Ночью понизилась температура, на следующий день Нью-Йорк ожидала метель. Среди ночи меня разбудили шуршание и треск. Мыши, поняла я, вспоминая украинский дом бабушки Сони, где за шифонером жила одно время мышь и тихонько скреблась. В комоде лежали свежие, благоухающие простыни и висели бабушкины платья. Комод не совсем закрывался, а мышь одно время жила за ним, в дырке в стене. Я подумала о том, как непросто, наверное, изгонять мышей из домов, и что люди живут в домах, а мыши тянутся к теплу и еде.
Вспомнились и истории друзей о том, как в старых домах в Бруклине и на Манхеттене у них жили мыши. И, как кто-то советовал в гостях, хорошенько заделать все самые мелкие дыры монтажной пеной, а сверху железом. Железом потому, что мыши жрут пену и все равно вылазят с другой стороны. А хозяйка отвечала, нет, дыры заделывать бесполезно, потому что дом — старый, в старых домах живут мыши, так устроено природой, так организовано мироздание. Запоздало вспомнились и советы сестры Глеба Варвары, архитектора, которая рекомендовала новый дом, из новых материалов, где не должно было быть ни тараканов, ни мышей, ни свинцовых труб, ни свинцовых красок.
Нет, я поняла, я тоже не буду ловить эту мышь и заделывать ей дыры, мы будем вместе жить, сожительствовать межвидово, как благоволила нам мультивидовая антропология, изучающая сотрудничество человека и животных и проживание их от века бок о бок — голый бок о бок, покрытый шерстью. В гармонии, и даже, в каком-то смысле, в симбиозе. Мы будем с мышью проходить через все невзгоды и метели, и иногда она будет мешать мне спать, но также своим шуршанием станет напоминать дом бабы Сони.
«А точно мышь?» — спрашивали домочадцы, но, как эксперт, уже неоднократно встречавшийся с мышами на своем пути, я уверенно отвечала, что, да, скорее всего, мышь. Но какая мышь. Это была нью-йорская мышь, мышь, победившая в схватке за место под солнцем и выжившая в Нью-Йорке. Возможно, предки ее прибыли на каравелле из Старого света. Может быть, где-то, по каким-то цепочкам геномов, она была родственницей мыши в украинском доме, — в конце концов, все мы произошли от одной амебы, и через годы и расстояния нас всех, всякую дышащую тварь под небом, всякое божье создание, объединяет таинственное родство.
На английском мыши во множественном числе будут не mouses, а mice, то есть они, я где-то читала, строго говоря, не подвергаются счету. Мыши, они uncountable, несчетны, что отражает уже на уровне реальности именно многоголовое собрание мышей — не два, три, или четыре мышонка, а целый ковер мышей, один сплошной поток, лава, протекающая по полу. Наверное, в этом отразился какой-то исторический опыт. Княжна Тараканова, спасавшаяся от крыс, которые лезут к ней на кровать, наверное, была не таким уж исключением. Несчетные мыши в английском отражают то, что англо-саксы, в силу своих известных миру бесчеловечных привычек, не воспринимали мышей в качестве индивидуальностей, только как одну многоносую и многоусую массу.
Я лежала на кровати и, почти засыпая, сплавлялась по мышиному ковру, который непрерывно двигался и тек — куда-то. Не в силах заснуть от скрипа, я встала и, выбирая, куда поставить ногу в движущемся ковре, чтобы не наступить на мышь, побрела в туалет. И тогда-то все же стало понятно, что скрипы и потрескивания, исходившие со стороны оконных рам или батарей в комнате, исходили и в ванной от окна (в окошке мутное стекло и выходит оно в маленький двор-колодец, то есть я так думаю, что выходит во двор-колодец, на самом деле сквозь стекло ничего не видно и можно предполагать все, что угодно, включая параллельную вселенную), — оказалось, что материал, то ли пластик, то ли алюминий, поскрипывал под натугой от быстро падающей температуры, — в общем, как выяснилось, моя мышь-сожительница была обманом воспоминаний и впечатлений, сиюминутной галлюцинацией, сном, и только снегопад — снегопад был реален.
Василина Орлова