Валерий Дмитрук. Налево пойдёшь — коня потеряешь (ч.10)

ЧАСТЬ III

71.

Просыпаться с похмелья всегда неприятно. Голова гудела ужасно и никак не хотела отрываться от подушки. А ведь сколько раз говорил себе: не надо пить всё подряд, но куда там! Да и с количеством можно было бы поосторожнее. Но что теперь говорить…

Однако, проснулся, так что вставать всё равно надо. Яны в комнате не оказалось – по ходу, встала раньше. А, вот и она – несёт что-то в бокале. Пить или не пить – вот в чём вопрос!

Да это так, к слову. В таком состоянии рассуждать не стоит.

Холодное шампанское проскользнуло в желудок. Яна знает мои вкусы. Никогда не понимал людей, пьющих с похмелья пиво. Ох, зря я об этом подумал – слава богу, после бокала шампусика, а не до. Я почувствовал, что могу разговаривать.

— Спасибо, радость моя. И доброе утро.

— Ну, это как сказать. Скорее,  добрый день, если не вечер.

— А сколько сейчас?

— Почти полпятого. И сегодня уже второе, если что.

— А что мы делали вчера?

— Как что? Похмелялись после Нового Года.

— Видимо, похмелились удачно.

Яна хмыкнула.

— А где Антон с Юлей?

— Я сама встала недавно, ещё их не видела. Но, думаю, Антон себя чувствует не лучше твоего. Он всячески старался вчера от тебя не отставать.

— Но ведь Юля не пила?

— Похоже, он посчитал своим долгом отработать за них обоих. Тебе помочь одеться?

— Я бы вместо этого предложил раздеться тебе.

— Извини, но у меня нет никакого желания валяться сейчас в постели. К тому же, Антон с Юлей наверняка уже встали, и это неудобно.

Я подумал, что полчаса никого не спасли бы, но решил не настаивать. Спорить у меня точно не было никакого настроения.

Мы оделись и спустились в холл. Юля, как всегда, выглядела превосходно, и животик её ничуть не портил. Антон угрюмо сидел в кресле с бокалом коньяка и смотрел в одну точку. Показалось, что он даже не сразу нас заметил. Затем он с видимым усилием перевёл взгляд и сконцентрировал внимание на нас.

— Привет.

— Как самочувствие?

— Издеваешься? Видимо, хуже, чем у тебя.

— Я-то уже поправился немного. И теперь хочу есть.

— Не понимаю, как ты можешь думать о еде.

— А ты заканчивай греть коньяк, хлопни пару глотков – может, и ты сможешь.

Антон посмотрел на бокал, как будто силясь вспомнить, как тот оказался у него в руке. На его лице отразилась целая гамма чувств, после чего он поставил бокал на журнальный столик и откинулся в кресле.

— Нет. Не могу. Сейчас бы чего-нибудь холодненького. Лимонада, например.

Юля, ни слова не говоря, удалилась в сторону кухни. Я прошёл за ней.

— Здесь есть водка? Добавь ему грамм пятьдесят в лимонад.

— Может, не стоит, – неуверенно протянула Юля.

— Стоит, поверь. Это именно то, что ему сейчас нужно.

Юля принесла Антону бокал лимонада с водкой. Антон залпом выпил коктейль; Немного поморщился (почувствовал вкус алкоголя), но не стал ничего говорить. Через пару минут ему стало явно легче, щёки порозовели и заблестели глаза.

— Ну как, легче?

— Пойдёт. Но на этом стоит остановиться.

— Согласен. Ужин закажем сюда?

Антон с каким-то отвращением посмотрел вокруг.

— Мне здесь всё надоело. Поехали в город.

Как только мы переехали МКАД, меня накрыла Москва Новогодняя.

Это невозможно объяснить; ощущение, которое носится в воздухе, которое молочной тенью мелькает где-то совсем рядом, позволяя зацепиться нечаянному взгляду. Ощущение праздника, лёгкой дремоты и восторженного детства.

Конечно, кто-то скажет, что таков любой праздничный город. Но я не могу с этим согласиться. Новый Год – вообще особенный в России праздник, фактически не имеющий аналогов в мире. Для постсоветского человека Новый Год – единственный объединяющий ритуал, тщательно проработанный. Каждый может составить список непременных атрибутов Нового Года, и он, уверен, большей частью совпадёт…

Но самый главный и, пожалуй, обязательный атрибут – это бой курантов.

Потому что сам этот праздник – такие куранты, неумолимо отсчитывающие, год за годом, нашу жизнь. Другой такой праздник – День Рождения, но тут речь идёт о глубоком личном переживании ожидания смерти, тогда как Новый Год позволяет испытать то же самое населению огромной страны. А последние события, к тому же, добавили к этой весёлой эсхатологии революционного огонька, и Москва гуляла как в последний раз в предвкушении перерождения.

— А как вам, мальчики, новогоднее обращение? Ожидали? – Юля прервала мои размышления.

— Да нормальное обращение.

— И никто не удивился, кто его читает?

— А я ещё помню, как Задорнов поздравлял.

— Ну это-то не Задорнов.

— Так это потому, что он помер уже.

— Ну хорошо, а кто, по вашему, должен был выступать? Премьер?

— Может быть, Авральный?

— Он ещё свою революцию не совершил.

— Но совершит непременно.

— Соглашусь…

……………………………………………………………………………………………………………

— А поехали к Хасану.

Антон откинулся в кресле нашего штабного фургона.

— Нееет.

— Да ладно тебе.

— В прошлый раз, когда мы ездили к Хасану, тебя потом неделю искали.

— Да ты, по-моему, не жаловался.

— А кто такой Хасан – вторглась Яна. – Мне кажется, я очень хочу с ним познакомиться.

Молодец девчонка!

Юля промолчала; на её тонком лице блуждала улыбка, и, казалось, она погружена в себя. В том, что Антон согласится, я уже не сомневался.

Он как будто задумался о чём то, пробормотал что-то вроде «а что… возможно, это поможет…». И бросил:

— Поехали.

72.

Хасан оказался приветлив, и мы с удовольствием посидели в кабинете для особых гостей в его чайхане. Чай у него был отменный – впрочем, как и всё прочее.

После Хасана у нас оставалась одна дорога – в кабак. Я, впрочем, предложил поехать на каток – но взгляды Антона и Яны были красноречивее любых слов. К тому же, Юля была в положении. Я и не знаю, как эта идея мне в голову-то пришла. Догадываюсь, конечно. Ну да ладно.

Стали выбирать. Потом стали звонить. Оказалось не так просто найти местечко. Яна залезла в интернет.

— А что мы ищем?

— А давайте какой-нибудь клуб, только поспокойнее.

— А давайте в «Вудсток»?

— «Вудсток». О, там сегодня концерт. Выступают Джо Бонамасса и Бет Харт.

— Тогда точно в «Вудсток». Сам бог велел.

Не знаю, чего Антоха так воодушевился. Понятия не имею, кто это – но он, по ходу, знал этих музыкантов. А может быть, его просто пробила ностальгия. Но, впрочем, why, как говорится, и not?

По дороге я смотрел на Антона и пытался понять, о чём думает он. Куда он нас всех ведёт? Он всерьёз поверил в революцию? И в своё Место В Истории? Впрочем, почему бы не спросить?

— Так куда ты нас ведёшь, командир?

— А?

— Говорю, куда ты нас ведёшь, командир?

— Вообще-то, напомню тебе, командир у нас с некоторых пор ты.

— Ой, не надо ля-ля. Я прекрасно понимаю, что ты меня подставил. Не спорь. Заметь, я не сопротивляюсь и принимаю все твои решения. Но хотелось бы знать – ради чего? Куда мы идём?

— Я не могу предсказывать будущее. И не могу рассказать, что будет завтра.

— Не увиливай. Ты берешь на себя ответственность – значит, ты знаешь, куда идёшь. Я тебя хорошо знаю, и никогда не сомневался в этом. Ты всерьёз поверил в революцию?

— А ты нет? Напомню тебе, что именно благодаря тебе я познакомился с Даниловым. Не маши руками, Яна, я всё помню. Но с тобой я познакомился, опять же, благодаря Васе. Ты же мне рассказывал про концепцию нового мира? То есть – ты сам в это не верил? Просто троллил меня?

— Да почему троллил. Но это ведь – фантазия.

— Фантазия движет миром. Любое изобретение начинается с фантазии.

— Согласен. Но фантазия фантазии рознь. Одно дело, когда человек представляет себя реальные, реализуемые вещи.

— Так реальные или реализуемые?

— Ты меня понял. Вещи, которые можно потрогать руками. А другое – мечтания о том, как переделать мир. Они необходимы, не спорю. Они заставляют нас быть лучше; или хотя бы стремиться к этому. И мы, шаг за шагом, становимся лучше: гуманнее, мудрее. Мы все – всё человечество.

— Благодаря фантазии, как ты это называешь.

— Возможно. Но она не меняет мир – она меняет нас.

— Наше отношение к миру.

— Пусть так. Мы просто убеждаем себя, что именно таким мы и хотим его видеть. Что это мы его таким делаем. Это всё равно, что… не знаю… представь себе человека, который всю жизнь живёт в комнате с желтыми стенами. Он знает, что существуют другие цвета – но стены в его мире всегда жёлтые. И он, чтобы не испытывать дискомфорта, убеждает себя, что это – самый лучший цвет, солнечно, ярко и всё такое.

— Фантазия позволяет видеть любые стены. И даже вообще их не видеть.

— Но стены-то не пропадут от того, что ты перестанешь их видеть!

— А откуда мне это известно? Я-то их не вижу.

— Как откуда? Из предыдущего опыта.

— А откуда уверенность, что предыдущий опыт более релевантен, чем нынешний?

— Ну, знаешь что. Ты уже в схоластику какую-то ударяешься. А я говорю о реальных вещах, из которых в самом деле состоит мир. Мир – настоящий, а не сказочный – очень груб и твёрд. Мир – это берёзы, светофоры. Вилки и стулья.

— Президент тоже до недавнего времени такой же неизменной вещью. А теперь его нет.

— Временно нет. Это просто флуктуация.

— Не согласна, – вступила Яна. – Можно вполне обойтись без президента.

— Не важно – президент, царь, генеральный секретарь. Всегда есть кто-то наверху. И всегда есть иерархия.

— Иерархические системы могут быть весьма различны. В конце концов, они нисколько не исключают коллегиального управления. И, чем больше людей принимают непосредственное участие в управлении – тем больше интересов учитывается. В конечном итоге, мир придёт к реальной демократии – когда власть будет распределена между всеми членами общества.

— Люди, которые принимают решения сейчас, отнюдь не настроены делиться своей властью. И сделают всё, чтобы не допустить таких изменений.

— А вот именно из этого и происходит необходимость революции. Поскольку в руках этой кучки людей сосредоточена власть и ресурсы – изменений, реальных, можно добиться только усилиями всего народа или значительной его части.

— Да нет никакого народа! Никакая часть этого вашего народа не сможет ничего добиться без того, чтобы за ними стоял какой-то реальный конфликт людей, обладающих властью и ресурсами.

— Я думаю, Вася, тебе стоит съездить со мной в Курск. Увидишь своими глазами, как делается революция.

— Кстати, да – отчего бы тебе не съездить с Яной. Заодно и увидишь всё своими глазами, потом мне расскажешь.

— Не вопрос. И что – вы мне покажете революцию изнутри?

— Вполне возможно, и так.

— Революции проводят конкретные люди в своих конкретных интересах. Не классы, нет. Конкретные люди: объединённые в группы, конечно, но весьма небольшие. Всех революционеров история знает поимённо. И это касается любой революции. Десяток-другой человек. Всё.

— И что? Эти люди не могут выражать волю класса?

— Нет, не могут. Потому что они выражают только волю своих хозяев – тех, на чьи средства они делают свою революцию. И именно эти люди решают, какое будущее нас ждёт.

— Этих людей много. Их интересы конкурируют между собой. И, к тому же, они могут ошибаться.

— Они не дураки. А при их уровне информированности не составляет труда ставить реальные задачи и их решать.

— В таком случае, они вполне могут решить, что именно то, что предлагаем мы – наиболее правильный вариант развития событий.

— Так я тебя и спрашиваю – какой он, этот вариант? Как ты его видишь?

— Поймал. Если честно – не могу тебе ответить.

— Мальчики! Хватит спорить. Мы приехали.

В клубе играл блюз. Музыканты были весьма неплохи – женщина прекрасно пела, ей замечательно аккомпанировал импозантный длинноволосый брюнет. Потом брюнет и сам запел – тоже весьма неплохо.

— И всё же – я хочу знать, в какое именно будущее ты планируешь нас привести. В то, о котором говорит Яна? В коммунизм? Так мы банально не доживём. Нужны какие-то более близкие ориентиры – хотя бы для того, чтобы не сомневаться в правильности выбранного пути.

— Повторяю. У меня нет ответов на твои вопросы. Если бы они у меня были, то…

— То ты бы был среди тех людей, о которых мы говорили.

— Возможно.

— Но ты же претендуешь на это? Ты же уже выбрал себе Место В Истории?

— Не уверен, что такой выбор вообще можно сделать. История сама расставляет всё и вся по своим местам. Я следую другому принципу: живи и делай, что должен. И полагаюсь на свою интуицию. Я не прошу тебя в меня верить – каждый сам делает свой выбор, и сам несёт за него ответственность. Следуй тому же принципу – и будешь, по крайней мере, свободен от моральных терзаний. А это уже немало. А там, глядишь, всё и образуется. Наилучшим образом.

— Ну, за это не грех и выпить! Бутылочку вина нам, пожалуйста!

 

73.

Следующий вечер мы с Яной встретили в Курске. Если честно, я был благодарен ей за эту нехитрую разводку, и даже не стал ничего говорить на этот счёт. Я довольствовался приятным ощущением собственной желанности, и не особо был настроен углубляться в то, как это всё работает. Прекрасное, как говорится, не терпит анализа.

Однако один червячок меня всё же точил.

По прилёту в Курск мы сразу поехали на квартиру, которую «Несс» снимал для Яны. Прямо на дом заказали еду из ресторана, потом приняли душ и естественным ходом переместились в постель. Яна, как всегда, была превосходна, да и я, как мне казалось, неплохо постарался. После секса Яна, как обычно, закурила. Я достал из чемодана сигарницу и вынул из неё забитый косяк – останний подарок Хасана. Она улыбнулась.

Мы раскурились – и мои мысли куда-то побежали. Я не хотел ни на чём концентрироваться – цеплял взглядом клочки воспоминаний, стараясь следить за тем, чтобы они, опадая, ложились ровно, создавая рисунок прошлого.

— О чём задумался? – голос Яны вернул меня в реальность. И весьма в неподходящий момент.

— А? А вот скажи – как ты относишься к Антону?

— Нормально отношусь. По-товарищески.

— И сексом вы тоже по-товарищески занимались?

— Не начинай.

— Да я и не начинаю ничего. Мне просто интересно. Что тобой двигало?

— В тот момент это было нужно.

— Кому?

— Мне! Мне было нужно. И я не хочу это обсуждать. Если ты считаешь, что моё поведение было неприемлемо для наших отношений – давай расстанемся. Мне будет жаль, если это произойдёт. Но терпеть всю жизнь эти уколы я не собираюсь. Я не позволю тебе – вернее, твоей ревности, превратить мою жизнь в ад. И твою жизнь тоже.

— Я готов тебя простить – но ты ведь даже не просишь прощения! Ты ни о чём не сожалеешь!

— Я не позволяю себе сожалеть о чём-либо. Было и прошло. Жить надо настоящим.

— А если бы ты могла прожить этот момент вновь, ты бы опять поступила также?

— У меня нет причин сомневаться в своей адекватности и способности к правильной оценке ситуации, как и в своей способности к правильным действиям. Если я так поступила – значит, для меня это было наилучшим в тот момент возможным действием.

— То есть, это может в любой момент произойти вновь.

— Я не умею предсказывать будущее. И никто не умеет.

— А как же любовь, верность, вот это всё?

— Не смеши меня. Верность. Феодальное какое-то понятие. Верным человек может быть только идее. И самому себе. Любая другая верность – придуманный им самим симулякр. Каждый сам ставит себе пределы, сам выбирает размеры своей клетки.

— То есть ты меня не любишь?

— Ну чего ты тут ромашку устраиваешь? Любишь – не любишь. Не знаю. Возможно, сама себе не признаюсь. Я же не любила никого никогда – откуда мне знать, как оно должно быть. Но то, что я отношусь к тебе совершенно не так, как ко всем остальным мужчинам на планете – это факт.

— Ну, это почти признание в любви. – Я перевернулся и навис над ней.

Долгие две секунды мы смотрели в глаза друг другу – а затем…

Ну, там, мир завертелся…. Ну, вы знаете.

Утром поехали в офис Яны – официальное представительство фирмы в Курске. Там нас уже ждали лидеры профсоюза и ещё несколько человек, которых мне не представили. Яна сказала, что у них планируется совещание, и предложила даже мне его возглавить, но я отказался. Я решил, что более предпочтительно будет посидеть и послушать со стороны. В конце концов, ситуация для меня совершенно новая, и не хочется глупо выглядеть.

Впрочем, вполне мне это не удалось. Яна всё-таки усадила меня за стол и представила собравшимся. Услышав, что я директор компании, мне даже устроили овацию. Понятно, что хлопают они на самом деле Антону.… Даже не знаю, что я испытал. Двойственное чувство.

Собравшиеся обсуждали готовящуюся забастовку. Я заглянул в справку, которую для меня подготовила Яна. Забастовочный комитет выдвинул требования администрации о погашении долгов по зарплате и соблюдении норм охраны труда. Срок выполнения требований был назначен до конца года. После новогодних каникул должна начаться забастовка.

Несколько человек, очень осторожно, говорили о том, что они не уверены в своих рабочих, потому что тем надо чем-то кормить свои семьи. К тому же, руководство предприятия перед Новым Годом выплатило всем сотрудникам неплохие премии, чем весьма остудила пыл основной массы рабочих. С большим трудом удавалось донести до рабочих простые вещи, что эти деньги – во-первых, премиальные, положенные им по закону, во-вторых – долг по зарплате никуда не делся, и, в-третьих – нет никаких гарантий, что администрация будет в дальнейшем также щедра, а, напротив, скорее всего, платить больше не будет.

Что примечательно, они при этом бросали взгляды в мою сторону – как будто ожидая от меня чего-то. Я спросил у сидящей рядом Яны, к чему бы это. Она прошептала, что уже обсуждался вопрос, что «Несс» компенсирует потери в заработной плате участникам забастовки. Как обычно, я всё узнаю последним. И Антон ещё говорит, что настоящий директор – я.

Впрочем, ладно. Раз уже вопрос решён – так тому и быть.

Я взял слово и подтвердил, что наша компания готова выплатить всем участникам забастовки зарплату, и конец моей речи потонул опять в овациях. Как дети, честное слово….

Обсуждались и другие вопросы, явно на грани законности. Впрочем, как только возникала угроза пересечения этой грани, выступающие замолкали, а другие участники совещания делали какие-то пометки в своих блокнотах и смартфонах.

— Бывают же и другие совещания? – я наклонился к Яне. Она странно посмотрела на меня.

— Если тебе это действительно интересно, поговорим после.

После – так после.

По итогам совещания все высказались в таком духе, что забастовке – быть, а все проблемы следует решать по мере их возникновения. На том и порешали.

После совещания мы с Яной остались в кабинете одни.

— Ну, рассказывай.

— Что ты хочешь знать?- Что вы готовите на самом деле? Революцию в отдельно взятом городе?

— Я бы предпочла не говорить об этом здесь. Как ты правильно заметил, бывают и другие совещания. И на эти совещания люди приходят без телефонов. Впрочем, я не уверена, что тебе стоит залазить так глубоко. Думаю, у тебя и без этого есть чем заняться.

— Как интересно. Ты хочешь, чтобы я поверил в эту вашу революцию – но при этом считаешь, что мне не стоит углубляться. Как же я тогда смогу в неё поверить?

— В том-то и дело, сначала нужно поверить. И только потом стоит углубляться. Не наоборот.

— Какой-то кот в мешке, ей-богу.

— Ну, как-то так. К сожалению, иначе не получается. Так что – реши сперва для себя, нужно ли тебе это и что ты готов за это отдать.

— А что нужно отдать?

— Всё. Чтобы всё получить – нужно всё отдать, разве непонятно?

74.

Если честно, мне было непонятно. А понятно мне было только одно: не хотят меня пускать, ну и не надо. Обойдусь. Тоже мне, закрытый клуб, только для сектантов. С какого перепугу, интересно, я должен верить в то, чего не понимаю? Ладно, пусть революция – объективна, но я-то тут причём? И с чего, при всей своей объективности, ей происходить именно сейчас?

Они, правда, ведут себя так, как будто она уже происходит. Революционеры +еровы. Всё равно ведь всё разрулится так, как это нужно настоящим хозяевам. Ладно Антон: он явно преследует конкретные цели, просто прячет их под этой революционной лабудой. Вот, сейчас заводик отожмём, почему бы и нет. Антон просто воспользовался этими ребятами, и правильно сделал. Затраты-то тоже, извините меня, немаленькие. Один уничтоженный офис чего стоит. Десятки миллионов превратились в груду строительного мусора. И я думаю, этот завод – не последний. С забастовками вообще по ходу, нормальная тема выходит. Главное, чтобы первый прокатил, а там, думаю, нормально пойдёт. Нет, конечно, через какое-то время с нами начнут бороться. Но за это время, я надеюсь, мы успеем нарастить мускулы.

Нет, права Яна. Не стоит мне лезть во всё это. Намного лучше для всех, если я буду воспринимать процесс с позиции бизнес-менеджера, чем революционера. Хватит того, что революцией занимается Антон.

Остаток новогодних каникул я провел с Яной. Пару раз я принял участие в заседаниях, но ничего нового или интересного там не происходило – обсуждались технические вопросы.

В свободное время – а свободно оно было почти всё – гуляли по городу,  посетили музей Курской битвы. Сходили на пару концертов столичных звёзд. Особо город не запомнился; ничем особо не отличается от любого другого областного центра. Особенно зимой, когда снег скрывает вообще любые различия.

В первый рабочий день Яна упросила меня поехать в офис вместе с ней. Он скорее походил на штаб восстания, чем не контору солидной организации. Какие-то люди сновали по кабинетам, кто-то уходил и приходил, прямо с утра начались совещания, в которых я ни черта не понимал и не хотел разбираться. Через пару часов я выловил Яну и сказал, что поеду в Москву. Она попросила задержаться до двух часов, сказав, что меня ждёт сюрприз. Я согласился подождать.

В 13:45 всех попросили собраться в конференц-зале. В 14.00 включили экран, на котором показывали новостной блок. В новостях я увидел Антона – он давал интервью.

— Вы недавно приобрели долю в Курском заводе пластмасс. Вы знаете о забастовке на предприятии?

— Да, знаю. В момент совершения сделки мы, если честно, не владели в полной мере информацией о ситуации на предприятии. Оказалось, там есть некоторые проблемы с выплатами зарплаты и с безопасностью условий труда. К сожалению, мы – миноритарные собственники, и не имеем возможности влиять на политику администрации. Но при этом мы, чувствуя свою социальную ответственность, приняли ряд решений для себя в связи с этой ситуации.

— Что Вы планируете предпринять?

— Мы считаем, что требования рабочих справедливы, и, более того, совершенно выполнимы. Сотрудники предприятия защищают свои законные права, причём, что важно, делают это совершенно законными методами. Забастовка, как способ защиты своих прав, является законным методом борьбы. Однако также очевидно, что бастующий рабочий не получает зарплату, что тоже нельзя считать несправедливым: он не работает, и зарплата ему не положена. В итоге страдают члены семьи рабочего, его дети, жена. И, что примечательно, страдают вовсе не из-за того, что отец семейства прогуливает или работает плохо, не исполняет свои обязанности, а из-за того, что он хочет сделать лучше, в том числе, и их жизнь. Ведь борется он и за них тоже. Поэтому мы приняли решение, как миноритарные акционеры завода, взять на себя ответственность и выплатить компенсации семьям работников, которые участвуют в забастовке.

— Фактически, вы выступаете против нынешних хозяев предприятия. Вы планируете его захватить?

— Мы не планируем ничего захватывать. Я, в первую очередь, бизнесмен. Естественно, если какой-то актив, интересующий меня, кто-то готов продать по устраивающей меня цене, я его приобрету. Но причём здесь это? Мы говорим о другом. Люди не должны страдать из-за того, что они просто борются за свои права. Их проблемы, в том числе экономические, возникли по вине собственника и назначенной им администрации. Рабочие в долгах. Рушатся семьи. И, видимо, иного способа заставить начальство следовать закону, кроме как бастовать, у них не осталось. Но при этом их дети хотят есть. Им наплевать на политику. Если кто-то из этих детей умрёт с голоду – кто за это будет отвечать? Мы, с недавнего времени, стали собственниками некоторой части предприятия. Считайте это просто проявлением социальной ответственности с нашей стороны.

— У вас в планах есть приобретение каких-то ещё пакетов акций российских предприятий?

— Я же говорю: я бизнесмен. Я могу купить что-то только в том случае, если кто-то будет продавать что-то, что может быть мне интересно. К тому же, решения я принимаю не один. У меня есть компаньон, который с недавних пор является директором компании. Так что эти вопросы лучше всё же задать ему. Спасибо.

Интервью Антона было встречено очень позитивно. Люди стали подходить ко мне, каждый старался пожать мне руку ил даже обнять, а пара девушек даже поцеловали в щёку. Я чувствовал, что должен принимать всё это, как должное, и всё-таки чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя, не скрою, было приятно.

Я только заикнулся Яне, что мне пора в Москву, как она сказала, что никуда меня до вечера не отпустит. На вечер запланировали большой банкет, в котором мне была отведена роль главной приглашённой звезды. Мне всегда нравились вечерники, да и быть в центре внимания для меня – обычное дело. Думаю, в своей роли я был достаточно хорош.

После вечеринки Яна утащила меня к себе, пообещав наконец-то отпустить утром. Я особо не сопротивлялся.

Не в моих привычках сопротивляться, когда меня хочет красивая женщина.

75.

Не успел я войти в свой кабинет и попросить Леночку принести мне кофе, как раздался звонок. Звонил наш друг из «министерства добрых дел», полковник Скурлатов. Сообщил, что некие уважаемые люди жаждут со мной пообщаться, но называть их отказался.

Возражать таким людям не принято, и я отправился на встречу.

Люди меня не удивили: это были братья Максудовы, хозяева той самое нефтяной компании, которой принадлежал и завод в Курске. Разговор начал старший – Шамиль Максудов.

— Я не знаю, что задумал Ваш компаньон, когда решил платить забастовщикам, но это не очень правильно.

— Он же объяснил это решение. Социальная ответственность бизнеса, всё такое.

— Ладно, хватит мне петь про социальную ответственность бизнеса. Хотите этот завод? Забирайте. Отдадим недорого. Только имейте ввиду: он убыточный. Мы его использовали просто как прокладку, чтобы бабло отмывать. Содержание такой прачечной обходится недёшево, но мы можем себе это позволить. А вам-то это зачем?

— Позвольте, я не стану отвечать на этот вопрос.

— Не отвечайте. В конце концов, меня это не касается. Отдадим за четверть стоимости с потрохами.

— Пятнадцать процентов, и ни копейкой больше.

Братья переглянулись.

— Двадцать.

— Хорошо, двадцать. И вы выплачиваете все долги по зарплате. И компенсируете нам сделанные выплаты.

Алан Максудов вздохнул и исподлобья бросил в меня колючий взгляд.

— Жёстко вы ведёте бизнес, Василий Максимович. Пусть для вас не будет неожиданностью, когда и с Вами будут делать так же.

— Благодарю за заботу. Ну что, мы договорились?

— Договорились.

— Тогда выплачиваете долги – это вам только на пользу. Мы заявим открыто, что все долги по зарплате погашены, уйдёте с предприятия в белых одеждах.

— У нас хоронят в белых одеждах.

— Извините, я, конечно же, не это имел в виду. В смысле, свободными от каких-то обязательств перед людьми. Репутация тоже дорого стоит.

— Хотите подсластить пилюлю?

— Отчего же? Моральный аспект в бизнесе очень важен. По крайней мере, для нас. Так что, думаю, всё по справедливости, и вы имеете полное право уйти красиво. Поговорите со своей пиар-службой, уверен, они извлекут из этого максимум.

Пожалуй, я был не слишком убедителен. Максудовы ушли не в самом блестящем расположении духа. Зато полковник Скурлатов поздравил меня. Почти искренне.

Всё произошло так, как планировалось. Дагестанцы выплатили рабочим зарплату, подписали договор. Единственное, в чём вышла заминка – они решили «замылить» компенсацию наших расходов. Но Антон благосклонно махнул рукой, и мы сделали вид, что не заметили пропущенного условия в договоре. Наверное, он был прав – деньги небольшие, а козырь в рукаве стоит оставить на потом.

После того, как сделку по приобретению завода закрыли, у меня в кабинете вновь раздался звонок. На этот раз звонил Курт.

— Поздравляю вас с приобретением! Всё-таки решили заняться полимерами? Ай-ай-ай. А говорите, химиков у вас нету!

— Представьте, нету.

— Зачем же вам понадобился завод пластмасс?

— Признаюсь вам, Курт. Только между нами.

— Говорите.

— Это не совсем наш завод. Ну, то есть формально, юридически в данный момент он наш. Но на самом деле, по факту, он будет принадлежать рабочему коллективу.

— ???

— Нам пришлось войти в эту сделку. Нас вынудил «Трудовой интернационал». Они организовали забастовку на предприятии, и вышли на нас с предложением купить завод у действующего собственника.

— И почему вы согласились?

— Взамен они пообещали не устраивать ничего подобного на нашем основном предприятии.

— Вот как!

— Увы. У нас фактически не было выбора. Наша прибыли с этого завода будет минимальной, на грани рентабельности. Большая часть вырученных средств будет идти на зарплату и социальные программы. Всё, на что мы надеемся – находиться за точкой безубыточности.

— Может быть, вам нужна помощь?

Меня это предложение развеселило.

— Ну чем вы можете нам помочь, Курт? У вас, насколько мне известно, тоже есть… ммм… некоторые проблемы с этой организацией.

— Именно поэтому я и предлагаю вам.

— Что вы предлагаете?

— Объединить усилия. Обмен информацией, и так далее.

— Не знаю. Нужно подумать. В любом случае, мне нужно обсудить это с Антоном.

— Конечно, обсудите. Со своей стороны, мы всегда рады предложить любую помощь, да ещё и в таком важном деле. А как вы планируете общаться с ними в дальнейшем?

— Увы, это определяем не мы. У меня, как директора, одна забота: свести к минимуму возможные расходы, вызванные этим… общением.

— Мы надеемся, что ваши действия не повлияют на нашу совместную работу.

— Уверяю Вас, Курт. Вы – наши эксклюзивные дистрибьюторы и поставщики расходников. Я надеюсь, что наше сотрудничество, наоборот, будет только расширяться.

— А знаете, что, Василий? Вы на лыжах катаетесь?

— Бывает. А что?

— В эти выходные мы проводим праздник в честь юбилея компании. Собирается топ-менеджмент и самые важные наши партнёры. Ваша компания, безусловно, относится к таковым.

— И где собираетесь? Куршавель?

— Не-е-т. Мы патриоты. Обераудорф. Уверяю Вас, ничем не хуже Куршавеля.

— О’кей. С удовольствием принимаю приглашение.

— Ну что ж, ждём Вас. И передавайте привет Антону.

Странный получился разговор. В какой-то момент я решил подыграть ему. Мне захотелось понять, что скрывается за этой маской, и чего они хотят на самом деле. А для этого необходимо было войти в доверие. Я решил изо всех сил изображать перед немцами друга. Пусть даже им кажется, что я глуповат и меня легко надурить – тем лучше. В конце концов, я уже большой мальчик, и мне, по большому счёту, наплевать, что обо мне думают какие-то немецкие жулики. Если это поможет достижению наших целей – не вопрос. В идеале вообще желательно было бы сделать так, чтобы они считали меня своим человеком в нашем стане. Посмотрим, как этого добиться.

Но разговор и предстоящую поездку в любом случае нужно обсудить с Антохой.

76.

В Германию полетели с Яной. К слову, она проявила намного больше интереса к моему общению с немцами, чем Антон. Тот бросил только, что всецело доверяет мне, и что я могу действовать на своё усмотрение.

В самолёте обсуждали с Яной наших партнёров. Она их, мягко говоря, недолюбливала. Мне показалось, что она несколько демонизирует их. Конечно, у неё были основания: тут и «Пятый рейх», и «New Generation», в общем, сплошные тайные общества и мировые заговоры. Но было в этом во всём что-то опереточное, что ли. Или мне хотелось так думать. Давно замечено, что любую проблему намного проще решить, снизив её важность. Если считать противника непобедимым чудовищем, его вряд ли удастся победить.

Бавария приветствовала нас ясным морозным небом. Приятно удивило, что Курт встречал нас в аэропорту Франца-Йозефа Штрауса лично.

Дорога до курорта заняла чуть больше часа. Прекрасные зимние виды радовали глаз. Курт взял на себя роль экскурсовода и расхваливал прелести зимнего отдыха в немецких Альпах, Яна переводила.

Нас поселили в небольшой домик типа охотничьей хижины – но весьма дорогой хижины, нужно заметить. Удобные кресла, большая кровать (я не счёл нужным скрывать от Курта своих отношений с Яной), медвежья шкура перед большим камином, полный бар напитков. Именно их изучению я и решил посвятить вечер – тем более, что, по словам Курта, праздничные мероприятия должны запланированы на следующий день.

Я как раз предавался этому чудесному занятию, намереваясь перейти от венгерского хереса к более серьёзным напиткам и нацелившись на шнапс, когда в дверь постучался Курт. Яна оторвалась от ноута и впустила гостя.

— О, я вижу, вы оценили замечательный выбор напитков. Но всё же нет ничего лучше, чем настоящий немецкий шнапс.

— Как раз собирался его попробовать. Выпьете?

— С удовольствием.

Мы присели за столик. Обсудили будущий чемпионат мира по хоккею, итоги Лиги Чемпионов. У Курта был странный вид. Он был немного выпивший, но дело было явно не в этом. Он как будто хотел сказать что-то, и даже вроде бы начинал говорить – но потом осекался. Может, его смущала Яна?

— Что у вас на сердце, Курт?

— Как Вам сказать, Василий. Время неспокойное сейчас. В том числе и в вашей стране. Как, кстати, чувствует себя ваша компания в этих условиях? Впрочем, о чём это я. Если вспомнить вашу последнюю сделку, всё идёт, как у вас говорят, как по маслу?

— К счастью, политические процессы у нас в стране не слишком сказываются на бизнесе.

— Но вы понимаете, что это пока?

— Не могу не согласиться. Напряжение чувствуется, все чего-то ждут, стараются действовать максимально осторожно…

— Кроме вас, не так ли?

— Ну вот, опять вы за своё.

— Шучу, шучу. Если вы не хотите говорить об этой сделке – ваше право. А как Вы оцениваете европейские перспективы, да и вообще – будущее компании? Теперь же вы главный? Или вы просто берёте пример с ваших президентов?

— А у вас сегодня игривое настроение, Курт! Или за этой весёлостью кроется нечто иное? Может быть, есть что-то, что мне следует знать?

— Ничего конкретного. На фоне событий в России Германия может показаться примером стабильности – но это, увы, только внешний вид. Нашу экономику подтачивают иностранные деньги.

— Разве инвестиции – это плохо?

— Видите ли, Василий, деньги не приходят сами по себе. С ними приходят люди, идеи, схемы. Они добиваются успеха – но лишь потому, что в этой экосистеме у них нет природного противника. Мы не готовы к их методам работы. Европа стара, Василий. И они, эти агрессивные и наглые варвары, могут обскакать нас на любой дистанции. Да что там: мы с Вами обсуждали футбол. Самые лучшие немецкие футболисты – это негр, турок и поляк. О чем это говорит? Кто сейчас делает лучшие компьютеры в Германии? Индусы и пакистанцы. Кто собирает наши автомобили? Украинцы и эстонцы. Кто нас кормит, в конце концов? Турки. А что самое ужасное в этой ситуации – так это то, что рядовой немец не видит в этом ничего ужасного.

— Вы меня пугаете, Курт. Последний раз такие разговоры привели к самой кровопролитной войне в истории.

— С вашей стороны не совсем вежливо напоминать мне о нашем позоре.

— Что вы. У нас в стране довольно много людей, которые считают, что это наш позор. И если посмотреть, как живут наши старики в сравнении с вашими – в этих словах есть логика.

— Они просто больные ублюдки, Василий. Не общайтесь с таким людьми. Если бы я был русским, я гордился бы тем, что мои предки разгромили самую сильную нацию Европы. А что до ваших стариков – так в этом виноваты совсем другие люди, а вовсе не те, кто выиграл войну. Спрашивайте с них.

— Спасибо за совет. Так что вы предлагаете?

— Я считаю, что Германия должна вновь стать Германией. Ведущей страной в Европе. Европу нужно переформатировать. Увы, затея с единой Европой провалилась, это нужно признать. Нужно объединить страны Европы по этно-региональному принципу, на союзы государств: Германский, Романский, Скандинавский, Славянский, Южно-Европейский. Это пойдёт на пользу всем, да и защищать ту же германскую идентичность намного легче, чем европейскую. А значит – легче противостоять нашествию варварских орд.

— Затея интересная. И у вас есть сторонники?

— В любой стране есть разумные люди, есть патриоты своей нации. Это единственная альтернатива исламизации Европы уже при нашей жизни.

— У нас есть один писатель, фантаст, он рассказывает что-то там про Британский имамат и Баварский халифат.

— Вот-вот. Ислам не оставит камня на камне от нашей цивилизации, как сейчас это делает с памятниками в Месопотамии. Его нужно и пока ещё можно остановить. Это будет очень непросто. Путь к победе будет долгим и трудным. И на этом пути нам нужны союзники. Нам хотелось бы видеть в вас надежных партнёров.

— Подозреваю, что вы рассчитываете на нечто большее, чем просто бизнес.

— В данный момент я говорю только о бизнесе. Мы заинтересованы в его развитии и углублении.

— Есть конкретные предложения?

Курт помолчал.

— Давайте начистоту. С безвременным уходом от нас Вольфганга Шойбеля мы не просто потеряли в его лице друга и товарища. Его вклад в компанию был безмерен. Фактически, именно он изобрёл все те материалы, которые мы сейчас успешно производим и продаём. Теперь мы обречены на технологическое отставание от конкурентов. Не сейчас, пока что у нас есть запас прочности. Но в обозримом будущем – обязательно. Мы располагаем сведениями, что на вас работает весьма талантливый химик. Если бы мы больше доверяли друг другу – возможностей для совместной работы было бы намного больше.

— Я вас услышал, Курт. Сожалею, но не могу подтвердить ваши предположения относительно химика. Мне об этом ничего не известно. Но, возможно, теперь, когда мы, пусть и номинально, приобрели полимерное предприятие, необходимость в таком человеке возникнет. И вы сразу об этом узнаете.

— Спасибо, Василий. Очень надеюсь, что наше сотрудничество будет успешно развиваться.

Курт простился, и мы с Яной легли спать. Нас ожидал весьма насыщенный день.

77.

Ресторан выглядел, как любой другой на подобном курорте. Администратор проводил нас к столику, за которым – к некоторому моему удивлению – оказался Фридрих Рильке с женой. Увидев нас, он привстал и обнял меня. Мы обменялись любезностями, позавтракали яичницей с беконом и немаленьким кусочком ароматного штруделя. Мы уже встали из-за стола и собрались уходить, когда Фридрих остановил нас.

— Василий, я хотел бы попросить вас об одном одолжении.

— Я весь внимание.

— После обеда к нам приедет один замечательный человек, с которым, мне кажется, вы просто обязаны пообщаться. Буду очень признателен, если вы найдёте возможность подойти к трём часам дня сюда, к бару.

— Не вопрос, мы будем обязательно.

Я не стал спрашивать, с кем он собирается меня познакомить – если бы посчитал нужным, сказал бы сам. Да и ни к чему проявлять любопытство: скоро всё узнаем.

После завтрака мы с Яной отправились кататься. Я говорил, что она отличная лыжница? Думаю, реши Яна заняться лыжами профессионально, её ждало бы большое будущее. В любом случае, кататься с ней было одно удовольствие – как и делать многие другие вещи.

Обед был превосходен, и, думаю, не только потому, что мы проголодались как черти. После обеда мы с Яной уединились в номере, и некоторое время общались без слов. Яна, как всегда, была восхитительна.

Я откинулся на подушке. Мысли бродили бессвязно; вдруг я подумал о Фридрихе.

— Что ты думаешь о нём?

— О ком?

— О Фридрихе.

Яна не отвечала. Наконец, когда молчание совсем затянулось, она заговорила.

— Я знаю его.

— Что?

— Помнишь, я рассказывала, как ко мне приставал какой-то пьяный мажор на дискотеке? Сначала я сомневалась. Но теперь уверена: это он.

— Вот как!

— Да. Но не думаю, что он меня помнит. Он же был в хлам – сомневаюсь, что он вообще помнит тот вечер. Если честно, ещё та свинья.

— Сейчас-то он остепенился.

— Не спорю. Однако, как в том анекдоте – осадок остался. Ничего не могу поделать с этим.

— Понятно. Рассчитывать на то, что твои оценки будут беспристрастными, не приходится.

В три часа мы были у барной стойки. Там нас уже поджидал Фридрих с полным пожилым мужчиной небольшого роста. Фридрих представил его как Арсения Тимофеевича Долгоносова, а затем, учтиво, но с настойчивостью, не оставляющей шансов на отказ, предложил Яне прогуляться. Она кинула на меня умоляющий взгляд – но в его глубине я увидел подмигнувшего мне чертёнка, который дал понять, что всё будет нормально.

Мы с Арсением Тимофеевичем присели за столик. Он откинулся в кресле, смотря на меня ленивым и оценивающим взглядом. Я решил подождать.

— Умеете держать паузу, Василий Максимович. Ценю. Ну что ж. Вас, верно, разбирает любопытство относительно моей персоны. Я готов его удовлетворить. Имя моё вам теперь известно, хотя вряд ли говорит вам о чём-то. Те времена, когда мою фамилию можно было встретить в официальных справочниках и документах, давно миновали. В данный момент я – один из тех, кого вы долго и безуспешно пытались найти. Я один из учредителей «New generation». Понимаю, вы удивлены. Наверняка вы были уверены, что за фондом стоят какие-нибудь американцы с британцами или вообще еврейская мафия. Как видите, я вовсе не еврей. Хотя ваше представление, в целом, и верно, но не вполне точно в деталях. Фонд – это действительно международная организация, созданная выходцами из разных стран, включая СССР. Да-да, именно СССР: в 1988 году, когда мы его создавали, никакой отдельной России не существовало.

— И какие же цели вы ставили перед собой?

— А вам палец в рот не клади! Не спешите, а то успеете, как говорят в определённых кругах. В тот момент нам стало окончательно понятно, к чему приведёт перестройка. Более того: умные люди смогли предвидеть не только окончание холодной войны путём полного разгрома СССР, но и последствия этого разгрома. Обрушение биполярного мира, постепенный отказ от социальных завоеваний, торможение, если не сказать – остановку, научно-технического прогресса. Как раз с целью недопущения последнего мы и создали фонд.

— Кто это – «мы»?

— Инициаторами выступили некоторые партийные чиновники из Комитета партийного контроля при ЦК. Я был как раз одним из них. Наши тревоги разделяли и люди, по долгу службы руководившие отечественной наукой – академики, профессора. В свою очередь, у них были связи в научной среде за рубежом, благодаря чему нам удалось выйти на определённые круги на Западе и договориться о создании организации, которая будет заниматься развитием науки на международном уровне в условиях рыночной экономики и с использованием соответствующих частноправовых конструкций. Формат фонда идеально соответствовал нашим задачам.

— Насколько я знаю, вы занимаетесь не только наукой – но и образованием, и производством.

— Наукоёмким производством, хочу заметить. Да, это так. Наука в отрыве от реальности возможна только в условиях социализма. Научно-технический прогресс – весьма затратная штука. За счёт благотворительности можно спасать тюленей – но не творить новый мир. Тут требуется систематическое, и немалое, финансирование. Так или иначе, мы вынуждены зарабатывать деньги для того, чтобы решать стоящие перед нами задачи.

— И вы хотите уверить меня, что всё это делается из чистого энтузиазма?

— О нет, что вы. Разве я похож на бессребреника? Мне вполне хватает на жизнь, даже с избытком. Понимаете, большая наука, особенно если ей правильно управлять, может быть не только затратным – но и прибыльным предприятием. Мы работаем с правительствами, корпорациями. Благодаря полному циклу наши изобретения и открытия довольно быстро доходят до стадии практического внедрения.

— И что вы хотите от меня?

— Я знаю, что вы ещё в прошлом году договорились с нашими австрийскими друзьями о создании совместного предприятия. Но потом, почему-то, у вас всё забуксовало. Мы крайне заинтересованы в том, чтобы эти договорённости были реализованы. Поймите, так или иначе, мир становится глобальным. У вас, в сущности, только два выбора: либо стать частью этого глобального мира, и вместе с нами двигать мир вперёд – либо оказаться на обочине, и мир пойдёт вперёд без вас. Учитывая огромный потенциал вашей компании, второй исход был бы весьма печален.

— Звучит как угроза.

— Да нет, ни в коем случае. Поверьте, я искренне хочу вам добра. В моём возрасте и положении обманывать недостойно. И уж тем паче угрожать.

— Вы сейчас от своего имени говорите или от имени вашей этой «группы товарищей»?

— Не надо пытаться меня подловить. Я вполне искренен во всём, что делаю. Я могу себе это позволить, поверьте.

— Хотите, чтобы я вам поверил? Хорошо, поведайте тогда, в чём ваша личная мотивация?

— Один умный человек сказал, что смысл жизни состоит в том, чтобы мир после тебя оказался лучше, чем был до тебя. Мне очень нравятся эти слова. Я хочу оставить после себя планету, у которой будет будущее. Нормальное, стабильное и предсказуемое будущее. Я уже достаточно много сделал для этого – мы сделали. Я не знаю, сколько мне осталось…

— Думаю, об этом вам рано задумываться. Вам, наверное, лет 65? Или семьдесят?

— Об этом задумываться никогда не бывает рано – бывает только поздно.  Но вы сделали мне комплимент. Мне 92 года. Да, я знаю – я неплохо сохранился. Моё положение позволяет использовать новейшие достижения медицины. И я рассчитываю проскрипеть ещё лет пятнадцать, если не произойдёт ничего экстраординарного. Но и они когда-нибудь пройдут. Смерть – это объективно единственный исход для всех нас. Увы, большинство моих соратников имеют столь же почтенный возраст. А некоторые уже умерли. Нашему делу нужна молодая кровь. Конечно, сейчас рано об этом говорить, но, при определённых обстоятельствах и в определённый момент времени, Вы вполне можете стать одним из нас – из тех, от кого реально зависят судьбы мира.

— Вы, никак, продаёте мне Место В Истории?

— А что? Вы купили бы себе такое место, если бы его кто-то вам предложил?

— Я бизнесмен. Весь вопрос – в цене.

— Цена действительно высока. Я вам предлагаю эквивалентный обмен – всё на всё.

— А эво уже похоже на договор с дьяволом.

— Неужели вы верите в такие глупости?

— То, что я в них не верю, ещё не означает, что они не существуют.

— Вы мне нравитесь, Василий Максимович. Надеюсь, нам ещё доведётся увидеться. Прислушайтесь к моему совету. Нет, поверьте, ничего хуже, чем стоять на пути прогресса, на пути неизбежного. Не мешайте событиям течь своим чередом – а, напротив, постарайтесь им поспособствовать. Плыть по течению намного легче и приятнее, чем против него. И намного больше шансов доплыть.

— Я вас услышал, Арсений Тимофеевич. Но, надеюсь, вы не ждёте от меня ответа прямо сейчас?

— Ни в коем разе. Но я очень надеюсь, что вы прислушаетесь к моим словам.

78.

Я задержался у бара; нужно было промочить горло после беседы. Я попросил у бармена водки, потом – ещё. Он что-то сказал мне по-немецки. Как я понял, он имел ввиду моего визави – видимо, тот частенько бывал здесь. Надо будет попросить Яну, чтобы она пообщалась с барменом. А где она, кстати?

В ресторане её не было, и я отправился к нашему домику. Подойдя к двери, я услышал, что она разговаривает с Фридрихом. Разговор был явно напряжённый: Фридрих говорил на повышенных тонах. Знай бы я немецкий, я бы задержался, чтобы послушать, о чём они спорят. Но так – смысла стоять у двери не было никакого.

— Привет. Я взяла на себя смелость пригласить Фридриха к нам.

— О чём такой яростный спор?

— У нас идеологические разногласия.

— Вот как? И каковы ваши убеждения, Фридрих?

— Я стопроцентный либерал, Василий. Я даже либертарианец.

— То есть вы из тех, кто считает, что коммунистов надо сбрасывать с вертолётов?

— Нет-нет. Не надо никого сбрасывать с вертолётов. Я гуманист. Коммунисты вымрут сами.

— То есть – как это «вымрут»?

— Так. За ненадобностью. Коммунизм себя не оправдал. Это просто фантазия, которая не имеет никаких реальных оснований. Знаете, многие люди могли бы быть коммунистами. Я сам мог бы быть коммунистом. Если бы только коммунизм был возможен. Но он невозможен.

— Яна и её товарищи считают иначе.

— И пусть считают. Капитализму нет альтернативы. Ваш Ленин в своё время говорил, что высшая и последняя стадия капитализма – империализм. Который должен окончиться мировой войной и коммунистической революцией.

— Так и произошло.

— Верно. Только революция так и не стала мировой, а потом – и вовсе проиграла. А капитализм никуда не делся. Он переварил и выплюнул эту вашу революцию.  Наш марксист Каутский, кстати, предсказал это. Чего не отнять у марксистов – так это способности всякий раз убедительно объяснять причины своего очередного поражения.

— Ну, либеральные философы тоже горазды предсказывать. Вспомнить хотя бы Фукуяму.

— А что Фукуяма? Фукуяма оказался прав. Ошибся на пару десятков лет, но в целом – всё так и есть. Конец истории наступил.

— Василий, разреши. Вы и вправду считаете, что история закончилась?

— Конечно. Нет больше никаких империалистических держав. Нет глобальных субъектов – а вернее, их слишком много, чтобы кто-то их них извлёк преимущество из своей глобальности. Никаких мировых войн больше не будет. Капитализм близок к идеалу.

— Основное противоречие – между трудом и капиталом – никуда не делось!

— Да бросьте. Это надуманное противоречие. Труд скоро вообще исчезнет, как экономическая категория. Всё будут делать роботы. Люди больше не нужны.

— Вы предлагаете избавиться от ненужных людей?

— Да зачем от них избавляться? Это глупость. Естественный отбор сделает своё дело.

— Так вы ещё и социал-дарвинист? Не боитесь оказаться фашистом?

— Упаси бог. Я категорически против того, чтобы делить людей по национальному или расовому признаку. Это большое заблуждение, и мне искренне жаль, что некоторые мои товарищи разделяют его.  Но люди различны; это факт. Они делятся на слабых и сильных, на умных и глупых. У каждого должен быть шанс – но используют его единицы. Увы, все богатыми быть не могут – тупо не хватит ресурсов. Но лучшие имеют право быть богатыми.

— Но не кажется ли вам, что это право нужно заслужить?

— Безусловно.

— Тогда как быть с теми, кто стал богатым не в силу своих способностей, а по праву рождения?

— В этом есть, конечно, некоторая несправедливость. Но так распорядились Небеса. Кому-то повезло больше, кому-то – меньше. Богатое наследство тоже ничего не гарантирует. Можно привести миллион случаев, когда богатые наследники спускали все деньги, разбивались на своих спорткарах или оканчивали жизнь в наркотической клинике.

— Вы приводите пример того, как неэффективен капитализм.

— Почему же? На системе это, в целом, не отражается. Капитал меняет хозяина – но не исчезает. А, как правило, ещё и приумножается.

— То есть в основе всего – капитал? Бездушная масса денег?

— Вы, русские, пытаетесь найти душу даже там, где её в принципе не может быть. Капитал необходим. Чтобы построить что-то действительно великое, нужно очень много денег. И нужен конкретный человек, который будет нести ответственность за результат. Возьмите, к примеру, Илона Маска. У человека много денег – и он вкладывает их в свои проекты.

— Его проекты убыточны.

— Вы примитивно понимаете капитализм. Суть капитала – как раз в том, что он может позволить себе некоторые потери. А когда мы говорим о серьёзных деньгах – потери можно нести очень продолжительный срок; главное, чтобы была уверенность в конечном успехе. Прибыли можно подождать. Да и прибыль – не главное. Помнится, ваши пропагандисты говорили о том, что санкции, которые применили к вам американцы и европейцы, наносят ущерб им самим. Это смешно для любого человека, который знает, как работает капитализм. Долговременные интересы намного важнее сиюминутной выгоды. Капитал – это риск. Большой капитал – большой риск. И Маск рискует. Но при этом его проекты двигают вперёд цивилизацию. С точки зрения общественных интересов он уже оправдал своё существование.

— Вы сами говорите, что всё, что делается, делается не для человека, а для приумножения капитала. А, может, быть, оно избыточно?

— Капитал не может быть избыточным. Больше денег – больше возможностей.

— Эти возможности достигаются за счёт того, что миллионы втаптываются в бедность! – Это сказала Яна, конечно.

— Деньги сегодня – это сила. В первобытном обществе женщины выбирали самых сильных мужчин для продолжения рода. Сейчас они предпочитают богатых. А в тех случаях, когда выходят за бедных – рассчитывают на то, что избранник разбогатеет. Сильные и слабые были всегда. И это нормально, что сильные выживают и идут дальше, а слабые – погибают. В противном случае человечество давно бы исчезло с лица Земли.

— Вы же понимаете, что деньги – это фикция. Вы поставили во главу угла один-единственный навык: зарабатывать деньги. И полагаете, что именно он наиболее полезен для общества?

— Почему же фикция? Деньги абсолютно реальны. Это удобный инструмент, благодаря которому люди могут взаимодействовать между собой. Независимо от личных качеств, национальности и предрассудков. Деньги – самая демократичная вещь на свете.

— Нет ничего демократичного в том, что горстка людей обладает такими же ресурсами, как и половина населения Земли.

— Опять вы про ресурсы. Хотите, я расскажу вам главную тайну капитализма? Обладать ресурсами и пользоваться благами – совсем не одно и то же. Есть такое понятие как уровень жизни: совокупность всего, что потребляет человек. Так вот, мой уровень жизни не сильно отличается от уровня жизни какого-нибудь директора предприятия из СССР. Притом, что директор моего уровня был бы в СССР ещё и депутатом, и членом ЦК КПСС. Вы не возмущаетесь его уровнем жизни?

— Всё, чем он пользовался, ему не принадлежало. Ушёл на пенсию – всё отдал.

— Кроме персональной пенсии. Но дело не в этом. То, что капитал принадлежит мне – это просто экономическая и правовая реальность. Я не ем деньги. Но я, при этом, отношусь к ним по-хозяйски – не даю разбазаривать, определяю целесообразность их трат. Собственность – это, прежде всего, ответственность.

— И вы считаете, что бедные должны вымереть? Как коммунисты?

— Я считаю, что законы природы естественны, и нет смысла спорить с ними. Сильный – побеждает, слабый проигрывает. Задача общества – обеспечить равные шансы каждому.

— О каких равных шансах вы говорите, когда один родится в лачуге, а другой – во дворце?

— Тот, кто родился во дворце, вполне может кончить лачугой. И наоборот. Да кому я рассказываю! Ваш собственный пример, Василий! Вы же настоящий, как говорят американцы, selfmade man! Просто либеральная икона! У Вас не было богатых родителей. Вы всего добились сами – своим умом, старанием. Отношением к делу.

— Я был не один.

— Да, с вашим компаньоном, Антоном. Который точно так же всего в жизни добивался сам.

— В тот момент у нас в России была уникальная ситуация, и мы смогли воспользоваться ею.

— Василий, капитализм – это всегда уникальные ситуации, которыми могут воспользоваться умные и сильные люди. Они обязательно побеждают. А остальные – просто идут за ними.

— Какое же будущее вы видите, если не верите в коммунизм?

— Да нет никакого будущего. Будущее уже наступило.

— И дальше ничего не изменится?

— Почему же. Изменится многое наверняка. Но главное останется. Капитализм никуда не денется.

— Капитализм обречён в своём нынешнем виде! – Снова Яна.

— Вот видите – вы сами всё сказали. В своём нынешнем виде. А потому – он опять изменится. «Ультраимпериализм» сменится новой разновидностью капитализма. И ваши марксисты всё потом опять прекрасно объяснят- И как же, по-вашему, должно развиваться общество?

— Общество не должно мешать наиболее успешным своим членам работать. Напротив, оно должно помогать им. Нужно упростить налоговую систему. Один налог: на выведенный капитал. Все остальные налоги отменить. Упростить социальную систему: обеспечить всем членам общества прожиточный минимум и не тратить кучу денег на все эти глупости типа целевых социальных программ. Либерализовать уголовное законодательство. И так далее. Чем проще – тем лучше. В нашей жизни слишком много государства, и куча людей занимаются ненужной работой. Проще платить всем им базовый основной доход, чем дальше делать вид, что от них есть какая-то польза.

— И как вы планируете достичь этого?

— Я не планирую вылезать с этим на трибуну, если вы об этом. Но такое представление разделяет достаточно много людей, особенно – в кругах тех, кто непосредственно несёт ответственность за состояние экономики. Поэтому, рано или поздно, все эти изменения произойдут. У вашей страны есть шанс – вновь оказаться впереди истории. Ваше государство практически демонтировано, и вы будете фактически строить новое. Вы сэкономите кучу времени, если с самого начала будете всё делать правильно. А мы всегда готовы помочь вам.

Мы распрощались, но осталось ощущение, что разговор не закончен.

79.

К вечеру погода испортилась. Впрочем, это не могло помешать гостям CIR наслаждаться праздником: премиальное бухло, европейские поп-звёзды, солидные мужчины и элегантные женщины, дурацкие конкурсы – одним словом, элитный корпоратив. Уже через пару часов после начала я порядком поднакидался, и, хотя вёл себя исключительно прилично, запомнил не всё. Голова шла кругом от свалившейся информации, и я позволил себе расслабиться.

Мы с Яной сидели за одним из лучших столиков: чуть левее центра зала, напротив сцены, хотя и несколько в глубине. Мне в глаза бросился молодой человек, зашедший в зал и подошедший к барной стойке.

— Странный парень, нет?

— Где?

— Вон, у бара. В чёрном комбинезоне.

Молодой человек опрокинул в себя коктейль, после чего направился к сцене, где вовсю отжигал известный юморист. Он схватился за микрофон, однако выступающий не уступил и попытался обратить всё в шутку. В руке у молодого человека оказался пистолет, и он выстрелил в колено артисту.

(Несколько положенных женских визгов – и тишина. Молодой человек прокашлялся в микрофон).

— Если никто не будет делать глупостей, больше никто не пострадает. Сразу объясню ситуацию. Отель окружён моими людьми. Охрана нейтрализована. Я не стану отнимать у вас телефоны – позвонить вы всё равно не сможете. Обе сотовые вышки, в зоне покрытия которых мы находимся, смело лавиной. Такое случается в горах. К тому же лавина засыпала единственный проезд сюда. Очистка дорог и восстановление вышек начнутся не раньше, чем закончится буран. Если, конечно, вы не попросите меня помочь вам, что я с удовольствием сделаю, но, разумеется, за отдельную плату. В противном случае вам придётся задержаться на этом прекрасном курорте на недельку.

— Что вам нужно? – взял слово Курт.

— Это правильный вопрос. Здесь, по моим сведениям, около сотни гостей. Я попрошу о самой малости – по 10 миллионов евро с каждого. Впрочем, если кто-то готов отдать сразу миллиард, а не возражаю. Для меня это не принципиально. Ну а для тех, кто пожелает воспользоваться моими услугами такси, билет будет стоить ещё 10 миллионов.

— Но где же мы возьмём такие деньги?

— Не смешите меня. Для людей, присутствующих здесь, десять миллионов – это пустяк.

— Возможно. Но никто не носит с собой чемоданы налички.

— Это и не требуется. Вы просто переведёте деньги на указанный мной счёт.

— И как же мы это сделаем, если здесь нет связи?

— У меня – есть.

Террорист махнул рукой, и из-за его спины появился ещё один парень в таком же комбинезоне. В руках он держал ноутбук. По жесту командира он присел за один из столиков и открыл ноутбук.

— В моём ноуте стоит чип и антенна для выхода на спутник. Так что, с технической стороны, нет никаких препятствий.

— Разрешите микрофон?

Курт подошёл к сцене, и террорист передал ему микрофон.

— Как я понимаю, выбора у нас нет.

— Правильно понимаете.

— И спрашивать, что будет, если мы откажемся, не стоит.

— Я просто пристрелю кого-нибудь из ваших гостей, а цена поднимется до 15 миллионов с носа.

— Господа, в таком случае я предлагаю следующее. Выплатить миллиард наша компания не может себе позволить. Но мы понимаем, что несём ответственность за своих гостей. Поэтому я обращаюсь к тем из вас, кто готов оказать содействие нашему концерну и помочь расплатиться с террористами.

— Но-но-но! Я бы попросил вас!

— Извините.

Курт сошёл со сцены. К нему подошли несколько человек, в том числе и мой недавний знакомец Долгоносов. Рядом с нами оказался Фридрих. Он сказал, что нам ничего платить не нужно, и что они берут на себя все расходы, связанные с этим досадным происшествием. Включая так называемые «услуги такси».

После совершения транзакций Курт спросил вымогателя про такси. Тот ответил, что он тоже не волшебник, и телепортировать никого не умеет. Однако у него имеется несколько вертолётов, которые отвезут желающих в долину, как только уляжется буря. И пожелал всем гостям приятного продолжения веселья.

Понятно, что ни о каком веселье речи идти не могло. Гости, включая нас с Яной, разошлись по своим домикам.

Утром выглянуло солнце; террорист, как и обещал, перевез желающих на вертолёте «в цивилизацию». Мы полетели последней партией, вместе с Куртом и Фридрихом. Партнёры выглядели подавлено, но при этом абсолютно корректно. Курт сам отвёз нас в аэропорт, и перед вылетом долго извинялся за доставленные неудобства. Учитывая то, на какие бабки влетел его концерн, мне даже неудобно было слушать его извинения. Правда, я подумал, что большую часть расходов понесли отнюдь не они.

80.

— Не находишь, что это странно?

Антон встретил нас на вокзале: город приходил в себя после вчерашней метели, и мы предпочли поездку по железной дороге стоянию в пробках. В машине я рассказал ему вкратце о поездке, уделив внимание последнему происшествию.

— Что именно?

— Вообще, вся эта история. Почему они решили заплатить за вас? Думаю, в случае необходимости мы смогли бы найти нужную сумму. В благородство я не верю. Значит, им что-то от нас нужно.

— Конечно, нужно. Мы с ними работаем, если ты не забыл.

— Да нет, тут что-то другое. За этим альтруизмом что-то скрывается.

— Думаю, мало кому из гостей пришлось платить. Но большую часть расходов взяли на себя не они, как мне кажется.

— А кто? Фонд?

— Скорее всего.

Яна, сидевшая с ноутбуком рядом со мной, подала голос.

— Не «скорее всего». Точно. Смотрите: какой-то журналист накопал информацию, что фонд выплачивает средства компаниям, с которыми сотрудничает, когда они несут убытки по тем или иным причинам. Уверена, подобное событие однозначно является страховым случаем.

— В таком случае, тебе дали понять, что ты теперь должен Фонду. Так или иначе. Нет, не денег, конечно же. А, так скажем, хорошего отношения.

— Может быть. Не слишком ли дорого для хорошего отношения?

— Уверен, для них это капля в море.

— Вы правы, Антон Валерьевич. Согласно данным, опубликованным этим журналистом – его, кстати, убили – Фонд тратит порядка четырнадцати миллиардов евро в год на подобные выплаты. По всей видимости, это вообще одна из основных функций Фонда. Этакая подушка безопасности.

— Сколько же у них денег?

— Думаю, сотни миллиардов. Если не триллионы.

— Серьёзные ребята.

— И этих серьёзных ребят развели на неплохие бабки. Не думаю, что этим всё закончится. Наверняка этого молодца с его людьми найдут.

— Если уже не нашли.

— Может, и так. Тот, кто всё это организовал, должен был очень хорошо позаботиться о своей безопасности.

— Тем более, что он, скорее всего, был в отеле.

— С чего ты взяла?

— Они точно знали, кто там будет. Это хорошо организованная операция. Без человека внутри это было бы невозможно.

— Кто-то из службы безопасности?

— Думаю, да. В любом случае, напавшие были хорошо информированы.

Яна захотела поехать к себе, что было вполне логично. Антон повёз нас к ней. Я подумывал лениво, не напроситься ли в гости (дома мне делать было совершенно нечего), но в этот момент…

— Эх, погодка-то какая стоит! На шашлычки бы выбраться!

Прозвучало несколько неожиданно, но не для меня. Со студенческих времён мы использовали эту фразу, чтобы намекнуть друг другу на желательность разговора тет-а-тет.

— Да, погодка шепчет. Я готов в любое время.

Мы высадили Яну, попрощались и поехали с Антохой перекусить. По негласной договорённости в такие моменты мы никогда не обсуждали никаких дел. Каждый думал о своём.

После обеда, за чаем, я подробнее рассказал Антону о встречах с нашими партнёрами.

— Бросается в глаза, что они отнюдь не едины в своих целях. Как думаешь, это на самом деле так, или тебя просто пытались развести?

— Думаю, что не пытались. Была ещё одна встреча, в которой Яна не участвовала.

Я рассказал о разговоре с Долгоносовым.

— Долгоносов, Долгоносов…. Где-то я слышал эту фамилию…. А! Помнишь, в универе, у нас спецкурс по экономике СССР вёл какой-то Долгоносов. Арсений Тимофеевич, вот!

— Так это он и есть. Сильно постарел, но это он, однозначно. Я даже и не вспомнил.

— Так ты бухал потому что. Ты его видел-то один раз в жизни, на зачёте.

— Но ведь сдал?

— Никогда не понимал, как ты сдаёшь зачёты. Ладно, сейчас не об этом. С этим Долгоносовым тебя познакомил Фриц, так?

— Да.

— А Курт в курсе был вашей встречи?

— Понятия не имею. Да это не важно. Не было там никакой согласованности. Они действительно занимают противоположные позиции. Курт – явно агент спецслужб и стопудово состоит в этом «Пятом рейхе». Вопрос в том, на кого он работает искренне – на разведку или на организацию.

— Думаю, в сегодняшней ситуации это одно и то же.

— Фридрих же…. Как бы это сказать. Он чувствует себя расправившим плечи атлантом.

— А Долгоносов?

— Долгоносов представляет Фонд. Он профессиональный манипулятор и, уверен, полностью контролирует Фридриха, как и сотни других фридрихов по всему миру.

— А Курта?

— Думаю, что тоже контролирует. Хотя Курт ведёт свою игру. По крайней мере, он сам так думает. Насколько его игра учтена Долгоносовым – это вопрос.

— Да и вообще неизвестно, как они взаимодействуют. Знает ли Долгоносов о «Пятом рейхе» и о том, что Курт состоит там? Знает ли он, что Курт – вообще не Курт, а чёрт знает кто?

— Думаю, в его уровне осведомлённости сомневаться не приходится.

— Тогда возвращаемся к предыдущему вопросу: как они взаимодействуют?

— Мне кажется, что Фонд каким-то образом контролирует «Пятый рейх». Как и другие подобные организации в странах своего присутствия. Слишком велики ставки, и они не могут допустить, чтобы подобные инициативы развивались бесконтрольно.

— Ты ещё скажи, что они сами создали «Пятый рейх».

— Это меня бы не удивило.

— Мы опять впали в умозрительность. А фактов по-прежнему недостаточно. Вернёмся к нашим баранам. Как ты думаешь, они могут помешать нашим планам?

— Антон, я думаю, они могут сделать почти что угодно, причём множеством разных способов. Весь вопрос в том, знают ли они о том, что ты называешь «нашими планами», и посчитают ли нужным помешать.

Антон поморщился.

— Ты не доверяешь мне?

— В каком смысле?

— Считаешь, что я от тебя что-то скрываю?

— Нет, отчего же?

— Из твоих слов, Вася. По поводу «наших планов».

— В последнее время ты и вправду не слишком склонен делиться своими планами. Раньше мы как-то всё обсуждали, приходили к чему-то общему, а теперь…

— Вот как. Ну, и что же конкретно тебе хотелось бы знать?

— Конкретно? Например, что будет с этой яхтой, которую ты – ладно, ладно, мы – строим. Кому она будет принадлежать? Кто будет ею управлять? Для каких задач она строится?

— Яхту зарегистрируем в Хорватии – там это весьма удобно. Формальным владельцем будет специально созданная для этого фирма – она уже существует, и «Несс» – один из её соучредителей. По сути, это плавучий штаб, с которого можно управлять чем угодно в любой точке мира. Базироваться, предположительно, будет в районе Маршалловых островов, куда она дойдёт с экипажем наших итальянских друзей своим ходом за три недели. Там, к слову, мы уже присмотрели неплохой островок, достаточно большой и не загаженный туристами. Одни словом, тропический рай.

— Ты так и не сказал, для чего её построили. Руководить мировой революцией?

— Времена сегодня сложные, сам видишь. Запасной аэродром никогда не помешает.

— Уж не собираешься ли ты сам перебраться туда?

— Возможно, мне действительно нужно будет исчезнуть на какое-то время. Ничего нельзя исключать.

— А как же Юля?

— А что Юля? Уверен, Юле там понравится. И ребёнку тоже будет хорошо.

— А «Несс»? Ты бросаешь бизнес?

— Ни в коем случае. Я уверен, на тебя вполне можно положиться.

Я был обескуражен.

— Значит, ты сливаешься.

— Да нет же, говорю тебе.

— Это просто слова. А по факту – ты бросаешь меня здесь одного. Соскакиваешь в такой сложный момент – возможно, самый сложный за всю историю нашей работы.

— Я не бросаю тебя. Как выяснилось в последние несколько месяцев, ты вполне справляешься с руководством и без меня. Дела идут своим ходом. В конце концов, из-за тебя я ввязался в эту революцию, именно ты меня подтолкнул в эту сторону.

— Речь вообще-то шла о революции в России, если уж на то пошло.

— Нет никакой отдельной России. Мир стал глобальным. Если говорить о настоящей революции, а не об очередном майдане, она может быть только мировой. Иначе – задавят, раскатают и опять превратят всё в цирк. Чтобы этого не произошло, нужно с самого начала всё делать правильно, выстраивать структуру взаимодействий; одним словом, решать чисто управленческую задачу. Трудинтерновцы считают, что я могу стать тем человеком, который способен организовать всё как нужно. Они доверяют мне.

— А ты им доверяешь?

— Я не вижу у них причин меня обманывать. Они достаточно убедительны, и, по всей видимости, верят в то, чем занимаются. У них весьма амбициозные планы, и при этом весьма реалистичные, как мне кажется. Ты меня знаешь: будь у меня хоть тень сомнения, я не стал бы этим заниматься.

Чего-чего, а уверенности в себе мой компаньон не потерял. И это несколько успокаивало.

81.

Рабочий день у Марата начался затемно. Звонок из управления разбудил его в половину пятого утра. В шесть часов он должен был быть на совещании.

Марат прекрасно понимал, что это не прихоть начальников. Ещё вчера была оттепель, вечером пролился дождь, а ночью ударили морозы. Обледеневшие провода не выдержали, и подстанция «Зюзино» осталась без элекричества. В результате оказались обесточены три котельные и водонасосная станция.

Пока не стихнут морозы, никакого ремонта не будет. А, значит, сотни людей останутся в своих домах без тепла.

Он сел на первый поезд метро и поехал в управление. Смешно сказать. Кто, интересно, будет сегодня вести брифинг? Директора он последний раз видел на новогоднем корпоративе. Главный инженер тоже пропал куда-то – типа на обследовании в каком-то там кардиологическом центре. Знаем мы эти обследования и эти центры. В сауне со шлюхами зависает, стопудово. Если вообще не свалил из страны. Как, кстати и директор. Да нет, в отличие от директора, главный не из таких – духу не хватит. Скорее, у себя на даче в Рязанской области отсиживается. Там у него места много.

Но это лирика. Понятно, что ремонт сделать не удастся, резервов не хватит. И в мирное время-то с трудом справлялись, а сейчас и подавно. Марат был лидером профсоюза работников ЖКХ, и понимал положение в отрасли. Ещё по дороге в метро он связался с коллегами в других районах города. Опасения подтвердились: не только Зюзино накрыла тьма египетская, аварии произошли ещё в трёх районах Москвы. И если морозы простоят хотя-бы неделю, дома без отопления превратятся в ледяные гробы для сотен москвичей.

Нужно спасать людей. Точняк, на брифинге будет какой-нибудь идиот из управы, которого сделали крайним. Он ведь не понимает, что крайним. Он думает, что ему поручили ответственный пост. Видит для себя карьерные перспективы. Повылазили чёрт-его знает откуда, понабирали по объявлению. И ведь понабирали-то бездарей, вообще ни хрена не рубящих ни в чём! А теперь они ещё и вверх попёрли, когда «старшие товарищи» свалили. Они ведь по своему скудоумию даже не понимают, что и власти-то у них нет больше. Впрочем, дети, они дети и есть. Игрушечная власть им как раз впору.

Понятно, от управы помощи никакой. Но ведь нужны люди, много людей. Нужно «пробить» гостиницы – людей придётся где-то размещать. Пункты раздачи горячего питания – чтобы уже к обеду стояли у домов. Людям всё равно нужно время, чтобы собрать вещи. Дизельные генераторы расставить. Отгоревать, сколько будет возможно, трубы. Не допустить разморозки системы не удастся, но хотя бы отсрочить её. Эмчеэсников надо напрячь, чтобы эвакуацию людей объявили. Вроде у них сейчас адекватный мужик командует. Автобусный парк – слава богу, есть свой, под боком, и есть там свои люди. Тут проблем не будет. В поликлинике и соц. защите запросить информацию – где одинокие, где неходящие больные. По официальным каналам не получится – типа, защиты персональных данных. В поликлинике у нас, слава богу, тоже есть свой человек. Остаются одинокие пенсионеры.… Впрочем, они тоже должны быть в поликлинике на учёте.

И нужно, конечно, созывать общегородской совет. Особенно, учитывая, что такая же фигня творится и в других районах, и может произойти, где угодно. Если мы сейчас не сможем объединиться, правильно организовать работу – Москва вымрет. Или окажется в новом средневековье, как в киберпанковских фильмах. Не очень приятные перспективы.

Марат стал Маратом только в 18 лет – до этого его звали Марио. Нормальное имя для итальянца. Его назвали так в честь деда, который эмигрировал в СССР после прихода к власти фашистов. Дед был близок с Тольятти, и дедушка Пальмиро, бывало, качал маленького Марио у себя на колене, когда навещал старого товарища.

И вполне логично, что Марио стал сантехником: так получилось, что он с детства ассоциировал себя с персонажем компьютерной игры. В конце концов, только так получалось донести до непонятливых одноклассников, что его не нужно называть Машей, и что Марио – вполне мужское имя. До особо непонятливых доносить приходилось кулаками.

Потом, когда пришло время знакомиться с девушками, Марио надоело бороться за своё имя, и он стал представляться Маратом. И, едва достигнув совершеннолетия, он поменял имя официально, несмотря на протесты отца.

Однако с профессией он так и не расстался. Этому поспособствовал, и, возможно, в немалой степени, дядя Коля, Коля-Стрючок, как его называли во дворе – добродушный алкоголик, и сантехник, разумеется. Марат вместе с парой одноклассников любили забираться в подвал к дяде Коле. Он сыпал байками из своего якобы уголовного прошлого, травил неприличные анекдоты – в общем, развращал молодёжь. Но при этом дядя Коля был мастером своего дела, и обладал несомненным педагогическим талантом. Со временем у одноклассников появились другие интересы, а Марат проводил время со старым сантехником, всё лучше разбираясь в железках; в итоге, когда дома сломался кран, тринадцатилетний Марат неожиданно сказал: «Не надо вызывать сантехника. Я сам всё починю». Мать, было, бросилась спорить с ним, но отец остановил её: «Пацан сказал – пацан сделал. Пусть учится отвечать за слова».

Марат сбегал в магазин, купил всё необходимое и с лёгкостью отремонтировал поломку. На самом деле, там была ерунда – прокладка сдохла, весь ремонт занял минут десять от силы. Но на родителей это произвело впечатление, и сантехника в дом больше не вызывали никогда.

Конечно, маме хотелось, чтобы он окончил школу, «как все нормальные люди», и поступил на юридический. Но даже она вынуждена была капитулировать перед очевидными способностями сына. Отец – впрочем, не слишком сильно – настаивал на инженерном ВУЗе. В итоге, сошлись на том, что после техникума Марат поступит-таки в какой-нибудь технический ВУЗ.

Увы, своё обещание Марат так и не выполнил. Он всё время уговаривал себя, что обязательно пойдёт учиться – но чуть позже, вот сейчас, ещё чуть-чуть, жизнь немного наладится, тогда…. Но она всё не налаживалась. Потом Марат занялся профсоюзной деятельностью. Мать к тому моменту покинула этот мир, а отец весьма гордился сыном, хоть и тревожился порой за него. Не забывая упомянуть при каждой встрече, что у всех революционеров было высшее образование. С чем Марат, в общем-то, соглашался, и не потому даже, что не хотел перечить отцу. Но, увы, каждый раз обстоятельства ну никак не располагали к тому, чтобы идти учиться. Вот и сейчас: какая учёба может быть, когда в стране такое творится?

Марат приехал в управление с чётким пониманием того, что и как нужно делать. Идиотов-начальников он слушать больше не будет. На девять утра назначен сбор профсоюзного актива. Будет действовать сам. Захочет кто-нибудь помочь – будем рады. А мешать не позволим. У него даже мелькнула мысль вообще не ходить на это дурацкое совещание – но он отбросил её. Нужно использовать любую возможность повлиять на ситуацию.

82.

Всю следующую неделю Антон провёл в Триесте, счастливо избежав, вместе с супругой, случившегося в Москве коммунального ада. Шесть районов города – несколько сотен тысяч москвичей – оказались в тридцатиградусный мороз без электричества и тепла. Все ресурсы были брошены на сохранение того, что уцелело. По прогнозам синоптиков, морозы простоят не меньше недели. А потом обещали метель и снегопад. Впрочем, меня уже здесь не будет.

Слава богу, непосредственно меня это не коснулось – чего не скажешь о многих наших сотрудниках. Нужно было о них позаботиться.

Я вызвал к себе Яну и Анастасию и поручил им взять на себя заботы об обустройстве людей. Мы остановили работу, а в цехах и других помещениях оборудовали спальные места. Семейным сотрудникам отдали корпоративный отель. Вроде, всех удалось разместить, многим даже каких-то знакомых и друзей. Яна взяла на себя полностью всю эту работу, при активном содействии Анастасии.

Поскольку производство совершенно встало, делать мне на заводе было нечего. Настя принесла мне документы на подпись, и я обратил внимание на её необычный маникюр. Меня как будто покоробил этот контраст: между серой, гнетущей атмосферой, царящей вокруг, и каким-то  победоносным сверканием Настиных ногтей. Заметив, что я смотрю на её руки, она виновато улыбнулась и детским движением спрятала руку за спиной. Я заверил её, что всё в порядке. Главное, чтобы людей не раздражало. Я подписал несколько писем контрагентам с извинениями за задержку поставки продукции (и, если честно, мне было почти наплевать на то, как они отреагируют).

Следующее утро началось у меня с телефонного звонка. Разбудил меня Сергей, наш компьютерный гений. Сказал, что есть срочная информация. Я назначил ему на девять.

Когда я приехал в офис, эти двое уже топтались у дверей. Я поздоровался и пригласил их в кабинет.

— Прошу прощения, что разбудил, но Антон Валерьевич строго-настрого приказал докладывать по этому вопросу немедленно.

— Что за вопрос-то?

Ботаники переглянулись.

— В общем, вы теперь директор, так что…. На меня выходил на форуме в даркнете неизвестный человек, предложил встречу в офф-лайне. А потом пропал.

— Антон Валерьевич поручил попытаться найти его. Мы долго думали, и кое-что получилось. Мы сумели вычислить несколько его ай-пи.

— Ничего себе кое-что!

— Это ничего не значит, сами понимаете. Ими может пользоваться кто угодно.

— Но вы нашли кого-то конкретно?

Они опять переглянулись. Клоуны, ей-богу.

— Эти же адреса использовал Вольфганг Шойбель.

— Который погиб.

— Да, именно он. Кто-то вышел с его компьютера в сеть.

— Его ведь не нашли, так?

— Ну, как было сказано, обстоятельства определённо указывают на то, что он погиб. Да это может быть кто угодно!

— Допустим, этот «кто угодно» завладел компьютером Шойбеля. Но как он смог выйти с его паролем в сеть? Тем более – в даркнете?

— Может быть, он не шифровал пароли, или забыл закрыть аккаунт перед выходом. В конце концов, его могли взломать. Кстати, с этих адресов никто не выходил полгода после его гибели. Возможно, как раз это время ушло на взлом.

— И кто же это может быть?

— Кто угодно, повторяю. Достаточно иметь связи с полицией и специалистов.

Похоже, я знаю, кто обладает такими связями. Интересное дело вырисовывается. То есть наши друзья завладели компьютером Шойбеля и выходят с него в интернет. Понятно зачем: выискивают его контакты. Им же по-прежнему нужен химик, а среди контактов Шойбеля таких наверняка с избытком. И всё равно непонятно, как они могли узнать про Ломоносова.

Ладно, нужно будет обсудить это с Антоном.

Всю оставшуюся неделю я спал до обеда, а вторую половину дня посвящал социальным связям. Вечера проводил с Яной. Мы смотрели кино, ели пиццу, иногда занимались сексом.

Я встретился с некоторыми своими знакомыми из самых разных сфер жизни (и-друзей-наковырял-куда-всех-денешь). Повидался с Витьком – он вполне оправился после аварии, и теперь занимал какую-то должность в «Союзе Граждан». На встречу приехал на авто с водителем – почему-то меня это неприятно удивило.

— Что, поднялся, как я погляжу? Нашёл место в жизни?

— Ой, да брось, какое место. Ещё ничего не решено. Революция не закончена.

— Вы же всего добились. Президента свергли. Страшных чекистов разогнали.

— Вот увидишь: они ещё вернутся. Они обязательно захотят реванша. Сейчас самое важное – не повторить ошибок Горбачёва и Ельцина. Только полная люстрация в отношении всех прислужников коммуно-чекистского режима.

— Думаю, у коммунистов другое мнение.

— Мне плевать на их мнение. Один раз они уже угробили страну. Они только и мечтают об очередном Сталине – так вот, мы не допустим этого.

— А с чего ты взял, что они мечтают о Сталине?

— А как же? Везде, где они приходили к власти – везде возникала неприкрытая тоталитарная диктатура.

— Ну, диктатура возникала далеко не только там, где к власти приходили коммунисты. Гитлер, Франко, Пиночет не были коммунистами.

— Не надо всех равнять! Гитлер был социалистом – как и Сталин. Два сапога пара. А Пиночет спасал страну от красной угрозы. И Франко спасал. Между прочим, благодаря Франко Испания нормально перенесла вторую мировую. И сейчас является вполне демократической страной. Как только отпала необходимость, и Франко, и Пиночет отдали власть. А коммунисты никогда не отдавали власть добровольно.

— То есть ты призываешь к фашизму?

— Нет, я убежденный демократ. Но, если для защиты демократии нужны жесткие меры – на них необходимо идти. Не стоит чураться этого. Лес рубят – щепки летят.

Ну что такому скажешь? Я понял, что с Витьком мы больше не увидимся.

Ещё я пересёкся с Людкой, которая была замужем за замминистра и до недавнего времени готовилась стать министерской женой. Увы, революция несколько спутала её планы, и буквально за день до нашей встречи они с мужем окончательно решили валить к себе на дачку в Пьемонт.

Так что это было прощание. Несмотря на некий налёт печали, встреча прошла в очень теплой и дружественной обстановке, и я с иронией вспомнил пошлый анекдот про «как в последний раз».

Настроение у людей было странное. Я старался вычленить что ли то общее, что было в каждом из моих собеседников – и мне это не удавалось. Пожалуй, единственное, что их объединяло – это растерянность. Впрочем, не всех – революционеры были вполне в своей тарелке. И Данилов в их числе.

Я подумал, что надо бы с ним встретиться. Однако этому намерению было не суждено сбыться: Данилов уехал куда-то «в регионы», и должен был вернуться не раньше чем через пару недель.

В пятницу мы улетели в Триест.

83.

Февраль в Италии – совсем не то, что в России. Впрочем, не нужно штамповать штампы, как говорил один мой учитель. Я не был настроен предаваться восхищению окружающим миром – в данный момент в моей жизни было множество вещей, заботящих меня куда больше чем красоты Адриатики.

Домик был весьма уютен. Трудинтерновцам удалось каким-то неизвестным мне образом скупить целую деревню близ Триеста. (Не завидую тем, кто отказался продать им свою собственность сразу). Впрочем, большинство жителей деревни работали на рыболовном предприятии, где давно и успешно существовал профсоюз Трудинтерна.

Нет, не так. Собственник предприятия – тот самый, который создал его сто двадцать лет тому, быстро нашёл общий язык с лидером профсоюза. Не сразу – но нашёл.

Что, в принципе, не должно удивлять – если учесть, что это был его сын.

Однако нам известно множество историй, которые показывают, что противостояния между сыном и отцом бывают весьма горячими.

Так было и в этом случае.

Как я понял, младшего сынка основателя предприятия отец выставил из дому. Тому были причины: парнишка отрывался, как мог, пока его старшие братья пытались научиться чему-то в этой жизни. В итоге, он приполз к папаше и попросил его, чтобы тот дал ему хотя бы какую-нибудь работу. Тот встретил сына холодно.

Старый Луиджи мог простить сыну многое. В конце концов, он и сам в молодости любил оторваться. Но Марио посягнул на святое: он связался с иностранкой. И, понимая, что семья его не поймёт, он не рассказал об этом семье. Положа руку на сердце, это австрийка была неплохой женой: родила сыну внуков, всегда была рядом с мужем. Но именно её старик винил в том, что произошло. В конце концов, она свела его с анархистами. И кто же, как не женщины толкают мужчин не поступки – и не всегда эти поступки правильны.

Но женщину для себя выбирает мужчина: выбирает ту, которая будет потом, возможно много лет, выбирать за него. И за этот выбор он несёт ответственность в полной мере.

И уж тем более – он не должен прятать свою женщину от семьи.

Если только у него есть причины прятать её от семьи.

Но и об этом он обязан семье рассказать.

Казалось бы – условность. Но для людей, которые не мыслят себя вне семьи, эта условность – возможно, вся их жизнь.

Однако, читателя, верно,  интересует, как же так получилось, что старый Луиджи простил сына.

Никак.

Он его не простил. Он взял его на работу – на самую низшую должность, которую только можно было придумать. Просто потому, что у него в голове отпечаталась картина одного голландца про возвращение блудного сына. Отпечаток её висел в таверне, куда по молодости лет частенько заглядывал Луиджи. И его пьяный взор много раз упирался в эту несуразицу, которую он, как не пытался, столько же раз не мог себе разъяснить: какого хера?

И, когда у него на пороге появился его отпрыск, которого он уже отчаялся разыскать когда-нибудь – перед его глазами всплыла вдруг эта картина, и он понял вдруг, какого хера…

Сынок не отплатил благодарностью: он не просто проникся анархистскими идеями, он ещё и устроил профсоюз на папином предприятии.

Каких трудов стоило не дать ему убить дело всей его жизни!

Когда к власти пришёл Бенито, Марио сбежал. Впрочем, как раз за это старик его нисколько не упрекал – более того, сам помог сыну благополучно покинуть родину. Ну, как помог? Просто обратился к другому сыну – к старшему.

Бенедетто не мог отказать отцу ни в чём. Он поморщился, но и сам, думается, считал, что это – наилучший выход. Конечно, ему, как одному из фашистских капо, было совершенно невозможно иметь брата – коммуниста, но и убить его он не мог – нельзя убивать члена семьи без разрешения семьи. Он помог бежать в СССР не только своему брату, но и всей верхушке коммунистической партии. Он знал, чего это может ему стоить. Но семья – превыше всего.

У Бенедетто было только одно условие: на предприятиях семьи не должно быть никаких проблем. Марио познакомил Бенедетто с профсоюзными лидерами, а тот нашёл с ними общий язык.

Всю эту историю мне рассказал один русский, который жил здесь вот уже полтора десятка лет. Мы познакомились случайно: он услышал, как я разговариваю с Яной, и предложил помочь. Помощи особой не требовалось, но я не видел ничего против того, чтобы пропустить стаканчик. Яна – вот умница – тактично удалилась, сославшись на усталость.

— Откуда вы всё это знаете?

— Да здесь об этом каждая собака знает. Я даже подозреваю, что это – некая легенда, навроде слова о полку Игореве. Но не берите в голову.

— Нет-нет, продолжайте!

— Да чего продолжать? Вы думаете, я вам какие-то тайны раскрыл? Действительно, выглядит именно так. А на деле – фуфло какое-то.

— Из чего же происходят ваши сомнения?

— Да в том то и дело, что не из чего. Ладно, пойду я. Я, похоже, набрался. Всего вам наилучшего.

С этими словами Алексей оставил меня.

Я хотел было обратиться к бармену – но вовремя понял, что в этом мире нет языка, который знали бы мы оба.

84.

На яхту я прибыл несколько озадаченым. Яна была недоступна. Меня встретил итальянский Антон, проводил к бару. Я, между делом, поинтересовался у него насчёт «городской легенды». Он несколько поморщился, но затем кивнул.

— Мы не любим вспоминать об этом.

— Что же так?

— Сами понимаете, общение с фашистами никого не красит. Хотя каждый из названых Вами людей бы, по своему, глубоко порядочным человеком. Каких бы идей они не придерживались – они были настоящими итальянцами. Они были верны своим идеалам.

— Мне показалось, что гораздо больше они были верны семье.

— У каждого итальянца есть семья.

— Смотря что вы вкладываете в это понятие.

— То же, что и вы. Уверен, мы прекрасно понимаем друг друга. Мы – простые люди, Базилио. Мы любим маму, ходим в церковь, работаем с утра до вечера на фабриках и заводах, а по выходным смотрим футбол. Наши деды – крестьяне, деревенские жители. А в каждой итальянской деревне есть семья. Мы так жили веками, и не видим никакого смысла отказываться от традиций.

— Но теперь вы живёте не в деревне, не так ли.

— А что изменилось? Мы только сменили плуг на станок, вот и всё.  Главное – это то, что нас объединяет. Мы не просто товарищи – мы братья. Мы стоим горой друг за друга и всегда поддерживаем друг друга. Мы умеем это делать, мы знаем, что такое настоящая солидарность – не на словах, а на деле. И мы можем научить солидарности других.

— Даже тех, кто не входит в семью?

— Как Вам объяснить. Большое состоит из малого. Семья это ячейка общества. Не важно, к какой именно семье ты принадлежишь; важно, чтобы ты был верен своей семье. Потому что верность семье даёт уверенность в подставленном братском плече. А разве у вас в России не так?

— Думаю, нет. Нет, конечно, мы тоже любим маму, многие ходят в церковь и смотрят футбол, но с солидарностью у нас, увы, не так всё хорошо.

— У Вашего народа огромный потенциал – вы доказали это, совершив свою революцию и победив в войне. Это невозможно сделать без солидарности.

— Видимо, мы способны проявлять солидарность только в критических ситуациях.

— Как мне кажется, сейчас именно такая ситуация. В вашей стране большие перемены. И – кто знает – возможно, вы снова поведёте историю за собой.

К нам подошла Юля. Жена русского Антона была приветлива, но как будто несколько рассеяна: беременность придавала ей какой-то неуловимый шарм.

Через некоторое время позвонил Антон, сказал, что Яна увезла его на встречу с профсоюзными шишками, и что они задержатся, потому что его должны познакомить с каким-то человеком. Обещал быть сразу после встречи, всё расскажет. Попросил извиниться перед партнёрами и Юлей от его имени.

Юля на новость, казалось, никак не отреагировала. Началась вечеринка. Антон выступил с приветственной речью, пом пришлось выступить мне – практически в жанре импровизации.

Мы с Юлей сели за свой столик в уютном уголке кают-компании. Она вроде бы поддерживала разговор охотно – но при этом было ощущение, что столь же охотно она бы молча слушала ненавязчивый итальянский лаунж.

Вечером Юля вдруг занемогла; если точнее – начала рожать. Телефоны Антона и Яны молчали. Благо, на яхте был вертолёт: мы с Юлей быстро переправились на берег, где нас уже ждала «скорая».

Роды получились небыстрыми. Я не знал, как мне поступить! Прекрасно понимая, что Юля в надёжных руках, и что я очень глупо выгляжу, торча битых четыре часа в предбаннике больницы. Даже – что она вряд ли оценит моё рыцарство. Но… мне просто казалось, что это будет правильно. Конечно, делал это вовсе не преданный товарищ, заменяющий своего друга, когда тот не может присутствовать сам. Я обманывал себя: я делал это ради Юли. Я просто хотел быть с ней рядом.

Наконец-то врач, принимавший роды, вышел и сказал, что всё в порядке, сеньора отдыхает, и сеньор может посетить её завтра. Я отправился обратно на яхту.

Позвонил Антон, сказал, что он уже на яхте. По его словам, у него сел телефон, а Яна свой и вовсе ухитрилась утопить. Спросил насчёт Юли. Ответил ему, что всё в порядке, и Юля спит, поздравил с дочкой. Он сказал, что это ещё один прекрасный повод выпить и что они меня ждут с нетерпением.

Вот уж действительно – с нетерпением!

Музыка на яхте всё ещё играла, хотя гостей видно не было. Антон должен был быть уже здесь. Но я никак не мог найти его.

Нашёл, конечно же.

Он шпилил Яну на барной стойке.

Я постарался остаться незамеченным и ушёл в свою каюту. Мне уже не двадцать, и иногда мне нужно спать.

85.

Утром позвонила Юля и попросила меня приехать. Я сказал, что мы сейчас приедем вместе с Антоном, но она потребовала, чтобы я был один.

— Что случилось?

— Ничего. Ты не хочешь меня поздравить?

(глубокий вздох)

Вот я идиот. Конечно же, нужно было приехать с цветами!

— Горячо поздравляю тебя! Между прочим, я просидел здесь…

— Знаю-знаю. Доктор мне всё рассказал. Ну что, ты заберёшь нас отсюда?

— Думаю, тебя должен забрать Антон.

— Думаю, тебе нужно меньше думать, когда тебя просит о чём-то молодая мама. Давай, я тебе в гостинице расскажу, почему я не хочу, чтобы это был Антон.

— В гостинице???

— Ну конечно, в гостинице, что ты какой непонятливый? Я посмотрела в интернете – здесь есть куча маленьких гостиниц для молодых мам с младенцами. Там ещё и уход обеспечивают и маме и малышу. Это ненадолго – день-два.

— Так. Стоп. Что происходит?

— Ну я же просила: давай я потом тебе расскажу. Ты можешь просто мне помочь?

— И как я, по твоему, объясню всё Антону?

— Никак не будешь объяснять. Если угодно, это моя прихоть. В конце концов, вообще ничего ему не рассказывай. Я скажу, что мне помог переехать… ну, не знаю, какая-нибудь итальянская подруга по фейсбуку.

— Помогла.

— Да. Помогла. Так ты готов её заменить?

— Кого?

— Не валяй дурака, Вася. Ты мне поможешь или нет?

И что я должен был сделать?

А) Помочь Юле.

Конечно, я не мог отказать Юле. Мы вызвали специальное такси, больше похожее на нечто среднее между гостиной и каретой скорой помощи. По дороге молчали. Я порывался позвонить Антону, но так и не сделал этого.

Мы прошли в номер Юли. Я дал бою пару бумажек. Ребёнок спокойно спал.

Юля ещё раз проверила его и вернулась в гостиную. Я тем временем выбирал между текилой и ромом из её мини-бара. Нет, всё-таки ром. К тому же, нет ни лайма, ни соли.

— Ты знал?

— О чём?

— Об Антоне с Яной?

— В каком смысле?

— Ты прекрасно меня понял.

— Ну…. знал.

— Вот так, значит!

— Так об этом все знали! Напомню тебе, что это ты мне рассказала, когда пришла в тот вечер!

— Я не об этом!

— А о чём тогда?

Я, конечно же, понял, о чём; стала понятна и решительность Юли. Но не собирался ни в чём признаваться! В конце концов, а она откуда это знает?

— Они трахались вчера, пока я рожала!

— Как же, по-твоему, я мог об этом знать, если я всё это время провёл в больнице???

— Ладно. Извини. Ты ни в чём не виноват.

Юля помолчала. Затем достала смартфон и протянула его мне.

— Вот. Смотри, что мне прислали.

На видео Антон с Яной увлечённо предавались друг другу на закрытой от посторонних командирской палубе. Интересно, кто туда сумел забраться? Картинка не дрожала – значит, снимали со стационарной камеры. Это обязательно нужно будет выяснить.

— И что ты хочешь от меня?

— Я уезжаю. Если хочешь, можешь сопроводить меня с Алисой в Москву. Откажешься – не вопрос, деньги у меня есть, доберусь без проблем. Антона и видеть больше не хочу. Может быть… позже. Но точно не сейчас.

— Конечно, я поеду с тобой. Но я должен всё сказать Антону.

— Как хочешь. Мне уже безразлично.

— Может быть, ты всё же сама позвонишь ему.

Она помолчала. Затем взяла телефон и нажала кнопку вызова.

— Антон, я уезжаю в Москву. Почему? Добрые люди опять засняли ваши с Яной упражнения и поделились со мной. Кстати, поздравляю, у тебя родилась дочь. Я поживу пока у родителей – помощь мамы сейчас будет совсем не лишней. Будешь в Москве – заезжай, посмотришь на ребёнка. Но не торопись особо. Дай мне хотя бы пару недель. Да, и ещё: я попросила Васю, чтобы он проводил меня. Не ругай его за это. В конце концов, он твой друг, и сумеет о нас позаботиться.

Она нажала отбой.

— Вот и всё. Тогда – летим сегодня же.

— Ну уж нет. Тебе нужен отдых. И ребёнку тоже. Всё решим завтра.

Б) Отказаться и пзвонить Антону.

Конечно, я не мог так поступить; несмотря на все мои чувства к Юле – или потому, что это стало бы серьёзным их испытанием.

Я, конечно, не стал ничего рассказывать Антону. Они должны были разобраться со своими проблемами сами. Я просто вызвал его в больницу. Оказалось, он уже в городе; в больнице он был через двадцать минут – с цветами, кстати, в отличие от меня. Юля взяла цветы, передала их нянечке и повернулась к Антону.

— Антон, я уезжаю в Москву. Кстати, поздравляю, у тебя родилась дочь. Я поживу пока у родителей – помощь мамы сейчас будет совсем не лишней. Будешь в Москве – заезжай, посмотришь на ребёнка. Но не торопись особо. Дай мне хотя бы пару недель. Да, и ещё: я попросила Васю, чтобы он проводил меня. Не ругай его за это. В конце концов, он твой друг, и сумеет о нас позаботиться.

— Я могу узнать, что случилось?

— Ты прекрасно знаешь, что случилось. Добрые люди опять засняли ваши с Яной упражнения и поделились со мной.

Вот как? Интересно, кто его мог снимать? Нужно будет обязательно разобраться в этом. Антон не стал ничего отвечать, пожелал нам счастливого пути и вышел за дверь.

Мы вызвали специальное такси, больше похожее на нечто среднее между гостиной и каретой скорой помощи. По дороге молчали.

Мы прошли в номер Юли. Я дал бою пару бумажек. Ребёнок спокойно спал.

Юля ещё раз проверила его и вернулась в гостиную. Я тем временем выбирал между текилой и ромом из её мини-бара. Нет, всё-таки ром. К тому же, нет ни лайма, ни соли.

— Ты знал?

— О чём?

— Об Антоне с Яной?

— В каком смысле?

— Ты прекрасно меня понял. Они трахались вчера, пока я рожала!

— Как же, по-твоему, я мог об этом знать, если я всё это время провёл в больнице???

— Ладно. Извини. Ты ни в чём не виноват. Формальности улажены, так что – летим сегодня же.

— Ну уж нет. Тебе нужен отдых. И ребёнку тоже. Всё решим завтра.

86.

Я совсем забыл, что происходило в Москве. Но Юля всё узнала сама – связалась с мамой. Коммунальный коллапс почти овладел мегаполисом. Правда, серьёзных жертв удалось избежать; то, как СМИ обсасывали отдельные случаи «холодных» смертей, прекрасно свидетельствовало о масштабах трагедии. По-настоящему было жалко зверей из Московского зоопарка; его удалось сохранить даже в Великую Отечественную, но теперь придётся создавать заново. Полностью подача электричества не востановлена. Метро работало с перебоями, и не всё. Скоро возникли проблемы с бензином. Перекупщики брали за бензин вдесятеро; их били и даже убивали. Но на ценах это не сказалось. Дышалось в городе тяжело.

Юлиным родителям удалось выбраться из города, и они ждали её в загородном доме под Звенигородом, где, по счастью, имелось всё необходимое.

Удивительно, но «Шереметьево» работал без сбоев, и вечером следующего дня мы были в Москве. Я отвёз Юлю с дочкой к родителям и передал на руки матери.

Антон приехал утром. Выслушал мой отчёт по поводу жены, кивнул. Было видно, что его заботит что-то другое. Если честно, меня это покоробило.

— Тебе, правда, не интересно, что с твоей женой и ребёнком?

— Вася. Прошу тебя, давай не будем об этом. И, к слову, очень надеюсь, что с Яной ты тоже не станешь выяснять отношения.

— Да не собираюсь я ни с кем отношения выяснять! Но она же твоя жена! Ты же её любишь!

— Нет. Больше нет. Но это к лучшему, на самом деле. Сейчас не то время, чтобы я мог позволить себе…

— Отвлекаться на глупости?

— Не то чтобы на глупости. Я бы так сказал – на эмоции. Я чувствую, что очень многое будет зависеть от меня, от моего здравомыслия, в том числе. А эмоции отнюдь не способствуют этому. Тем более, такая сильная эмоция, как любовь.

— А как же дочь? Её ты тоже не любишь?

— Я её даже не видел! На данный момент дочь для меня – абстракция. И, ты знаешь, может быть, я конченая сволочь, но я не стремлюсь это менять. Раз судьбе было угодно, чтобы обстоятельства сложились таким образом – значит, так тому и быть. Естественно, я буду исполнять все свои обязанности, как отец – насколько это будет возможно. Юля тоже ни в чем не будет нуждаться. По крайней мере, пока не найдёт себе нового мужа.

— Тогда… чисто гипотетически.… Как ты отнесёшься, если я попробую себя в этой роли?

— Хм, вот как? Это, конечно, теперь уже не моё дело, но… Я думал, у вас с Юлей был разовый секс.

— Так и есть. И, уверяю тебя, с ней мы это не обсуждали. Она ничего не знает о моих чувствах к ней.

— А у тебя к ней есть какие-то чувства? Вот это поворот! Василий, который менял всю жизнь женщин, как перчатки, оказывается, давно влюблён в мою жену! – он расхохотался.

— Не вижу ничего смешного.

— Да ладно, Вась, извини. В таком случае – не планирую чинить никаких препятствий. Считай, я вас благословляю. Всё, закончили на этом? Догадайся лучше, с кем мы встречались?

<догадаетесь?>[1]

 

А. Догадаться – это просто.

Б. Даже не представить себе!

 

— Очень неожиданная встреча, скажу я тебе! Шойбель – собственной персоной!

— Интересно…

— Весьма, скажу я тебе. Мы с ним беседовали часа три. Ты будто не удивлён?

— У нас тут тоже появились новости. Именно Шойбель пытался связаться с Михайло Василичем. Мы думали, правда, что кто-то использует его компьютер – было только неясно, насколько хорошо похитители знали хозяина. А теперь ясно, что никаких похитителей нет.

— А вот теперь уже мне интересно. Он ничего такого не говорил.

— Естественно. А зачем бы он стал рассказывать тебе об этом.

— Он сейчас прячется ото всех, живет, как отшельник. Зачем бы ему понадобился Михайло Василич?

— Мало ли! Может быть, какое-нибудь открытие вместе сделали, которое можно обсуждать только тет-а-тет.

— Нет, тут что-то другое…. Мне кажется, последнее, что он стал бы делать – так это высовывать голову. Его голова слишком много стоит, чтобы не нашлось охотников оторвать её, как только она появится на горизонте. Если он и пользуется интернетом – то наверняка делает всё, чтобы никто не узнал его.

— Тогда остаётся только один вариант. Тот, кто выдаёт себя за него, находится совсем близко. Это кто-то из тех, кто постоянно с ним контактирует, вошёл в доверие к нему, влез, как говорится, в душу. Он, я так понял, в руках трудинтерновцев?

— Ой, но почему «в руках»? Они его просто опекают и защищают.

— И, уверен, очень хорошо это делают. Учитывая, сколько, по твоим словам, стоит его голова – в этом есть смысл. А что сам Шойбель рассказал об обстоятельствах своей фейковой гибели?

— Он отказался говорить на эту тему. Сказал только, что я обязательно узнаю об этом – но позже.

— Понятно, почему! Он у них в руках, и боится их!

— Ну, допустим. Они его похитили. С какой целью?

— Об этом тебе лучше спросить у них.

— То есть, у тебя нет даже предположений?

— У меня нет достаточно информации, чтобы делать сколько-нибудь обоснованные предположения.

— В любом случае, очевидно, что никто не должен знать, что он жив. Зачем же тогда «светить» его?

— В закрытой сети. И перед одним, конкретным человеком, и то – не называя имен.

— Если исходить из того, что Михайло Василич вне подозрений – остаётся предположить, что это чья-то игра…

-… И цель этой игры – вовлечь в неё тебя. И всех нас. Они нас используют, Антон. А ты даже не знаешь, в каких целях. Да что там: ты не знаешь даже, кто это. Вернее, знаешь. Это твои партнёры – революционеры по призванию, мафиози по происхождению. С очень амбициозными, как ты говоришь, целями. Ты им нужен – и они делают всё, чтобы тебя втянуть.

— Ты передёргиваешь. Я узнал о том, что на Михайлу Василича выходил Шойбель только сейчас. И это сразу вызывает подозрения.

— Да причём здесь это? Просто они действуют сразу в нескольких направлениях. Михайло Василич весьма близко от тебя. Почему бы не предположить, что это была попытка его завербовать – чтобы через него выйти, опять же, на тебя?

— Какая-то конспирология у тебя получается.

— Ты просто не хочешь замечать очевидных вещей. Тобой манипулируют, Антон. И, судя по результатам, весьма успешно. Они добились, чего хотели: ты идёшь у них на поводу.

— Я иду на поводу у истории! И они тоже. И мы – все вместе – делаем общее дело.

— Ты серьёзно? Ты поверил в мировую революцию? Где же твой здравый смысл?

— Как раз мой здравый смысл подсказывает мне, что в нынешней ситуации, когда всё летит к чертям, их предложения – наиболее рациональны. То, что они предлагают, может спасти человечество. Более того – возможно, только это и может.

— Тебя невозможно слушать. Ты всерьёз заразился коммунизмом. Как же это они так тебя обработали? Гипноз? Наркотики?

— Меня никто не обрабатывал, и я трезв, как никогда.

— Ага. Настолько трезв, что не замечаешь, как тебя ведут на поводке. Значит, тебе просто очень хорошо промыли мозги.

— По крайней мере, мой разум чист. А что тебя не устраивает?

— Ты сам-то не понимаешь разве, что коммунизм – это утопия? Сто лет назад пытались уже. Даже на век не хватило. Коммунизм не ра-бо-та-ет!

— Это был эксперимент. Неудачи при экспериментах случаются. И это не говорит о том, что нужно прекратить эксперименты – а только о том, что надо извлечь уроки, и в следующий раз не повторить ошибок.

— Хорош эксперимент! Скольким людям этот эксперимент стоил жизни!

— Ты прекрасно понимаешь, что во все века, всегда, кто-то устраивает какие-то эксперименты. Человечество живёт на ощупь. И есть только два варианта: либо участвовать в эксперименте сознательно, либо стать материалом для исследований.

— И ты свой выбор сделал.

— И я свой выбор сделал.

Не могу сказать, что Антон убедил меня в чём-то. Совсем не убедил. Но я понял, что и мне вряд ли удастся переубедить его. А посему – не было никакого смысла продолжать этот разговор.

87.

Всё же мне удалось заронить в зёрна сомнения в душу старого друга. Уж не знаю, что было причиной – остатки самолюбия или здравого смысла, но он, видимо, задумался над тем, что стоит за последними событиями. Он позвонил мне утром, и мы долго говорили по телефону, час, наверное. Сказал, что думал над моими словами, насчёт манипуляций. Правда, по его словам, итальянцы не походили на стратегов, способных на такую тонкую игру.

Сам Антон склонен был видеть в этом доказательство того, что это сам пульс истории так проявляет себя, что события выстраиваются определённым образом не по чье-то воле, а во исполнение каких-то глубинных социальных процессов. Красивая версия. Однако в ней совершенно не было места конкретике: к примеру, кто и зачем похитил Шойбеля?

Антон крепко задумался над этим вопросом, и сказал, что постарается аккуратно что-нибудь узнать. Он как раз собирался лететь на яхту, которая находилась в пути. На корабле у него было запланировано несколько встреч с какими-то персонажами, которых он не стал называть. Боюсь, что и сам не знал – во всяком случае, сложилось такое впечатление. Меня же он попросил встретиться с Даниловым и обсудить эти вопросы с ним; возможно, тот сумел бы пролить свет на ситуацию.

Москва понемногу приходила в себя после коммунальной катастрофы. Морозы упали, и ветер казался теплым. Данилов теперь был здесь, участвовал в создании общегородского совета. Точнее, Совет уже был создан, и сейчас претендовал на то, чтобы стать реальной властью в столице.

Похоже, эта задача успешно решалась, и Совету удалось даже занять знаменитый особняк на Тверской-13. Впрочем, особо никто и не сопротивлялся – с началом революции самые серьёзные шишки с московских ёлок улетели за границу. Конечно, нашлись чиновники, которые заняли их места, и объявили себя ИО, но они оказались халифами на час. Не сумев ровно ничем помочь людям в тот момент, когда это особо требовалось, они покинули высокие кабинеты из опасения быть вышвырнутыми оттуда рассерженными горожанами.

Никакой структуры новая московская власть не имела. Все вопросы решались по мере поступления теми, кто мог их решить: в Совет входили профсоюзные лидеры коммунальщиков, энергетиков, транспортников, которые не давали угаснуть жизни в городе. Люди, поняв, что никаких чиновников, от которых можно чего-то требовать, больше нет, вынуждены были объединяться на уровне домовых и уличных комитетов, стараясь сохранить привычный уровень комфорта.

Конечно, были и те, кто отказывался выходить на субботники – с ними сознательные граждане проводили воспитательные беседы, весьма эффективные. Как и с теми, кто отказывался патрулировать район в составе дружины. Поскольку полиция тоже куда-то «рассосалась», это было необходимо. Случались и нападения, в том числе, и со смертельным исходом. Но постепенно пример народной милиции распространился на весь город. Никаких судов не было – с пойманными на месте преступления расправлялись, как правило, на месте. Это было не слишком гуманно; но зато несколько остудило пыл криминальных личностей, почувствовавших было вольницу.

Милиционеры были вооружены – люди получили доступ к полицейским арсеналам, и довольно быстро растащили их. Никто не интересовался правомерностью владения «стволом». На дежурство каждый дружинник заступал с собственным оружием. Поначалу было несколько пьяных перестрелок. Но как-то получилось, что самые несдержанные граждане полегли первыми, причём далеко не все от пули. Кого-то нашёл обрезок трубы, а кто-то случайно оступился и упал с крыши. В городе воцарился относительный порядок, и  хотя гулять в тёмное время суток всё равно мог отважиться далеко не каждый, город отчаянно делал вид, будто всё идёт, как прежде.

Этому, в общем, можно было поверить: работали рестораны и ночные клубы, магазины и рынки. Но что-то неуловимо изменилось; люди походили на актёров провинциального театра на гастролях, у которых появился новый режиссёр со своим прочтением пьесы, и требует играть старые роли по-новому. И притом не говорит им, как именно они должны играть, обходясь ухмылкой, то ли загадочной, то ли откровенно издевательской. Люди с неожиданностью для себя поняли, что можно вполне обойтись без начальников. Да, им приходилось брать на себя ответственность; но именно поэтому реальными делами, от которых зависела обыденная жизнь, занимались те, кто знал в них толк. Оказалось, что держать дворы в чистоте можно без управляющих компаний и районных управ, с их огромными штатами.

Нашего компьютерного гения пригласили к участию в разработке «цифрового ЖКХ». Оказалось, эта задача вполне может быть решена, и понадобилось совсем немного времени для этого. Базой для принятия решений было голосование в интернете; там решались все вопросы городского хозяйства, от приоритетов в дорожном ремонте до уровня зарплаты сантехника. Участвовать в голосовании мог любой совершеннолетний москвич, учитывались только проголосовавшие. Любое предложение, набравшее больше 50% голосов жителей района, 25% — округа или 10% — города, поступало на рассмотрение экспертной группы. Профессионалы  «просчитывали» его со всех сторон и группа выносила на окончательное голосование конкретный проект. Работу группы, как и её выводы, также могли наблюдать все желающие: обсуждение было открытым, и, при желании, в нём также можно было принять участие, пройдя дополнительную регистрацию.

Свалив городское хозяйство на плечи компьютера и москвичей, Совет вздохнул свободнее. Конечно, система нее отличалась стабильностью, и нужно было держать руку на пульсе; но с управлением городским хозяйством теперь спокойно справлялись полсотни человек, членов Совета, из которых 10 входили в Исполнительный комитет и координировали конкретные направления деятельности. При этом все решения Совет принимал квалифицированнным большинством[2].

Данилов рассказал мне это за обедом в доме на Тверской, после чего пригласил к себе в кабинет.

— А у вас тут уютно, должен заметить.

— Если честно, для меня великоват кабинет. Но тут других нет.

— Не прибедняйтесь. Вы теперь – власть?

— Я бы сказал, что власть теперь реально принадлежит народу. А мы просто исполняем его волю.

— При этом сами же её формируете.

— Видите ли, это очень непростая задача – формировать чью-то волю. Да и решаемая ли? Невозможно формировать волю того, кто этому сопротивляется. Человек сам решает, кто будет формировать его волю. И, безусловно, несёт ответственность за свой выбор.

— Совсем недавно у нас пресловутые 86 процентов поддерживали действующего президента. Они, по-вашему, сознательно доверили ему формировать свою волю?

— Не совсем. Они, скорее, согласились делать вид, что доверили. В рамках социального контракта. Который, вкратце, сводился к старому лозунгу: лишь бы не было войны. Поэтому, как только режим начал воевать, он утратил легитимность. Посеявший ветер, пожинает бурю. Конечно, поначалу был патриотический всплеск. Но потому обывателю стало неуютно: то в Египет не полетишь, то сыр с прилавков исчез, то с родственниками из соседней страны поругался.

— Однако же, из Кремля президента выгнали отнюдь не рассерженные граждане. А ультиматум от уважаемых партнёров.

— Почему же он его принял? Потому, что понял, что его никто не станет защищать!

— Потому что предпочёл договориться. Бабла-то у него сколько осталось!

— И, тем не менее, к этой ситуации привела что? Опять же: война.

— Вы скажите ещё, что верите, что наши спецслужбы устроили Стамбульское землетрясение!

— Да совершенно неважно, во что верю я! Важно, во что верит большинство. И не только на Западе: двже среди сторонников бывшего президента, уверяю вас, нашлось бы немало таких, кто сказал бы: да, это мы, и правильно сделали, так этим туркам и надо, за их ножи в спину.

— Ладно. Не буду с вами спорить. Мне показалось по телефону, что у вас какой-то серьёзный вопрос ко мне?

— Да, действительно. Я знаю, что вы далеко не так вовлечены в события, как ваш компаньон, но, сами понимаете, обстоятельства заставляют обратиться к вам.

— Антона Валерьевича вы уже похоронили?

— Нет-нет, что Вы. Я уверен, он найдётся. Но есть и ещё один аспект. Как вы знаете, планируются выборы. Мы с товарищами будем настаивать на том, что старые структуры власти необходимо упразднить, и избрать Учредительное собрание. А для того, чтобы оно было максимально беспристрастно, его члены, после принятия новой Конституции, должны будут навсегда уйти из политики. Получив пожизненный статус Отцов-Основателей Новой России. Нет, они смогут выступать, давать интервью или писать книги. Но они не будут иметь права избираться и не смогут работать в государственных органах. Долго объяснять, почему мы на этом настаиваем. Но мы очень надеемся, что эту идею получится реализовать. А Антона я лично, да и не только я один, хотели бы видеть в новом правительстве или, как минимум, в парламенте – уже настоящем, не временном. Поэтому было бы правильно, если бы вы согласились избраться в Учредительное собрание.

— Учредительное собрание – враг села и города. Будет величайшим преступлением со стороны трудящихся, если они вздумают ожидать от него себе свободы и счастья[3].

— Махно цитируете? Неожиданно. Он проиграл – а, значит, был неправ. Да и мы не крестьянской коммуной руководим.

— А почему я-то?

— У вас нет политических амбиций. И это делает вас идеальным кандидатом.

Мне, похоже, предложили Место В Истории?

88.

На подобные размышления у меня было не слишком много времени. Анастасия уехала на неделю к родственникам в Рязань, и мне пришлось управление в свои руки. Дел было много, но без каких-то серьёзных проблем – в основном, текучка. Самым перспективным направлением виделись крупные принтеры, которые мы конструировали для строительства яхты. Но на них нужно было ещё найти клиентов. Конечно, теперь, когда у нас был практический опыт создания таких машин, мы чувствовали себя уверенней. Беда в том, что мы не могли никому показать результат строительства, а значит — продемонстрировать наглядно наши возможности. Нам срочно нужна сделка.

Недолго думая, я решил позвонить Курту. В конце концов, они наши дистрибьюторы, или где? Вот, пусть поднапрягутся. После обмена приветствиями мы перешли к сути.

— У меня к вам, Курт, будет просьба, как к нашим дистрибьюторам. Мы хотим развивать новое направление – 3d-комплексы. Несколько принтеров для решения общей задачи заказчика. Область применения – автомобильная, авиационная промышленность, кораблестроение.

— Ого как! Печатать самолёты на принтере? Это интересно. И есть такой опыт?

— Наши инженеры считают, что для этого нет никаких технологических препятствий. Нужен только заказчик с деньгами, а машины мы ему построим для любых целей.

— Идея понятна. Будем продвигать. Конечно, было бы проще, если можно было бы показать образец. Конечно, строить производственную линию в рекламных целях – дорогое удовольствие, но, может быть, вы подумаете над этим?

— Подумаем обязательно. Но хотелось бы, конечно, получить предзаказ.

Курт пообещал, что они постараются помочь нам найти клиента на новую продукцию. А я подумал, что стоит как-то легализовать наши принтеры, на которых печаталась яхта. И попросил наших маркетологов подготовить предложения по данному вопросу.

Антон в итоге объявился: постучался в скайп. Кадр на экране выглядел рекламой турагентства: фотообойные пальмы на заднем плане, бутылка рома на столе, соломенный навес, загар и улыбка во весь рот.

— Волновались обо мне?

— Ты пьян?

— Есть немного. Но у меня есть повод!

— Догадываюсь. Так что же с тобой стряслось?

— Какой-то боевик, если честно.

— В каком смысле?

— Ну, меня похитили. А потом освободили.

— Рассказывай.

— Да что рассказывать? На следующий день после моего прибытия на нас напали пираты – классические такие сомалийские пираты. Конечно, такая стычка могла демаскировать корабль, но, если и так – то незначительно. Мы не показали и половины своих возможностей. А про те, что показали, всё равно рассказать некому. Пираты, конечно, пытались убежать – но безуспешно. А через два дня меня похитили.

Густаво сопровождал меня на встречу с одним человеком из Боливии. У него была собственная яхта, больше нашей, и к тому же он проводит всё время в инвалидной коляске. Конечно, я уважил старика. Но увидеться нам не пришлось: наш катер блокировали в море, обоих бойцов сняли сразу, после чего дулами автоматов предложили перейти к ним на корабль. Густаво почти вырвал у одного из напавших автомат, но его срезал очередью по ногам другой, после чего первый выстрелил в голову из пистолета. Спорить было глупо.

Дело ещё усложнялось тем, что они не разговаривали; определённо, мои тюремщики были глухонемые. Но при этом они явно получали какие-то указания и действовали весьма скоординировано. Меня кормили, никто не обижал; держали на корабле и присматривали. И я совершенно не понимал, сколько это продлится, и какие у них планы. Не говоря уже о том, что планы могли измениться, и моя жизнь может внезапно укоротиться до нуля.

Я поступил так, как любой нормальный человек – я обратился к высшим силам.

— Ты ещё скажи, что тебя ангелы спасли.

— Определённо, эта девчонка в комбике была ангелом. Лица я её не видел из-за шлема, но руки… Руки у неё просто чудесные! Ты знаешь, у меня даже есть ощущение, что я их уже видел… Такие… сильные и нежные одновременно…

— Какие, к чёрту, руки? Что ты мне голову морочишь? Как тебя освободили?

— Прилетел вертолёт, они с вертолёта положили все моих охранников, кроме одного, которого уговорили меня освободить в обмен на собственную жизнь.

— И что?

— И всё! Меня доставили на яхту, у меня всё хорошо. Вон она стоит (он повернул камеру компьютера). Обещают шторм, и мы решили переждать его здесь, на твёрдой поверхности.

— А что старик?

— Какой старик?

— С которым ты собирался встретиться?

— А, ты об этом. Ничего. Клянётся, что ничего не знал, не имеет ни какого отношения и понятия не имеет, кто это может быть.

— То есть тебя сначала неизвестно кто похитил, а потом неизвестно кто спас.

— Ну, примерно так. Не заморачивайся. Главное, у меня всё хорошо.

— Ты в своём уме? Что значит «не заморачивайся»? Ты как-то безответственно относишься к своей жизни, тебе не кажется?

— Не кажется. Я очень ответственно отношусь к жизни. Ко всему, что от меня зависит, что я делаю. А к вещам, на которые я влиять не могу, я вообще никак не отношусь. Это они ко мне относятся. Нет никакого смысла заморачиваться об этом.

— Ты сам сказал, что тебя могли убить в любой момент.

— Ну и что? Я никак не мог повлиять на это. Я даже объясняться с ними не мог. Единственный вариант – сигать за борт. К акулам, в тропиках – в самый раз. К тому же, за мной приглядывали. О моём исчезновении узнали бы сразу. И, скорее всего, поймали бы, если бы не грохнули. Так что выбора не было, на самом деле. А потому я ни о чём не беспокоился. Я думал скорее о том, кто это может быть, чего они могут хотеть, как вести себя с ними, если представится случай. Пытался предусмотреть все возможные варианты развития событий. Так что, мне было чем занять голову. Ладно, слушай, сейчас шторм начнётся, так что связь прервётся стопудово. Так что прощай заранее. Ты с Даниловым встретился? Что он думает?

— Не знаю. Мы об этом не говорили. Они хотят, чтобы я баллотировался в Учредительное собрание.

— Здорово. Жаль, меня в Москве не будет.

— Ты в их планы входишь на более позднем этапе, после принятия конституции.

— Понятно. Ну, там посмотрим.

И связь прервалась.

89.

Вечером позвонила Яна. Предложила встретиться. Дал ей понять, что не желаю встречаться. Но она сказала, что у неё ко мне серьёзный разговор, и нам обязательно нужно поговорить. Однако, эти нотки в её разговоре… блядские, иначе не скажешь… Впрочем, может быть, мне просто показалось? Она вроде всегда так разговаривает. Одним словом, я проявил твёрдость и отказался наотрез, по крайней мере, от встречи в неформальной обстановке. Если есть деловой разговор, пусть приходит в офис. Так и сказал.

Утром она приехала. Как ни в чём не бывало, впорхнула в кабинет, откинулась в кресле.

— Слушаю тебя.

— А что ты какой смурной? Что-то случилось?

— Ничего не случилось. Никаких поводов для радости не вижу.

— Раньше ты меня по-другому встречал.

Было ощущение, что она просто хочет выбесить меня. Но я решил держать pocker-face, несмотря ни на что.

— К чему этот цирк?

— О чём ты?

— Не делай вид, что не понимаешь.

— Ты это что, из-за Антона?

— Скорее, из-за тебя.

— Слушай, я думала, мы это уже проехали, нет? Мы вроде договорились, что ты не будешь закатывать мне сцен ревности.

— Я и не закатываю, как видишь.

— Да. Просто ведёшь себя, как ребёнок, у которого конфетку отобрали.

— Я просто пытаюсь понять: как у тебя так получается?

— Что получается? Заниматься сексом? Ты прекрасно знаешь, как. Вроде неплохо получается. Я думала, что тебе нравится.

— Как у тебя получается с такой лёгкостью прыгать из койки в койку?

— Ну, во-первых, я никуда не прыгаю. А, во-вторых, я свободная женщина, незамужняя, и моё тело принадлежит только мне. Я распоряжаюсь им так, как считаю нужным.

— И тебе плевать на то, как к этому относятся другие?

— Я считаю, что других это вообще не касается.

— Я просто поражаюсь. В прошлый раз ты сказала, что у вас с Антоном это произошло случайно. И вот опять.

— Ничего подобного я не говорила. Да и вообще, чему ты так удивляешься? Что удивительного в том, что два половозрелых, здоровых, привлекательных человека решили потрахаться?

— Но вы же люди, а не животные!

— Ты прав. Именно поэтому мы делаем это с присущей исключительно людям фантазией. И я не понимаю, на каком основании ты устраиваешь мне этот допрос?

— Я думал, что у нас с тобой всё хорошо.

— У нас и было всё хорошо, даже замечательно. И если ты не будешь забивать себе голову всякой ерундой, ещё, думаю, не раз будет хорошо. От того, что я перепихнулась с Антоном, меня меньше не стало. Можешь проверить.

— Нет уж, спасибо.

— Да не за что. Обращайся. Мы закончили с выяснением отношений?

Если честно, мне хотелось её придушить. Но я не мог позволить себе это сделать, а сказать больше было нечего. Я кивнул.

— Хорошо. Я вообще-то по делу пришла к тебе. Мы планируем большой митинг за Учредительное собрание.

— Какое собрание, о чём ты? Вчера председатель ЦИК выступал, объявил о подготовке выборов президента.

— Вот именно поэтому планируем. Никаких выборов президента, никаких процедур в соответствии с ранее действующим законодательством. России нужна новая Конституция. Нынешняя была принята по результатам государственного переворота в 1993 году, с серьёзнейшими нарушениями, которые фактически делают её нелегитимной. Оттого и бардак в стране. Ты зря смеёшься. О какой законности может идти речь, если Основной закон страны вне закона? Поэтому: Учредительное собрание, новая Конституция и только после этого – выборы.

— Мне кажется, что с этим идеями согласны далеко не все, или я не прав?

— Прав, конечно. Особенно против так называемая либеральная оппозиция. Конечно, никто не признается, но существующая система власти вполне их устраивает, и они рассчитывают просто занять в ней места, соответствующие их амбициям; более того – они надеются на то, что смогут контролировать власть, то есть – что именно они займут высокие кабинеты. Вся их надежда – провести своего человека в президенты, чтобы он затем сформировал правительство. А там можно будет и парламентские выборы назначить. Политологам давно известно, что порядка 60% электората голосует за действующую власть – и они станут, при таком развитии событий, действующей властью. Понятно, что если пройдут наши предложения, эти фантазии развеются. Просто потому, что уровень их поддержки в народе, без бонуса в виде президентского поста, не позволит им не то что надеяться на большинство в парламенте или даже в Учредиловке, но даже на то, чтобы иметь там серьёзный вес. Но при этом возражать открыто, аргументировано они тоже не могут. Наша позиция безупречна. Всё, что им остаётся – это делать мелкие пакости и постараться замылить вопрос, проигнорировать нас. Мы же должны не допустить этого. Поэтому уже завтра начнётся бессрочная массовая акция с требованием отмены президентских выборов и созыва Учредительного собрания. И акция не закончится, пока это требования не будут удовлетворены.

— Не боитесь, что вас попросту разгонят?

— Кто? Полиции нет, армия частично на нашей стороне, частично – отсиживается в сторонке. Некому нас разгонять. Более того: мы планируем, что число участников акции будет увеличиваться, а настроения – радикализироваться. Если не получится добиться результата мирным путём, и не исключаем и других вариантов.

— Почему вы решили, что вашим планам суждено сбыться?

— Потому что они построены на тщательном анализе ситуации, поведения всех имеющихся и возможных игроков, существующих трендов. Я, если честно, даже не представляю себе, что может помешать сбыться нашим планам. Разве что высадка инопланетян. Да и то, надеюсь, они высадятся на нашей стороне.

— Гораздо проще представить себе высадку джи-ай.

— Ой, я тебя умоляю. Никто не станет этого делать.

— Почему же? Вы сами всё время твердите, что и прошлая власть, и её противники из либерального лагеря, по сути, работали – и работают – на условный Запад. В интересах этого условного Запада, следовательно, сохранение той ситуации, которая была, с заменой персонального состава. Соответственно, если что-то будет угрожать такому развитию событий, Запад может пойти на крайние меры, вплоть до прямой интервенции.

— Нет. Не пойдёт. Предпочтёт договориться с новой властью, какой бы она не была. По крайней мере, попытаются. Потом – возможно. Но не раньше, чем всё устаканится. До этого момента, скорее всего, нам будут улыбаться и аплодировать, одновременно засылая агентов влияния куда только можно. Мы, со своей стороны, будем стараться пресекать эти поползновения. Надеюсь, когда угроза открытого конфликта станет актуальной, баланс сил изменится, и мы, в итоге, сможем устоять.

— Ладно. Концепция понятна. А я тут причём?

— Насколько мне известно, ты согласился баллотироваться в Учредиловку. А для того, чтобы пройти туда, тебя нужно сделать публичной фигурой.

— О, нет.

— О, да. Мы тут подготовили кое-какие материалы, сформулировали некоторые подходы. Посмотри. Встретимся позже с Даниловым, обсудим конкретику.

Она передала мне флешку, и задержалась в полуметре от меня, явно ожидая… чего?

Беспринципная сучка.

90.

Впрочем, Яна была права. Разгонять митинги в столице было действительно некому.

После «странной революции» силовые ведомства остались без руководства. Министры и их заместители, а также значительная часть руководителей более низкого ранга покинули страну, отойдя на заранее подготовленные позиции. Новый министр внутренних дел, бывший правозащитник, не имел никакого веса в полиции. Но при этом не решался начать люстрацию, хотя многие призывали его поступить по образцу южных соседей и вывести весь личный состав за штат.

Однако у него была ещё одна проблема, которую невозможно было решить без людей. Он до последнего рассчитывал, что сможет заставить полицейских подчиняться, хотя сам, пожалуй, не понимал, как. Но иначе он просто не справится с задачей.

Эта проблема называлась «Моссовет». Моссовет приводил его в ярость. И тот факт, что эти самозванцы засели в здании мэрии, был в его глазах дикостью, нелепицей, требующей немедленного устранения.

Министр издал постановление, согласно которому гражданам, незаконно занимающим здание городского правительства, предлагалось покинуть его в 24 часа, а ко всем, кто не подчинится данному требованию, будет применена сила.

В поддержку этого ультиматума к зданию мэрии были направлены две сотни нацгвардейцев. Однако, прибыв на место, они обнаружили отнюдь не безоружную толпу обывателей. По периметру здание охранялось людьми с военной выправкой, с красными повязками на рукавах. Люди были вооружены. Без внимания опытного наблюдателя не осталась бы и пара пулемётов в угловых комнатах на вторых этажах здания.

На такую встречу нацгвардейцы не рассчитывали и глухо зароптали. Министр понимал, что отдавать в такой ситуации приказы бессмысленно: их никто не исполнит, и он выставит себя на посмешище. Оставалась последняя возможность повлиять на ситуацию: он отдал приказ начальнику ГОВД, чтобы тот обеспечил операцию людьми.

Игорь Геннадьевич Куликов на своём посту оказался недавно, и карьерным взлётом был обязан своему чутью и умению держать хвост по ветру. К тому же, он прекрасно понимал психологическое состояние своих недавних сослуживцев, которые и так боялись ходить в форме по городу. Он провёл совещание с начальниками отделов и принял решение.

Ответ столичного ГОВД на прямой приказ министра был неожиданным. ГОВД заявляло, что, во-первых, не признаёт полномочия министра, поскольку его не назначал президент. А во-вторых, до момента выборов нового мэра (поскольку старый скрылся в неизвестном направлении) считает единственной законной властью в городе Московский совет. Исходя из чего его члены находятся в здании на Тверской совершенно законно, и нет никаких причин их оттуда выгонять.

После чего Куликов прибыл лично на Тверскую и встретился с председателем Моссовета, а также несколькими депутатами, которые были на месте. Встреча прошла в доброжелательной обстановке, и вскоре к дружинникам присоединились полицейские.

Гвардейцев пришлось отзывать. К тому же, в создавшейся ситуации нелишним было усилить охрану правительственных зданий.

Так Моссовет стал штабом революции, как заявляли сами его члены. Все, кого я встречал там, говорили в один голос, что революция не закончена, и предстоит решить ещё множество задач. Учитывая планы Данилова сотоварищи, с этим сложно было не согласиться.

Митинг играл важную роль в их планах, и они тщательно к нему готовились, уделяя особенное внимание выступлениям. В принципе, выступить мог любой желающий; но было понятно, что только выступления хедлайнеров растянутся на несколько часов, сам же митинг предполагался и вовсе бессрочным. Мне по расписанию досталось пять минут в начале второго часа мероприятия. Я почитал текст, который мне дали, сделал несколько замечаний. Мне показалось, что Яна с Валерием Львовичем ожидали моих правок, и это раздражало. Я ещё раз пробежал подготовленный спич. Придраться было не к чему; я кивнул. Они в этом в любом случае понимают больше меня, и, вроде нет никаких причин сомневаться в их отношении ко мне. И, раз уж я ввязался в эту игру, нужно было кому-то довериться. Мы же вроде одна команда?

Мне впервые довелось стать участником подобного действа. Некоторые мои знакомые были на Болотной в двенадцатом году, я и сам чуть там не оказался. Мы как раз отмечали днюху Антона. Кто-то в компании предложил прогуляться, но, в итоге, его почти никто не поддержал, и мы продолжили гулять в ресторане.

Народу была уйма. Заполнена была не только Площадь Революции, но и прилегающие улицы, сколько хватало глаз, и везде безвкусно доминировал красный цвет. Попадались и флаги иных расцветок – но именно что попадались.

Данилов был возбуждён.

— У Вас много сторонников, Валерий Львович! Поздравляю!

— Ну что Вы, Василий Максимович. Дай Бог, если хотя бы четвёртая часть этих людей разделяла бы мои взгляды – это было бы колоссальным успехом нашего движения.

— И это всё москвичи?

— Думаю, примерно половина из Москвы и области. Остальные приехали из других регионов. Всё-таки вопросы, которые мы поднимаем здесь, явно выходят за пределы столицы.

— Хочется пожелать Вам удачи!

— Нам, Василий Максимович. Нам.

Перед началом митинга со мной поздоровалось довольно много людей; поначалу я даже опешил: лица казались знакомы. Потом вспомнил – мы, вероятно, с ними вместе сидели в бункере на Кропоткинской. Логично, что они воспринимают меня как товарища.

Меня представили как человека, который спас предприятие в Курске и наладил там управление по-новому, в тесной кооперации с трудовым коллективом, а также как участника Странной революции. Не могу сказать, что мне это льстило – хотя я и догадывался, что в глазах окружающих у меня есть некий, пусть и не заслуженный, авторитет. Я вдруг почувствовал волнение, но быстро справился с ним.

Выступил, как говорили, неплохо. Меня несколько раз прерывали аплодисментами, и в нужных местах пару раз проскандировали, как и должно было быть. Данилов долго тряс мне руку, а Яна (как ни в чём ни бывало, сучка) поцеловала в щёку.

После выступления, видимо, сказалось нервное напряжение, и я подумал, что очень устал, и мне следовало бы выспаться.

По мере удаления от митинга я чувствовал, как напряжение отпускает меня.

Было невыносимо приятно оказаться после мороза в душе, а затем – в мягкой постели.

91.

— Рад вас видеть, Василий Максимович!

— Мы знакомы?

— Шапочно. Впрочем, это не важно.

— А что же тогда важно?

— Что Вы готовы!

— Готов? К чему готов?

— К тому, чтобы узнать истину. И истина сделает Вас свободным.

— Так-так…. А Вы, похоже, знаете её?

— Истину? Конечно! И Вы её знаете! Но никак не могли сделать этого шага.

— Какого шага?

— Который отделял Вас от истины. Но теперь-то Вы его сделаете.

— Я ничего не понимаю. О чём мы вообще говорим?

— Так ведь об истине же! Которая…

— Сделает меня свободным. Это я уже понял. Но я никак не предполагал, что приблизился к ней. Напротив, всё, что со мной происходит, наталкивает меня на мысль, что нет никакой истины, а есть только абсурд и бессмыслица.

— Возможно, Вы не там искали её?

— То есть «не там»? Где же её надо было искать?

— А где Вы искали?

— Да что мы с Вами в шарады играем? – я начал раздражаться. – Где она, Ваша истина? В книгах? В музыке, может быть? В пробирках и синхрофазотронах? А. Я Вас понял: Вы мне про Бога решили рассказать?

— Хотите про Бога – давайте поговорим про Бога. Тем более, что истина, в некотором роде, его атрибут. Разумеется, для того, кто в него верит.

— Опять загадками изъясняетесь?

— Вся жизнь – загадка. Однако у неё есть и отгадка. Есть мера, которой можно отмерить её всю.

— Человек! Человек – мера всех вещей![4]

— Да.

— И что же это значит?

— Всё, что Вам будет угодно. Вы – человек.

— Но я не Бог.

— И Бог тоже. Если осмелитесь им быть.

— Если Бога нет – то всё дозволено?

— Если Бога нет – ничего не дозволено. Потому что дозволять – его прерогатива.

— Вы хотите сказать, что все мы боги.

— Нет. Я говорю, что все мы – Бог. Единый, творец всего сущего, и прочая, и прочая. Каждый из нас, созданных по образу его и подобию, носит его в себе. Каждый из когда-либо живших или живущих на Земле людей.

— Я слышал высказывание, что в мире нет ничего, кроме других людей[5].

— Это так – в том смысле, что неодушевлённые предметы без других людей, можно сказать, не существуют. Но нет никаких других людей. Другие люди – это тоже Вы.

Я понял, что в комнате совершенно один, и проснулся. Встал, проковылял на кухню, попил воды. Затем лёг обратно в кровать и проспал, как убитый, до утра.

Да, вставать в 6 утра мне давно не приходилось. И что примечательно – без всякого будильника! Впрочем, неудивительно: я проспал часов 18. А есть-то как хочется!

Я немного размялся, постоял под душем, затем пожарил яичницу и сделал пару тостов с сыром. Включил телевизор. Митинг не расходился. Регионы тоже отозвались митингами: бурлили чуть не все областные центры. Протестующие требовали отмены президентских выборов и созыва учредительного собрания. Выступившие на митинге лидеры профсоюзов заявили, что требования будут поддержаны общенациональной забастовкой. Судя по сообщениям с мест, эти обещания имели под собой почву.

Я позвонил Данилову. Приятный женский голос сказал мне, что Валерий Львович спит, и что он перезвонит, как проснётся. Скрепя сердце, я набрал номер Яны.

— Привет!

— Привет. Не спишь?

— Да какой там спать? Даже не ложилась. Всю ночь на энергетиках. Тут у нас такое творится! Подъезжай на Тверскую!

— Нет уж, увольте. А что там у Вас происходит? Вас разгоняли?

— Да некому нас разгонять! Полиция – на нашей стороне, забыл?

— Я бы им не доверял.

— Им никто не доверяет, однако на данный момент дело обстоит именно так. В беседе министр лично мне сказал, что согласен с нами в том, что стране нужна новая Конституция. И что будет поддерживать нас, пока не появится новая законная власть.

— И что вы планируете делать дальше?

— Давить, пока правительство не сдастся. Сегодня ещё люди из регионов подъедут, в нескольких городах собирают марши на Москву. А ещё на завтра назначена предупредительная однодневная забастовка. Не думаю, что они долго будут упираться.

— Ты что-то недоговариваешь.

— Ладно. Всё равно об этом скоро все узнают. Наши новые сизые друзья блокировали правительственный аэродром. Они узнают об этом… часа через два. Так что мы ожидаем, что уже часов в девять, самое позднее – в десять, они захотят с нами поговорить.

— Так я не пойму. Вы хотите их свергнуть, или хотите, чтобы они созвали учредиловку?

— Никто не хочет их свергать. Никому не нужны их портфели. Не хватало ещё нам сейчас из-за этого пересраться между собой. Но, если они не примут наши требования – придётся пойти на это. В любом случае, они понесут ответственность; сбежать не получится.

— А армия вас поддерживает?

— Слава богу, армия не участвует. По крайней мере, как некая сила. Странная революция хорошо проредила штабы. А молодые офицеры, даже те, кто не разделяет левых взглядов, тоже соглашаются с тем, что нужна новая Конституция. К тому же, некоторые из них мечтают о монархии: да-да, не смейся! И видят в учредиловке шанс на возрождение Империи.

— Цирк какой-то, ей-богу.

— Ещё какой! Но я думаю, весь цирк ещё впереди.

— Понятно. Может, тебе стоит тогда поспать эти пару часов? Думаю, тебе предстоит нелёгкий разговор, да и день будет непростым.

— Ты прав. Ты всегда был заботливым. Я как раз собиралась прикорнуть.

И она чмокнула меня в трубку.

Нет, ну до чего же беспринципная сучка!

92.

Днём позвонил Витёк Абросимов. Неожиданно, однако!

— Приветствую. Говорят, ты тут на митинге выступал?

— Правду говорят. А ты сам-то не слышал?

— Я на такие мероприятия не хожу, если ты об этом.

— Что ж так?

— Да, знаешь ли, испачкаться боюсь.

— Высоко ты взлетел, Витёк, как я погляжу.

— Да дело не в этом. Ты лучше объясни, какого хрена ты, успешный бизнесмен, делаешь со всеми этими неудачниками? Ты же для них классовый враг, ты это понимаешь? Они тебя прожуют и выплюнут!

— Это мы ещё посмотрим.

— Да к гадалке не ходи! Они всегда так поступают. Всегда. Коммунистам нельзя доверять. Они не приемлют нормальной человеческой морали. Они живут по другим законам. Это нелюди, которые, всякий раз получая власть, уничтожают цивилизацию, которая была до них. И я тебя спрашиваю: что ты делаешь среди них?

— Ты пьян, что ли?

— Почему это?

— Потому что ты несёшь какой-то бред. Ты ещё про борьбу добра со злом расскажи.

— Зря ты так. Я ведь помочь хочу. И с ними связался зря. В любом случае тебе в этом замесе – хана. Если они даже вдруг выиграют, и ты доживёшь до этого момента, ты станешь одним из первых сыновей революции, которых она пожрёт. А если они проиграют – как, собственно, и случится – тебя ликвидируют победители.

— Благодарю за предупреждение, очень любезно с твоей стороны. Надеюсь, мы больше не увидимся.

Я положил трубку. Разговор оставил неприятное послевкусие. Чтобы отвлечься, я решил полистать интернет.

Через пару страниц в глаза бросилась контекстная реклама – то ли книги, то ли каких-то семинаров. Был изображён мужчина с благообразной седой бородкой, смотрящий на зрителя.

Предвечный Вестник

ЧЕЛОВЕК ЕДИНЫЙ

Я щёлкнул по картинке и перешёл на сайт.

Сомнений не было: на фотографии тот самый человек, который мне приснился. Я, кстати, вспомнил его – мы встречались на какой-то свадьбе.

В голове сразу же возник сон; я вспомнил разговор, как будто он был в реальности.

Мне нужно было обсудить всё это с кем-то.

Нет.

Мне нужно обсудить это всё с Антоном.

Неожиданно я быстро дозвонился до него по скайпу.

— Привет!

— Привет. Извини, что не позвонил сам. Мы прибыли только вчера, сегодня отсыпался целый день. Как дела?

— Да у нас тут много интересного.

— Да видел, видел. Твоё выступление даже по телевизору показали, мельком, правда.

— Мне тут одноклассник звонил, Витёк. Ну, помнишь….

— С которым ты в аварию попал?

— Ну да. Он же сейчас стал там каким-то партийным боссом в «Союзе граждан».

— И чего он хотел?

— Ему не нравятся Данилов и его товарищи.

— Это его дело. И что?

— Ну, он типа предупреждал меня, что для меня это плохо кончится.

— Вот как?

— Да. Что, кто бы ни победил в итоге, нас всё равно убьют.

— А ты что?

— Сказал спасибо за предупреждение. Но тут ещё кое-что произошло. Мне больше не с кем это обсудить. Только не смейся и не сочти меня за дурака.

— Ладно, рассказывай.

— Ты помнишь, мы на свадьбе гуляли летом? Там был такой мужик, седоволосый, на Рериха похож.

— Ну-ну, припоминаю. Он что-то говорил про то, что хочет создать новую религию.

— Он похоже создал её. По крайней мере – книжку написал. Я тебе скинул ссылку.

— Посмотрю. И что?

— Как сказать-то. Короче, он мне сегодня ночью приснился.

— Так ты книжку прочитал его – вот и приснился.

— Я не читал. Ссылка на книжку вообще в рекламе выскочила, и только сегодня днём. А снился он мне ночью!

— Ну, и дальше-то что? Что он тебе там, про Святой Грааль рассказал или про библиотеку Ивана Грозного?

— Ты знаешь, я помню разговор чуть ли не дословно. В общем, речь шла о том, что он и пишет, наверное, в книжке: что все мы – один человек, вернее – Бог. Он сказал, что я, типа, готов к постижению истины, а истина – это я сам.

— Понятно. Какие-то банальности, тебе не кажется? Или ты это воспринимаешь, как откровение?

— Ты понимаешь, что он мне приснился? До того, как я знал, что он написал книгу?

— Ты знал о нём раньше: ты же виделся с ним на свадьбе, знал, чем он занимается. Случайно увидел где-то рекламу этой книжки, не обратил внимания, а подсознание заработало. И связало два сюжета, чтобы напомнить тебе об этом человеке.

— Как-то слишком просто всё у тебя.

— Так и есть. Нет никакой мистики. В мире достаточно загадок, чтобы выдумывать их. Так что успокойся и сосредоточься на главном. Ты собираешься встретиться с Даниловым?

— Надеюсь, он найдёт время позвонить. Они планируют сегодня-завтра добиться своего.

— Хорошо. Пожелай им удачи – и от меня, и от всех нас.

— А у вас как дела?

— Тоже всё хорошо. Больше приключений не было, пришли почти по графику. Сейчас настраивается оборудование. Всё в рабочем порядке. Как у Юли дела?

— Не знаю, если честно.

— Навести её. Расскажешь потом, как дочка. Серьёзно тебе говорю, съезди к ней. Я же понимаю всё. И желаю всего наилучшего и тебе, и ей.

— А почему ты решил, что нам это нужно? Ладно, не буду о себе. Почему ты решил, что ей это нужно? Она же любила тебя!

— Вот именно: любила. Больше не любит.

— Так ты сам виноват в этом!

— Согласен. Но как сложилось, так сложилось. В любом случае, мы не сможем быть вместе. А Юля – это такое тепличное растение, которому нужен хороший уход. И я уверен, ты сможешь его обеспечить.

— То есть, я должен делать это за тебя, так получается?

— Никто никому ничего не должен. Но ты можешь это сделать. И неравнодушен к Юле, в то время как в её сердце – пустота.

— Откуда ты знаешь?

— Хм…. Может, наоборот, я чего-то не знаю?

— Понятия не имею. В любом случае….

— В любом случае, навести её. Если угодно, это моя просьба.

— Хорошо. Но не надо решать за других, как и с кем им жить, чтобы тебе было удобно.

— Договорились. От меня всем привет.

Я посидел немного в кресле, подумал. Затем набрал номер Юли. Трубку она не взяла.

Интересно, а как там прошли переговоры у Данилова? Он так и не позвонил. Но отчего не позвонить самому?

— Здравствуйте, Валерий Львович! Как дела?

— Здравствуйте, Василий Максимович. Дико извиняюсь, что не перезвонил Вам. Мне говорили, что Вы просили перезвонить, но, увы, замотался.

— Ничего страшного. Как прошли переговоры?

— Непонятно пока. Они упираются. Но, думаю, завтра всё изменится. Нам бы ночь простоять, как говорится. А, может быть, Вы бы нашли время подъехать?

— На Тверскую?

— Нет. Но я дам Вам знать, куда. Вы сейчас в офисе?

— Да.

— Собираетесь куда-нибудь?

— В общем-то, нет. Разве что пообедать было бы неплохо.

— Обедайте спокойно. У Вас есть на это пара часов. Вам позже придёт СМС, как получите – спускайтесь в метро, Вас встретит наш человек.

Какая, однако, конспирация!

Я решил никуда не ходить, заказал себе вкуснейшую пиццу из пиццерии неподалёку, откупорил бутылочку Амароне и с большим удовольствием употребил всё это. У меня даже хватило времени вздремнуть пол часика, благодаря чему, когда входящее сообщение разбудило меня, я чувствовал себя превосходно.

На эскалаторе метро меня обогнал какой-то парень, шепнув при этом «идите за мной». Он постоял у эскалатора внизу, дождался моего кивка и пошёл дальше. Мы поднялись по другому эскалатору вверх, вышли в подземный переход и прошли по нему до конца. У выхода нас ждал автомобиль.

Машина рванула достаточно быстро. Парень, который пришёл вместе со мной, достал сзади какую-то коробку и открыл её, попросив положить туда мой телефон.

— Замечательная технология. Просто и эффективно. Зато не приходится телефон выбрасывать.

— Это не может не радовать.

Мужик, сидящий рядом с водителем, выматерился и сказал: «Бесполезно уже. Нас ведут». После этих слов водитель резко перестроился, притормозил и внезапно нырнул в переулок. Через несколько секунд стало ясно, что сидящий рядом с ним был прав: в конце переулка показалась машина преследователей. «Остаётся вариант Б», негромко сказал мужик. «Хм, так просто, да? Туда ещё доехать надо», ответил водитель. «Доедешь». Он повернулся к нам – точнее, к моему соседу. «Звони, пусть готовятся. Двенадцать минут».

Несмотря на тяжёлый, по-видимому, характер и мнительность, водитель прекрасно знал своё дело, уверенно бросая автомобиль из одного переулка в другой. Возможно, он даже ушёл бы от погони – но оказалось, что нас ведут намного лучше, чем казалось моим попутчикам. Когда уже показалось, что погоня осталась позади, и водитель бросил торжествующий взгляд на своего соседа, это чуть не стоило нам жизни: перед выездом на очередную улицу дорогу нам перегородил грузовик. Только мастерство водителя позволило нам избежать, казалось бы, неминуемого столкновения. Увидев препятствие, водитель прибавил газ, крутанул руль и пустил машину в занос, проскользнув в сантиметрах от Камаза. Думаю, если дело было бы летом, мы вряд ли выжили бы.

Однако мы потеряли несколько секунд, и погоня возобновилась с новой силой: это стало понятно, когда по корпусу нашей машины чиркнуло несколько пуль. «Серьёзные ребята», прокомментировал мужик.

Мы вновь нырнули в переулок, затем – выскочили на дорогу, проехали пару сотен метров до кольцевого движения, повернули и заехали в какой-то двор. Сразу за нами ворота закрылись, а затем что-то негромко ухнуло, и осыпалась арка, полностью перекрыв въезд. Мы вышли из машины, затем прошли в другой конец двора, перелезли через невысокий забор (для этого пришлось забраться на какие-то совершенно ненадёжные ящики, но всё обошлось), и оказались в другом дворе, где нас уже ждал другой автомобиль.

На нём мы благополучно добрались до цели. Трёхэтажный дом в одном из переулков запада столицы, неухоженный и несчастный в своей заброшенности особняк, видавший когда-то пышные балы. Главный вход, по видимости, был замурован ещё при большевиках. При советской власти здесь наверняка размещалось какое-нибудь районо. Вход располагался в углу здания. У входа меня встретил Данилов.

— Совещание начнётся через 15 минут, и мы можем с Вами выпить по чашечке кофе. Тем более товарищи из профсоюза Московской Кофейной Компании выбили для нас настоящее чудо техники – изумительный кофейный автомат, который готовит такой же изумительный кофе. Правда, за кофе эти черти дерут с нас по полной, но, думаю, мы сможем убедить их предоставить нам скидку.

Я остановил его рассказ, сказав, что совсем не против чашечки кофе. Мы прошли в его кабинет. Он налил кофе (тот оказался и вправду неплох), и сел рядом со мной за журнальный столик.

— Как Вам профессионализм наших ребят в области безопасности?

— Безопасности? Да если бы не Вы с Вашими ребятами, и опасности никакой бы не было!

— Ну-ну, перестаньте, Василий Максимович. Вы прекрасно понимаете, что дело не во мне. Это просто плата за Место В Истории. Я – такой же её слуга, как и Вы, как и мы все. Просто я служу ей осознано.

— Вы не историк, и не преподаватель истории, насколько мне известно.

— Верно. Я не изучаю – я творю историю. Точнее – все творят. Но кто-то делает это осознано. Я – один из таких людей. Это не значит, что я лучше кого-то. Нет. Наверное, это просто мой дар и моё проклятие одновременно.

— Попахивает паранойей, не находите?

— Вы считаете, я не нормален? А кто нормален? Быть «нормальным» – идеал для неудачника[6]. Вы знаете, был забавный случай в штатах. Когда конструировали первую спускаемую капсулу для полётов в космос, для определения её параметров (а её нужно было сделать как можно меньше) взяли за основу среднего по габаритам американца – со средней длины руками, средним ростом, объёмом талии и так далее. Так вот – в эту капсулу не смог сесть ни один из нескольких десятков лётчиков. Не оказалось среди них ни одного среднего американца. Так что нормальный человек если где-нибудь и существует – то он является абсолютной редкостью. Отклонения, причём совершенно различные и в различных комбинациях, присутствуют у каждого. Весь вопрос в том, как эти отклонения проявляют себя в социальной жизни. И, если человек неопасен – общество готово простить ему милые чудачества.

— Но вы-то опасны!

— Я опасен, возможно, для кого-то – да и не в личном качестве отнюдь, а как часть этой машины.

— Которая творит историю?

— Можно и так сказать. История творит себя сама – нашими руками. История – это ведь не только прошлое, но и будущее. Для последователя Клио они равноценны. Слышали лозунг «Будущего нет»? Его неверно понимают. Будущего нет потому, что будущее – сейчас. Как и прошлое. Наша жизнь скроена из таких вот «сейчас» и ни одно из них не имеет предпочтения перед другими – за исключением того самого, которое происходит сейчас. Имеет значение только то, что ты делаешь здесь и сейчас.

— Но человек не может знать будущее!

— Да человеку и не нужно знать будущее – в том общеупотребительном плане, что знать подробности каких-то событий, которым суждено произойти. Ничего не суждено. Будущее меняется каждый миг. Но можно увидеть, как именно это происходит. Понять внутреннюю логику истории. Знание немногих законов…

— Да-да, слышал. И Вы хотите сказать, что Вам известны эти законы?

— Думаю, да. Не все, конечно – но наиболее значимые, наиболее существенные – известны вполне. Я Вам больше скажу: Вам они тоже известны. Поэтому Вы и здесь. И поэтому вы займёте причитающееся Вам Место В Истории.

— Даже если Ваши предложения по выборам пройдут – их ещё нужно выиграть.

— Выиграете, Василий Максимович. Можете не сомневаться.

— Вы уже научились предопределять исход выборов? А как же демократия?

— Мы будем всё делать максимально демократично, уверяю вас. Сегодня, собственно, и этот вопрос будем обсуждать, так что, надеюсь, ваши сомнения в чистоте наших помыслов и рук развеются.

94.

Я спорил с Даниловым, скорее, по инерции; внутренне я уже согласился с тем, что он делает меня соучастником своей революции. Верно, это была единственная причина, почему он посчитал необходимым моё участие в совещании. Никаких иных причин я не находил.

Планы у революционеров были серьёзные – и, замечу сразу, вполне реалистичные. В том смысле, что почти всё произошло позже именно так, как они и рассчитывали. Само же совещание я помню не слишком – да и, если честно, я не особо вслушивался в дискуссию. К сожалению, Данилов так и не научился модерированию подобных совещаний, и не оказалось никого, кто взял бы на себя этот труд. Хотя пытались многие. Но, раз за разом, дискуссия сваливалась в базар, в котором ничего нельзя было разобрать. Такая себе демократия.

На следующий день к всероссийской стачке присоединились дальнобойщики. Они не только не вышли на работу, но и перекрыли въезды в столицу и ряд других городов. После того, как стало ясно, что разогнать их некому, а продуктов в городах осталось на два дня, правительство сдалось. Были отменены выборы президента и назначен срок для формирования избирательных комиссий – до 1-го мая. По окончании этого срока должна была быть назначена дата выборов в Учредительное Собрание. Правда, был значительно скорректирован план по люстрации – оказалось, что если не допускать до участия в комиссиях всех, кто состоял в бывшей правящей партии, на многих участках их и вовсе не удастся сформировать. Поэтому ограничились недопущением до участия в работе избиркомов только членов бывших избиркомов и партийцев, занимавших руководящие должности. По стране началась агитация на выборы в учредиловку. Даниловцам в итоге удалось продавить и своё предложение о том, что участники Собрания впоследствии не смогут избираться и занимать государственные должности. С этим, в итоге, согласились и многие статусные либералы, уставшие от политики и готовые закончить свою карьеру на высокой ноте.

На 23 февраля в нескольких регионах, прошли военные парады. В Москве парада не было. Это было несколько странно, но, впрочем, ожидаемо – не до того. Позвонила Юля, поздравила с праздником. Я искренне обрадовался звонку; давно нужно было позвонить самому, но я всё не находил повода. Я предложил ей встретиться, посидеть где-нибудь. Она была у мамы в Одинцовском районе. Я решил, что мы обязательно найдём какой-нибудь ресторанчик на Рублёвке.

Ресторанчик мы, в итоге, нашли – однако это было непросто. Многие обитатели Рублёвки покинули родину; вслед за ними стали закрываться и коммерсанты, крутившиеся вокруг элитных посёлков. Рестораны не были исключением. Поэтому было вдвойне приятно, что тот, который мы нашли, оказался очень уютным. Втройне: кухня тоже порадовала.

Юля заказала сибаса с овощным гарниром, я – стейк с картошкой «фри». От вина она отказалась, поэтому я взял графинчик «Джонни Уокера». Под стейк – в самый раз, как мне кажется. Особенно – с картошкой «фри».

Я поинтересовался, не звонила и она Антону.

— Нет, не звонила и не собираюсь. Я этого козла вообще видеть не хочу.

— Ну зачем ты так?

— Как? Он трахал эту Яну, пока я рожала ему ребёнка! Кто он после этого? Ты не считаешь, что это просто свинство?

— Это просто совпадение. Поддался импульсу. Бывает.

— Я бы поняла ещё, если бы это была какая-то случайная девка. Но опять Яна! То есть всё, что он говорил – это враньё! Он трахался с ней всё это время!

— Да с чего ты взяла?

— А с чего бы мне это не взять? Даже если ты скажешь, что это нет так – всё равно не поверю. Потому что, во-первых, ты его друг и будешь его покрывать, а во-вторых – ты можешь не знать.

С этим спорить было сложно. Я искал, что мне сказать Юле, но ничего не приходило в голову. Такая банальщина…

— Никогда не прощу ему этого. Никогда! Они трахались на яхте ведь, да? На той самой яхте, которую он должен был подарить мне, когда я рожу ему ребёнка! Передай ему, я отсужу у него эту яхту.

— Не уверен, что это получится. Судно, насколько мне известно, зарегистрировано на некую хорватскую фирму, и я не думаю, что Антон фигурирует в ней каким-то образом.

— Ах так?! Каков врун! Хорошо. Тогда я отсужу у него половину доли в вашей компании!

— Тоже не получится. Фирма зарегистрирована ещё до вашего знакомства.

— У него же не было ничего, когда мы познакомились!

— Мы её создали с ним чёрт знает когда. Сначала почти по приколу, затем – стали работать реально. Всё, что есть сейчас – юридически то же самое ООО, которое было когда-то.

— Тогда я отсужу у него имущество и деньги!

— По поводу имущества. Антон уехал надолго, поэтому, уверен, он не будет возражать, если ты заберёшь квартиру и дачу.

— Две дачи!

— Формально одна дача – родительский дом, который он получил по наследству. Ты к нему тоже не можешь иметь отношения. По поводу денег – решайте сами. Я не в курсе его личных счетов. – Я положил руку на её руку. – Тебе нужно успокоиться. И спокойно с ним поговорить.

Мы помолчали. Юля вздохнула, выпила воды свободной рукой.

— И куда он уехал?

— На острова. Думаю, если ты захочешь – он будет рад видеть вас с дочерью там. Но думаю, ты не захочешь.

— Правильно думаешь. Я этого козла вообще видеть не хочу.

— Ты говорила уже.

— Правда? Могу ещё раз сказать.

— Повторюшка- хрюшка.

— Перестань.

Он улыбнулась, высвободила руку, отвернулась и высморкалась.

— Ты извини, что я срываюсь на тебе. Ты ни в чём не виноват. Ты хороший, я знаю.

— Я безумно рад слышать это. Я хотел поговорить кое о чём. У тебя сейчас сложное время. Ты всегда можешь на меня рассчитывать.

— Я знаю.

— Это не всё. Не знаю, замечала ли ты, но я всегда тебя любил. Все эти годы. Я понимаю, возможно, сейчас не очень подходящий момент, но…. Когда ты будешь свободна…. В общем, выходи за меня замуж.

Юля явно опешила и смотрела на меня большими круглыми глазами.

— Можешь сейчас не говорить ничего. Всё равно сначала вы должны развестись. Но я буду ждать, знай. Я постараюсь быть для тебя лучшим мужем и, насколько это возможно, стать отцом для твоей дочери.

— Это шутка? – Она нервно засмеялась.

— Какие шутки, Юля! Всё абсолютно серьёзно. Я тебя люблю и хочу, чтобы ты стала моей женой.

— Вася, я тебя тоже люблю. Как друга. Понимаешь? Ты надёжный, ты весёлый. Ты всегда рядом. Но быть твоей женой?

— Тебе не понравился секс со мной?

— Дело не в этом, – слишком поспешно, на мой взгляд, сказала она.

— Да нет, видимо, именно в этом, — грустно протянул я.

— Если честно, я не помню. Правда. Я в тот момент думала о другом, не могла полностью отдастся процессу. Прости, что выбрала тебя для того, чтобы наказать мужа-изменника.

(Из чего следовало неизбежно, что я – плохой любовник, раз не смог увлечь её).

— Тебе не за что просить прощения. Ты просто исполнила мою мечту.

— Я дала тебе аванс, который не нужно было давать.

— Я постараюсь тебя разубедить. Но, может быть, нам попробовать повторить? Или, если хочешь – может быть, нам начать всё с начала?

— Не знаю. Я пока не готова даже думать об этом. Может быть.

— Я тебя ни в коем случае не тороплю. Готов ждать, как верный рыцарь, столько, сколько потребуется. В конце концов, у нас вся жизнь впереди.

Юля промолчала. Но на её лице уже не было той печати тоски, и даже заиграли ямочки на щёчках.

Я отвёз её к маме. На обратном пути мы молчали. Юля откинулась на сиденье и, казалось, дремала. У неё было лицо ребёнка, который наконец-то выучил стихотворение, и теперь бережно повторяет его в уме, стараясь не расплескать.

А я с детских лет помнил, что «может быть» — это значит «да».

95.

Седьмого марта мне на телефон пришла СМС с неизвестного номера: «Приезжай в Стейк и пинту через час. Эсэмэску сожги)))»

Текст не оставлял сомнений – писал Антон. Обалдеть.

Я приехал на Таганку к назначенному времени, зашёл в ресторан, заказал себе пиво со стейком. Пиво принесли довольно быстро, с обязательными орешками. Уютный зал, голые деревянные столы, приглушённая музыка. Хлебнул «Ньюкаслского бурого» – как обычно, превосходного.

Напротив сел какой-то мужик, в котором я с трудом узнал Антона. Он улыбнулся.

— Хороший грим, да? Правда, смывать уже пора, так что я надолго тебя не задержу.

Я молчал, давая понять ему, что потрясён.

— Да ладно, чего ты! Официант!

Антон дождался официанта, тоже заказал себе пива с мясом. В этом наши вкусы сходились; впрочем, что ещё там можно было заказать?

— Ну рассказывай. Как тут дела у вас?

— С чего начать? Выборы президента отменили. Формируются избирательные комиссии, фактически, явочным порядком. Где есть конкуренция – члены избиркомов будут определяться интернет-голосованием. Формирование должно закончиться через месяц, тогда и объявят дату выборов в Учредительное собрание. Всего будет избрано, как было в Думе, 450 депутатов, но все они будут выбраны по одномандатным округам – по двое по каждому округу, рейтинговой системой голосования. Агитация уже фактически началась. Меня выдвинули кандидатом. Самый прикол, знаешь, кто против меня выдвинулся? Витёк Абросимов! Ну, я тебе рассказывал.

— Помню, помню. А почему «против»? Вы же оба можете победить? Или я что-то неправильно понял?

— Точно. А я не подумал об этом. Но, по факту я думаю, он меня воспринимает сейчас как врага. Учитывая особенно, кто меня выдвинул.

— А ты его?

— Да мне на него пофиг. Мне, если честно, и на выборы эти пофиг. Нет, я буду делать всё, что нужно. И если пройду – буду стараться изо всех сил соответствовать образу Отца-основателя Новой России. Но…

— Так это же хорошо! Тебе власть не нужна – ты и расстанешься с ней без сожалений. Чего, боюсь, нельзя сказать о твоём друге. Какие у него мотивы? Это же политическое самоубийство, по сути.

— Скорее уж, жертвоприношение, — улыбнулся я.

— Ага. Самосожжение. Называй, как хочешь. А он ведь – только вылез на сцену, молодой, амбиций, небось, через край, власть почувствовал. Почему же он лезет в учредиловку? Не в надежде ли отменить позже это правило и задержаться-таки в политике?

— Возможно. Но для этого ему маловато быть членом учредиловки.

— Если с этим согласятся многие – а многие согласятся, уверяю тебя – ограничение это отменят, как пить дать. И ничего Данилов с этим поделать не сможет.

— Грустно тебя слушать.

— Да почему грустно? Думать надо просто. Есть идея, подкинь Данилову. Надо, чтобы перед регистрацией кандидаты давали публичное, юридически обязательное к исполнению и не могущее быть отменено обязательство не только не участвовать в политике после окончания полномочий, но и не предпринимать никаких действий, которые могли бы освободить его от этого обязательства.

— Интересная идея.

— Или сам озвучь где-нибудь.

— Нет уж. Лучше расскажу Данилову. А, может быть, ты сам расскажешь?

— Я не планирую с ним встречаться. Расскажешь ему, если захочешь, после того, как я уеду.

— Думаю, он огорчится. Он очень желал бы обсудить с тобой некоторые вопросы.

— Именно поэтому.

— Я вообще-то здесь, так сказать, с частным визитом.

— В смысле?

— Приехал повидать жену и дочь. Поздравить их с праздником.

— Не думаю, что Юля будет рада тебя видеть.

Он засмеялся.

— Вот видишь, как получается? Данилов хочет со мной увидеться, тогда как я не хочу этого, я же при этом хочу увидеться с женой – чего не хочет уже она! Как несовершенен этот мир!

— Ты планируешь усовершенствовать его, я полагаю?

— Я постараюсь, по крайней мере. Но вряд ли успею до завтра – а встретиться с Юлей нужно завтра.

— Говорю же – вряд ли она захочет встречаться с тобой.

— А для этого как раз мне и нужен ты. Ты организуешь нашу встречу. К примеру, у тебя дома. Юля была у тебя дома?

— С тобой вместе в прошлом году.

— Точно. Но это не считается. Я имею ввиду, в последнее время? Как, вообще, у вас отношения складываются?

Честно? Как у меня складываются отношения? Да никак, чёрт их дери, не складываются. Два раза звонил ей за это время – она всё время находит предлог, чтобы не встречаться. Уже и звонить неудобно.

— Пока никак. Я предложил ей выйти за меня.

— А она?

— По её словам, я для неё – просто друг. Она не воспринимает меня, как мужчину.

— Ой-ли? Как же она тогда с тобой спала?

— Ты прекрасно знаешь, что это было только для того, чтобы отомстить тебе.

— И за что же ты мне мстил?

— Не я. Она. Да к чему ты сейчас это всё…? – меня начинал бесить этот разговор.

— Ладно, ладно. Успокойся. Я пошутил. Я же сказал тебе – я тебя благословляю. И ещё. Я не знаю, чем всё это закончится и когда. Я уеду, вероятно, надолго теперь. Может быть, и не увижу дочку и десяток лет, а может, и больше. Может быть, никогда не увижу. И я хотел попросить тебя. Как своего друга. Позаботься о ней, как о своей. Стань ей хорошим отцом.

— О чём речь, Антоха. Сделаю всё, что смогу. Главное, чтобы Юля была не против такой замены.

— Уверен, с этим препятствием ты справишься. В конце концов, один раз ты уложил её в постель!

— Ты опять?

— Всё, всё. Больше ни слова об этом.

Я позвонил Юле утром, поздравил с праздником. Пригласил к себе. Она вновь попыталась отговориться, но я проявил удивительную даже для себя настойчивость. Решающим аргументом был мама-мобиль, который доставит её туда и обратно с максимально возможным комфортом вместе с ребёнком. В конце концов, договорились на три.

К Юлиному приезду я убрал в квартире, заказал суши. Юля специально попросила, мама категорически запрещала ей подобную еду во время кормления, а она выяснила, что всё-таки можно, правда, с некоторыми ограничениями. Накрыл стол.

Наконец-то Юля подъехала. Девочка спала крепким сном, и её отнесли в соседнюю комнату. Я усадил Юлю за стол. Она сказала, что Алиса ещё маленькая, и вряд ли сможет посидеть с нами за столом. Я ответил, что сейчас приедет Антон. Она порывалась уйти тотчас, но я остановил. Сказал, что им всё равно нужно встретиться, решить финансовые вопросы, что он скоро уедет надолго и имеет право увидеть ребёнка, и так далее. Извинился, что не предупредил и высказал надежду, что не слишком испортил праздник. Буря стихла.

Приехал Антон.

Я проводил его в комнату, сказал, что забыл купить вино и оставил их вдвоём, уйдя в магазин. Через сорок минут, когда я вернулся (нужно же было дать им время пообщаться!), я застал дома мир и спокойствие. Нет, они не занимались любовью; это было бы чересчур. Однако выглядели спокойно и доброжелательно друг к другу. Конечно, напряжение никуда не ушло – но мы довольно сносно провели вечер. Почти как в старые добрые времена.

96.

С утра я поехал в офис. А днём сообщили неприятное и печальное известие – кто-то отравил коня Антона. Я связался с Антохой, сообщил ему.

— Сволочи. Это вызов. Мне, да и нам всем. Ну что ж, подождём, когда террористы предъявят требования.

— А то не понятно? Требование одно – перестать заниматься тем, чем мы занимаемся.

— И ты согласен его выполнить?

— Стой-стой. Я ничем предосудительным не занимаюсь, и никаких переворотов не готовлю.

— Это твоё мнение. Объективно, ты играешь на нашей стороне – а, значит, ты их враг. Ты сам прекрасно знаешь это, иначе не воспринимал бы своего одноклассника как противника.

— Думаешь, это он?

— Да причём тут он? Он далеко не один, и совсем не самостоятелен. Сколько других, в чьих руках ещё недавно находилось всё! Ты думаешь, они смирятся с потерей власти и денег? Да, они отступили – но сделают всё возможное, чтобы сохранить систему. С минимальными косметическими изменениями. Просто потому, что правила игры в ней им хорошо известны, и они уверены в своей способности вернуть себе власть; при условии, что система останется прежней. И они не остановятся ни перед чем; теперь это совершенно ясно. Постарся всё же раскопать это как можно глубже – кто, по чьему заказу, и так далее. Если мы правы, они объявят себя. Предупредят, чтобы дальше не копал. А, когда, получишь такое предупреждение – ненавязчиво попробуй выяснить, от кого оно исходит. Так мы узнаем, кто за этим стоит.

Я скептически отнёсся к этой идее – с чего бы им раскрывать себя? Но какие были варианты?

Вечером позвонила Юля, и мне сразу показалось, что с её голосом что-то не так. Она попросила приехать к ней. Причём, не в Подмосковье, а в их с Антоном квартиру. Я, конечно же, помчался сразу.

Дверь была открыта. Юля встретила меня блуждающей улыбкой – она была сильно пьяна.

— Тебе разве можно пить?

— Сначала мог бы и поздороваться! Можно. Молоко всё равно пропало. – Она прошла нетвёрдой походкой к бару, плеснула себе коньяка в бокал. Налить тебе? Что предпочитает сеньор в это время суток?

— Меня вполне устроит коньяк, который ты налила.

Я забрал бокал из её руки. Она попыталась сопротивляться, требовала вернуть бокал. Я решил, что её нужно привести в чувство. Я отвёл её в ванную, на правах старого друга и почти любовника раздел, засунул под душ и держал там, пока она не стала способна на более-менее разумную речь. Я знал по опыту, что просветление будет не долгим, поэтому вытер её, отвёл в спальню и положил в постель. Наклонился, чтобы накрыть её одеялом – но она внезапно выпростала руки и обняла меня, силой прижав мои губы к своим. Я не отреагировал, дождался окончания порыва и отстранился.

— Ты меня больше не хочешь?

— Я не хочу так. Ты что это напилась-то как?

— Слышал про Пегаса?

— Не думал, что вы были так близки.

— Не смешно. Это я его отравила.

— Что?

— Я отравила Пегаса. Ну, не лично – наняла человечка.

— П*здец.

— Да-да, именно так! Именно это слово пришло мне в голову, когда я поняла, что он ничего мне не оставил! Ни гроша! Сказал, что будет перечислять дочери две штуки баксов в месяц. Две штуки! А как жить? Да только на содержание дачи и квартиры половина уйдёт!

Я, если честно, был в шоке.

— А конь-то тут причём?

— А это как в сказке: «Налево пойдёшь – коня потеряешь», – она глупо хихикнула – Антон сходил налево – потерял коня. Всё логично, не правда ли?

— Логично? А коня тебе совсем не жалко?

— Все жалеют какую-то лошадь! Меня бы кто пожалел. Ты вот даже не хочешь меня пожалеть. Пожалей меня, а? Полежишь со мной?

Я прилёг рядом с Юлей, прямо в одежде, и скоро она захрапела. Я подумал, что лучше будет остаться с ней и лёг на диван в гостиной. В конце концов, мне теперь о ней заботиться. К тому же, её, похоже, вообще не стоит оставлять одну. Кто знает, на что она ещё способна?

Когда я встал, Юля ещё спала. Я заварил крепкий чай, попил чаю с бутербродом. Пощёлкал новости. Ничего интересного. Потом встала Юля – этакий похмельный ангел. Она смутилась от моего взгляда. Я предложил ей чаю с лимоном. Она забралась с ногами на кресло, сделала глоток.

— Я приставала к тебе вчера?

— Не помню.

— Приставала, приставала. Я зато помню. А ты меня не захотел.

— Твоё состояние вполне можно было квалифицировать как беспомощное, а я в такие игры не играю. К тому же, слишком хорошо отношусь к тебе.

— Даже несмотря на то, что я напилась вчера в сиську?

— Даже несмотря на это.

— Ты милый. Но мне так плохо. Вася, спаси меня.

— Я думаю, тебе стоит полежать в ванне. Я там видел у тебя флакончики с ароматическими маслами, думаю, кое-что подойдёт.

Я набрал Юле ванну, капнул туда масла лимона, розмарина, лаванды. Она полежала в ванне с полчаса, вышла заметно посвежевшей. Подошла ко мне, благоухая, в лёгком халатике.

— Ну что, теперь я не выгляжу беспомощной?

Выглядела она превосходно, и у меня не было решительно никаких оснований сопротивляться ей. Я подхватил Юлю на руки и отнёс в постель, где мы предались друг другу. После чего, уставшие, откинулись на подушки. Юля почти сразу уснула. А я подумал, что мнение, согласно которому убийство является афродизиаком, имеет право на существование. К слову, я даже не знал, помнит ли она, что рассказала мне вечером?

С этой мыслью я уснул.

Проснулся от того, что Юля смотрела на меня. Намного проще разбудить человека взглядом, когда сидишь верхом на нём. Она прошептала: «Наконец-то!», и впилась мне в губы поцелуем. Второй раз был не хуже первого, разве что – несколько дольше.

Когда мы, довольные друг другом, наконец, разъединились, Юля заявила: «Теперь я хочу есть!» Я предложил сделать сэндвичей, но, в итоге, мы заказали еду из ресторана. Курьер прибыл быстро; мы как раз успели одеться к завтраку. И не важно, что было три часа дня – я считаю, что завтракать можно в любое время.

Мы поели, после чего я отвёз Юлю к маме, которая сидела с Алисой. По дороге, в основном, молчали. Я порывался несколько раз спросить её про Пегаса; но так и не решился. Сложно говорить о таком с любимой женщиной, особенно когда она, наконец-то, ответила взаимностью.

Может, и не ответила. Я не исключал такого варианта, что всю эту секс-феерию Юля затеяла, чтобы уйти от разговора. Или – чтобы самой забыть об этом. Но я не хотел ломать эту хрупкую, звенящую паутинку, что нас связала.

Разумеется, несмотря на мои чувства к Юле, я не мог не рассказать Антону о том, что стало мне известно. Он, как мне показалось, воспринял новость с облегчением. Сказал только «Ну что ж… Мне всё равно нужно уезжать. Поговори с ней, если она не против – нас разведут в понедельник. Я договорюсь.

Юля не возражала, и уже через два дня стала официально незамужней женщиной. Я предложил ей переехать ко мне. Съездил к её родителям, мы тепло пообщались – в конце концов, не чужие люди, они хорошо и давно знали меня, бывало, я гостил у них по семейным праздникам. Они отнеслись к моим притязаниям на сердце из дочери целиком положительно, а папа и вовсе сказал, что всегда ждал этого, и считал, что его дочери с самого начала нужно было выбрать меня,  а не Антона. Я не согласился, хотя и было приятно слышать это.

Переезд решили не торопить из-за ребёнка. Я предложил нанять профессиональную няню, но Юлина мама настойчиво заявила, что она, как бабушка, справится лучше любой няни. Я сдался.

По здравому размышлению, в спешке никакого смысла не было. Главное, что Юля была согласна быть со мной; я удовлетворился её принципиальным согласием, и был готов подождать.

На следующее утро я отвёз Антона в аэропорт. Он улетал по «левому» паспорту – ничуть не хуже настоящего. Настроение у моего друга было, на удивление, куда лучше моего. Я искренне завидовал его беззаботности – хотя и подозревал, что за ней скрывается что-то ещё.

Однако мне так и не удалось понять, что именно.

97.

Перед отлётом Антон передал мне флешку, шепнув, чтобы я посмотрел её, когда никого не будет рядом.

На флешке был один видеофайл – с сообщением для меня.

— Хочется верить, нас никто не слышит. Готовится кое-что серьёзное. Сейчас обсуждаются детали. Подробности Яна через недельку расскажет. Данилов пока ничего не знает. Думаю, он позовёт тебя на встречу. Или она сама. В любом случае, всё узнаешь. Тебя, верно, интересует, на фига тебе это всё? Я и сам не знаю. Мне эта затея самому не до конца понятна. Вот, может быть, ты взглянешь свежим взглядом, потом поведаешь о вчатлениях. Отнесись серьёзно: я на тебя рассчитываю. Пока! Надеюсь, увидимся!

Блин, точно! Эта блондинка через двух человек от нас: это была Яна! Она улетала вместе с Антоном. И что, вы хотите сказать, что это всё – только по работе? Но, впрочем, это не моё дело. Как сказала Яна, они взрослые люди, пусть развлекаются, как хотят. Что же они там затеяли? И спросить-то не у кого. Ладно, подождём – увидим.

Как и предсказал Антон, Данилов позвонил мне через неделю и пригласил на встречу. На этот раз обошлось без приключений; меня забрали на машине и отвезли в даниловский штаб. На этот раз место для штаба выбрали очень остроумно – на Даниловском Валу. Видимо, в целях дополнительной конспирации.

Там меня ждали, помимо Валерия Львовича и Яны, ещё пара человек – по их виду, только пришедших. Яна стала рассказывать.

— Планируется всемирная стачка. Участвуют работники самых различных предприятий. В том числе – и это будет впервые – крупных торговых сетей и логистических центров.

— И на что вы надеетесь? Люди, когда останутся без еды, возненавидят вас!

— Мы хорошо подготовились. В ту подготовку вложена львиная доля средств Трудинтерна. Уже завтра начнётся активная фаза информационной артподготовки. За последние годы вскрылось большое количество фактов сверхэксплуатации, использования детского труда, пренебрежения техникой безопасности, приведшего к человеческим жертвам. Эти факты очевидны – но они малоизвестны. Подобные новости блокируются, им не дают хода. Но мы надеемся прорвать информационную блокаду.

Во-первых, нам удалось договориться о нескольких публикациях на серьёзных ресурсах, посвященных данным вопросам. В различных форматах – анализ судебной практики, журналистское расследование, репортаж, публицистика и прочее. Разумеется, всё это небесплатно.

— Джинсой промышляете? А как же борьба с коррупцией?

— Коррупция – системный фактор капитализма. Нет смысла бороться с ней – её надо использовать. На войне все средства хороши. Далее. В нашем распоряжении хорошие цифровые мощности, позволяющие активировать несколько бот-ферм, общей сложностью – около ста тысяч аккаунтов. Они будут разносить эти новости по интернету. К слову, большую роль в подготовке и наладке оборудования, а также составления протоколов работы бот-ферм, сыграл специалист из «Несса». Без него мы бы не справились. – Дружные кивки в мою сторону. – Мы подготовили и третью волну: передачи по телевизору, уже по итогам интернет-хайпа. Она должна сработать через три недели. Это наиболее затратная часть проекта, и при этом она целиком зависит от успеха первых двух этапов. Как раз к этому моменту мы приурочили несколько показательных выступлений, которые произойдут в разных странах мира. Там вполне возможны жёсткие сценарии, но люди готовы к этому. Собственно, всемирная забастовка станет акцией поддержки как раз этих локальных акций.

— Какое общее число участников планируется?

— Мы рассчитываем, что в забастовке примут участие до восьмидесяти миллионов человек. При хороших раскладах – до ста тридцати.

— Серьёзные цифры…

— А требования сформированы?

— В принципе, да. Мы требуем принятия на уровне ООН конвенции об обязательных для всех стран норм в области трудового права. Содержательная сторона обсуждается. Но ясно, что там обязательно будут: запрет сверхурочных работ, за исключением аварийных ситуаций, международное уголовное преследование за использование детского труда и нарушения правил техники безопасности, обязательная 40-часовая рабочая неделя, без каких-либо исключений. Соответственно – расширения полномочий МОТ, введения системы должностей инспекторов труда МОТ во всех странах-участниках конвенции. А также приведения национальных трудовых законодательств в соответствие с данными требованиями.

— И как вы оцениваете свои шансы?

— Сложно сказать. Но готовимся мы серьёзно. От нас – в смысле, от российского отделения Трудинтерна и союзников – требуется максимальное участие в процессе. Желательно, провести забастовки на всех заводах, где есть наши люди.

— А как быть с Курском?

— Думаю, там тоже модно остановить работу из солидарности на пару дней. Если, конечно, Василий Максимович не станет сильно возражать.

Василий Максимович, как разумный человек, возражать не стал. Данилов предложил участникам совещания высказаться. Высказывания были краткими, и суть их сводилась с необходимости поддержать международную акцию. Затем слово взял сам Данилов.

— Вот, товарищи, сейчас мы видим прекрасный пример некритичного мышления. Да, Трудинтерн – наши союзники. Но значит ли это, что мы должны слепо следовать всему, что они делают или говорят?

— Вы возражаете против акции? – Это не я, если что, а один из неизвестных мне товарищей.

— Почему же возражаю? Я только против того, чтобы всякий раз идти за кем-то, за любой идеей, которая кажется правильной. Суть-то этой акции в чём, я понять не могу? Чего они реально хотят? Конвенции по охране труда? Серьёзно? И они будут продолжать забастовку, пока не будет заключена такая конвенция?

— Проси больше – получишь меньше.

— Да идиотство это, честное слово! Нужно ставить реальные цели! Чисто психологически: если вы хотите, чтобы люди долго воевали, они должны периодически побеждать. То есть, в нашем случае – получать исполнение своих требований. И, желательно, в полном объёме. Каждый раз, когда революция отступала хоть на шаг от своих требований – всё заканчивалось поражением.

— Все революции закончили поражением. Даже, в конечном итоге, Октябрьская.

— Верно! Но это происходило как раз в результате того, что революционеры отказывались от своих требований. Сглаживали углы, соглашались с противником. Вся эта политика мирного сосуществования двух систем. Не может быть мирного сосуществования с хищником, который более всего на свете жаждет твоего уничтожения. Это мирное сосуществования окончится обязательно тем, что хищник тебя сожрёт, как только будет достаточно уверен в своих силах. Как и произошло в нашем случае.

— Трудинтерн не собирается отказываться от своих требований. С чего ты это взял?

— Если он сразу не заявляет о том, что забастовка будет бессрочной до удовлетворения требований – значит, он уже от них отказался. К чему приведёт это, небывалое в истории, массовое выступление? К тому, что капиталисты поймут, что противник стал серьёзнее. Вы думаете, там дураки сидят? Капитализм можно и нужно сносить одним, решительным рывком. А это просто укусы.

— Ну, с этим я не соглашусь. Наши расчёты показывают, что совокупные потери компаний от забастовки, за счёт мультипликативного эффекта, составят до полутриллиона долларов. Это будет серьёзный удар.

— Они эти потери легко возместят. За счёт тех же работяг. И, к тому же, уволят бунтовщиков и наймут других. А если не получится уволить – закроют предприятия и откроют заново, в соседнем регионе. Но хорошо: рассмотрим оптимистичный сценарий. Допустим, конвенция подготовлена. Даже подписана, более-менее значимым количеством государств, на что уйдут месяцы. Затем – ратификация, которая тоже займёт кучу времени. А в итоге всё равно всё спустят на тормозах.

— Ну и ладно. Но она будет! На неё можно будет ссылаться в судах, требовать выполнения норм. Возможно, ты прав, и на это уйдёт годы – но результат-то будет.

— Вы, ребята, не учитываете, что за эти годы капиталисты придумают сотню новых способов облапошить простого человека. И к тому моменту, когда конвенция станет реально действовать – это вообще не будет иметь никакого смысла.

— Как это?

— Да вот так! Элементарно – все эти низкооплачиваемые позиции будут заменены роботами. К тому же, исполнение ваших требований приведёт к удорожанию рабочей силы. Что повысит сравнительную рентабельность роботов, на фоне общего повышения их эффективности и расширения функционала.

— Что же теперь, вообще не бороться?

— Бороться нужно. Но нужно понимать, за что борешься. В общем, я не говорю, что не нужно участвовать. Но нужно хорошо подумать над той самой содержательной стороной. Поддержать мировое рабочее движение – это дело хорошее и нужное. Но нам следует использовать ситуацию и в своих интересах. Нам нужны наши требования. Специфика исторического момента, понимаете ли. У нас в стране революция уже идёт. И это обстоятельство нужно учитывать в первую очередь.

98.

Через пару дней позвонила Яна. Сказала, что я обязательно должен встретиться с каким-то интересным стариком. Я поддался уговорам.

Москва постепенно оттаивала; весна, как водится, показывала, кто где… не убрал за собой. За голубями в лужах внимательно присматривали вороны, а их, в свою очередь, зорко пасли уличные коты. Люди беззлобно ругались, обрызгав друг друга; девушка в ярко-красном пальто и наушниках улыбалась весеннему солнышку и кивала в такт неслышным аккордам. Не люблю весны, но в такие моменты поднимается настроение.

Яна со своим стариком ждали меня в «Шоколаднице». Я заказал кофе и изобразил лицом нетерпение. Яна кивнула и представила нас. Старика звали Николай Сергеевич, и он был микрохирургом. Работал Николай Сергеевич на предприятии по изготовлению медицинского оборудования. Там они и познакомились с Яной. Как рассказал Николай Сергеевич, предприятие занималось не только оборудованием, но и протезами внутренних органов. Он, как микрохирург, был главным научным консультантом сектора протезирования.

— И что же Вы ушли?

— Ну, во-первых, возраст. Всё-таки мне почти восемьдесят! А во-вторых – я понял, кто стоит за этим, и каковы их цели. И не хочу больше помогать им ни единым усилием. Достаточно того, что я уже сделал для них. Впрочем, времени на раскаяние у меня всё равно нет, за оставшиеся мне два понедельника грехи не отмолить, но поведать о том, что мне известно, я просто обязан.

— И что же Вам известно?

— Как Вы знаете, наша с Яной фирма вошла в сост международного концерна. Который, в свою очередь, является элементом гигантской машины – фонда «New Generation». К Вам они тоже присматриваются, и это далеко не случайно. Вы им необходимы.

— И для чего же?

— Смотрите. Можете изучить структуру фонда, из каких концернов она состоит. Всё отслеживается достаточно легко. Из этого можно сделать вывод о приоритетах фонда.

— И какие же у него приоритеты?

— Самый основной – химическое производство, в первую очередь – полимерное. На втором месте – медицинские исследования и медицинское оборудование.

— И протезирование.

— Вы уже догадались!

— О чём я должен был догадаться?

— Ну как же! Полимерное производство плюс протезирование – что это нам даёт?

Меня начинал раздражать этот бессмысленный диалог. Но что поделаешь – старость не радость. Я решил не ломать ход разговора.

— И что же?

— Это даёт нам возможность изготовить протез любого человеческого органа – если у нас будут соответствующие материалы. Инфаркт и рак лёгкого больше не будут приговором. Протезы будут не просто не хуже настоящих – они будут лучше! Конструктивно они будут полностью воспроизводить природный образец, и даже – оригинальный орган пациента, но при этом – они будут изготовлены из намного более долговечных материалов. Но есть одна проблема – точность моделей. И для этого им нужны вы. Вы на сегодня – флагман отрасли по производству 3d-принтеров.

— Но принтер никогда в жизни не даст такой точности, какая вам требуется! Я же так понимаю, речь идёт о воспроизводстве мельчайших сосудов, альвеол и так далее?

— Конечно, не даст. Да и материалов таких нет. Но это пока! А наука, молодой человек, не стоит на месте. Люди, которые сегодня вкладываются в это – работают на будущее. На своё личное, персональное будущее. Они хотят, чтобы его, этого будущего, было побольше. И, что характерно, эти затраты оправдываются. Медицина и протезирование развиваются весьма успешно; правда, только в лакшери-секторе. Новейшие достижения – удел очень немногих. Вы удивлены? Но это только начало.

Подумайте, какова их конечная цель? Конечно же, бессмертие. И они будут идти к ней. Конечно, они к ней никогда не придут – но они будут жить столько, что обычным людям будут казаться бессмертными. Они смогут изготовить себе новые, вечные тела. Остаётся только одна проблема – это мозг. Он, увы, также подвержен старению, и, в итоге, они будут умирать от болезней мозга. Но и эту проблему они рассчитывают со временем решить. Вы слышали о трансгуманизме?

— Это про перенос сознания в другое тело?

— Ну, в том числе. В первую очередь речь идёт о том, чтобы вообще создать альтернативный носитель сознания – то есть научиться записывать сознание человека на какой-то внешний носитель, а затем – загружать его в клона, андроида или другого человека. Речь идёт о принципиальной возможности этого. На данный момент нет никаких оснований полагать, что подобная технология когда-либо будет существовать. Да, к тому же, здесь огромный этический и даже философский вопрос – вопрос об идентичности копии оригиналу. Множество фантастических сюжетов про две копии одного и того же оригинала – в ту же копилку. Не знаю. Я не верю, что это когда-либо станет возможно. Однако, даже если этой цели достигнуть не удастся, жизнь отдельно взятого диктатора или олигарха можно будет измерять сотнями лет. Да и болезни мозга научатся лечить со временем.

— Как там Данилов говорил? Всех рабочих заменят роботы? А промышленность будет принадлежать бессмертным. Массовая медицина в этом случае на фиг не нужна.

— Совершенно верно! Но и это не всё!

— Ещё что-то?

— Представьте! Наиболее продвинутые 3-d технологии позволяют изготавливать модели погружным методом.

— Я в курсе. Лазером выжигаются определённые точки в жидкости, в этих местах жидкость затвердевает.

— Ну, в принципе, верно. Но есть материалы, которые не выносят света. К слову, большинство внутренних тканей человека, в том числе и ткань мозга, плохо переносят свет. Если мы говорим о создании аналогов, максимально близких к натуральным, это нужно учитывать. Однако свету есть альтернатива – звук! Ещё в СССР проводились исследования о влиянии акустического излучения на сопротивляемость материалов. Достигнуты потрясающие результаты! Они были, увы, засекречены – может, и к лучшему. Были созданы материалы с избирательной акустической чувствительностью. То есть, под воздействием звука определённой частоты они меняют свои физические свойства.

— То есть, чисто теоретически, можно представить ситуацию, что у кого-то в груди будет стоять искусственное сердце, изготовленное из очень долговечного материала, к несчастью, обладающего избирательной акустической чувствительностью. А некто другой, его недруг, сможет подобраться к нему и сыграть на дудочке, отчего сердце первого разлетится на куски?

— Образно говоря, да. Это вполне возможно. Но зачем убивать? С помощью определённых физиологических манипуляций с кровеносной системой можно влиять на настроение человека…

— И даже, вероятно, на его поведение. То есть, миром будет управлять несколько тысяч бессмертных богатеев, которых будет контролировать тот, кто будет продавать им их вечные тела.

— Именно так! Вы понимаете, насколько это чудовищно?

— Заговор какой-то получается, вы не находите?

— Заговор! Натурально, заговор. Причём очень серьёзный, в исполнение которого вовлечены, возможно, миллионы людей, а знают о реальных целях – единицы.

— Потому что у него есть маска. С весьма высоким приоритетом.

Профессор был явно удивлён. Что ж мы тоже не лыком шиты – кое-чего слышали, кое-что читали.

— А Вы молодец! Я очень рад, что встретился с Вами!

— Взаимно. Что ж, спасибо за информацию. Есть о чём подумать. Я обязательно всё это обдумаю и буду иметь в виду.

— Надеюсь, вы это говорите серьёзно. Потому что… Я не знаю, сколько ещё проживу. Но у меня есть внуки…. Правнук растёт…. Я бы не хотел им такой жизни.

Старик растрогал меня. Было видно, как это важно для него. Я постарался его успокоить, сказав, что сделаю всё возможное, чтобы противостоять вселенскому злу. Конечно, была во мне некая наигранная ирония. И недоверие тоже было. Но и вот так наплевать и забыть я не мог. Слишком уж чётко профессор всё по полочкам разложил. Да и на параноика не похож.

— Ну, а ты что думаешь?

Яна проводила Николая Сергеевича к выходу и вернулась за столик.

— Не знаю. Всё это весьма похоже на правду, и к тому же, многое объясняет. По крайней мере, нет ни одного факта, который бы не вписывался в эту схему.

Я очень хотел возразить ей, но не нашёл ни одного разумного довода. Но и соглашаться не собирался.

— Допустим. А что это нам даёт? Как нам может помочь эта информация? Кому вообще она может помочь?

— Ну…. Мы можем учитывать это. Тоже обратить более пристальное внимание на предприятия, о которых он говорит, создать там профсоюзы и так далее. Раз это нужно им – значит, это будет нужно нам. Разоблачать эту политику: уничтожение социальной медицины, её разделение на высокую и низкую, трансгуманизм этот, и прочее.

— А мне это всё зачем?

— А ты теперь знаешь, почему вы так нужны вашим немецким друзьям. Делай выводы!

99.

Кампания по подготовке акции шла успешно. Бурление вырывалось уже отдельными выплесками на поверхность. Конечно, работать агитаторам было несравненно легче, чем при прошлом режиме. Но нельзя сказать, что это было совсем легко. Случались столкновения и с полицейскими, и с гопниками-титушками, нанятыми (мелкопо)местными олигархами. Были и павшие в этой борьбе. Но всё чаще победителями в этих битвах выходили профсоюзные и рабочие активисты.

Как и обсуждалось, в рамках этой подготовки Данилов и его товарищи решали свои задачи. В последний день марта Данилов пригласил меня на ещё одно совещание. На этот раз – по поводу его затеи со Съездом Советов. Данилов считал, что у наших кандидатов недостаёт легитимности, по причине почти полной малоизвестности. Нет, у нас было несколько железных кандидатов – пара руководителей боевых профсоюзов, несколько активистов, увидевших в этом прекрасный повод покинуть давно надоевшую политику. Но это были единицы, по большому счёту. От силы – два десятка. А остальных нужно было продвигать. И одной из возможностей такого продвижения Данилов считал выдвижение их от имени Съезда Советов, который он рассчитывал созвать первого мая. Нет, не так: Первого Мая.

Однако правительство спутало все его карты. Утром следующего дня, то есть в самый День Дурака, неожиданно собралась Государственная Дума. Собралась для того, чтобы принять последние свои законы: «Об Учредительном Собрании – Конституционном Совещании Российской Федерации», «О выборах в Учредительное Собрание – Конституционное Совещание Российской Федерации». Согласно второму из них, выборы в Учредиловку назначались через один месяц после формирования ТИК, то есть (поскольку они как раз были сформированы) на 1 мая.

Данилов был в ярости.

— Я считаю, мы должны бойкотировать выборы.

— Это ничего не даст – кроме того, что мы полностью самоустранимся от решения дальнейшей судьбы государства.

— Валера, в отличие от большевиков столетней давности, у нас нет настоящих Советов. Даже Съезд, который ты планируешь – ладно, мы планируем – это просто пиар-акция.  Чтобы создать реальные советы, которые смогут стать альтернативной властью, нужно время.

— Советы нужно было создавать заранее, до революции!

— Никто не спорит. Но – не создали. Давай исходить из реальности!

— Но вы понимаете, товарищи, что они опять жульничают! И это жульничество направлено против нас! В этих условиях получат преимущество уже раскрученные персоны. Таких у либералов намного больше, чем у нас. Уверяю Вас, за них будут голосовать многие – хотя бы ради того, чтобы забыть о них навсегда. А в результате они напишут, в очередной раз, либеральную конституцию. И всё напрасно? Всё заново?

— Сорвать выборы мы всё равно не сможем. А без этого бойкот теряет всякий смысл. В очередной раз демонстрировать свою непримиримость?

На это Данилов не нашёл, что сказать.

— А Вы что скажете, Василий Максимович?

— Я? Да что я скажу. Раз нельзя повлиять на решение, нужно думать, как действовать в новых условиях. В чём, вы говорите, их преимущество? В раскрученности кандидатов? А чем хороша эта раскрученность? Мы же строим Новую Россию, не так ли? Значит, нужно давить как раз на то, чтобы в Учредиловке вовсе не было раскрученных лиц! Там должны быть те, кто не запятнал себя политикой. Все эти раскрученные лица – они же в каких-то партиях состояли, так ведь?

— Верно! А все партии – это часть системы.

— Я вообще считаю, что люстрировать нужно не только едросов, но и все остальные парламентские партии!

— Так а непарламентские чем лучше? Все официальные партии, так или иначе, работали на систему.

— Нам нужно предложить вообще запретить партийную агитацию на этих выборах!

— Нужно вообще все партии, которые официально существовали при старом режиме, запретить!

— Так и представляю себе какого-нибудь Свалидзе, который будет шипеть про нас, что мы ещё власть не взяли, а уже хотим запретить партии. Настоящие большевики!

— Ну и пусть!

— Мы так сами себе топор на ногу уроним. У нас тоже есть и кандидаты от партий, и сами партии есть. С ними-то как быть?

— Мы не можем выходить под такими лозунгами. Нас люди не поймут.

— Никто и не заставляет. Если для вас это так важно – пожалуйста.

— А всё равно ничего не получится. Нам скажут, что закон уже принят. Поправки внести не выйдет – Дума больше точно не соберётся. Но мы можем продвигать эту идею.

— Можно предложить кандидатам добровольный меморандум о том, что они отказываются от какой-либо партийной поддержки. А это значит – и от партийных денег. У наших и так денег нет – поэтому мы ничего не теряем, фактически. Нельзя же запретить людям добровольно помогать тому или иному кандидату!

— Хорошо, — подытожил Данилов. – Я подготовлю выступление, и пусть кто-нибудь набросает заявление по этому поводу. Кто готов? – Поднялось несколько рук. – Вот и хорошо. Свяжитесь между собой, подготовьте. Результат вечером скинете мне на почту.

В общем, совещание прошло толково.

Данилов собрался проводить меня, когда к нам подошёл парень, похожий на сантехника их компьютерной игры.

— Хорошо, что удалось поймать вас обоих. Я смотрел схемы водоснабжения и случайно…. В общем, я нашёл здание, где, как я понимаю, располагался штаб революции. Ну, вернее, не всё здание – то, что от него осталось. А осталось, как мне кажется, достаточно много.

Мы переглянулись с Даниловым.

— И?

— Как я понимаю, юридически участок и строение по-прежнему принадлежат Вашей компании? Я уверен, подземная часть здания прекрасно сохранилась. Почему вы не используете его?

— Ну, есть некоторые проблемы этического характера. К тому же, там полицейское оцепление.

— Нет там никакого оцепления. Я лично смотрел. Всё открыто, пустырь с развалинами. Если вы позволите, я бы сходил туда, осмотрелся на месте. Если ещё кто-нибудь расскажет, где подземный ход.

— Откуда вам известно про подземный ход?

— Я же не идиот. Вам же удалось как-то оттуда выбраться.

Марат и вправду оказался сантехником, лидером профсоюза коммунальных работников. Его предложение было принято. Мы обнесли развалины забором и стали разбирать завалы. Марат выделил людей для этой работы. Рабочим сказали, чтобы особо не торопились.

Вместе с Маратом и Михайло Василичем мы прошли в здание через подземный ход. Михайло Василич щёлкнул выключателем – энергоустановка работала.

Подземная часть здания, действительно, практически не пострадала. В исправности были компьютеры и центр связи; нужно было только установить новые антенны. Взрывом повредило вентиляцию и водопровод, но эти проблемы Марат пообещал решить в течение суток.

Через своего человека в полиции я попытался узнать о том, ведётся ли какое-нибудь дело. Ничего выяснить не удалось – по ходу, дело вообще не заводили, или потеряли. Это было странно, учитывая, какую гору трупов вывезли оттуда.

Я позвонил знакомому в прокуратуру. Он взял паузу, перезвонил через полчаса. Участливо поинтересовался, всё ли у меня в порядке со здоровьем. По его словам, никакого штурма не было, да и быть не могло, а здание было разрушено в результате взрыва газа. Впрочем, никто этим не занимался, потому что при взрыве никто не пострадал.

Всё это было весьма удивительно, однако следовало принять как данность – никаких вопросов к нам ни у кого не было.

Тем не менее, нужно было действовать предельно осторожно. Мы решили, что будем использовать только сохранившуюся, подземную часть здания. Особняк восстановить было невозможно, разве что построить заново. Но мы решили поступить хитрее: устроить на его месте зимний сад; это позволит замаскировать тёплое излучение снизу.

Я был уверен, что Антон возражать не станет, поэтому со спокойным сердцем поручил наш бывший штаб заботам Данилова. Уже через неделю Данилов переехал туда. Секрет был известен узкому кругу лиц – я прозвал их «Политбюро». Данилов на это ругался беззлобно. Но почему «их»? Я ведь тоже входил туда.

100.

Тема участия партий в выборах органично наложилась на Всемирную стачку – как того и хотел Данилов, в рамках международной солидарности его организация решала свои политические проблемы.

Акция была анонсирована за 3 дня, 12-го. Данилова в связи с этим пригласили на телевидение.

Вообще говоря, телевидение представляло собой странное зрелище. Как только ведущие пропагандисты реима дружно уехали за границу, закрылись практически все политические ток-шоу, на которых обсуждалась, в основном, жизнь соседней страны. Одурманенные телевизором люди вдруг, вместо ежедневной порции пропаганды услышали звенящую тишину, которую никак не могли забить бесконечные повторы старых шоу и хиты кинопроката конца прошлого столетия.

Скоро, однако, за ведущими последовали и топ-менеджеры медиаимперий, и у руля телеканалов оказались новые люди – амбициозные, … Пожалуй, больше нечего о них сказать. По крайней мере, пока.

Через некоторое время появились новые шоу, ведущими в которых сали популярные видеоблогеры. В одно из таких шоу и пригласили Данилова.

— Это шоу «Разговор с умным человеком», и в кресле умного человека сегодня находится, – ведущий кинул взгляд в блокнот, – лидер левой оппозиции, председатель Московского Совета – Валерий Львович Данилов! – Раздались аплодисменты. – Ну, а сможет ли он сохранить звание умного человека после нашего разговора – решать, как всегда, вам – нашим телезрителям. Телефоны для голосования вы видите внизу экрана. Итак, приступим.

Для начала – традиционный первый вопрос, который мы задаём всем нашим гостям. Вы считаете себя умным человеком?

— Я думаю, это не мне оценивать. Но я привык доверять людям, а мои окружающие считают меня умным человеком. Так что – да.

— Вас сравнивают с Лениным. Вам это льстит?

— Это любому польстит. Хотя эти сравнения не имеют никакого смысла. Нельзя просто так взять и сравнить кого-то с Лениным. Ленин – неизмеримая фигура. Исполин.

— Ленин, как говорят, был скромным человеком. Вряд ли бы он согласился с такой оценкой его роли. Может быть, кто-то будет говорить то же самое про вас через сто лет? Вам бы хотелось этого?

— Не буду врать, что я безразличен к этому. Я атеист, и не верю в посмертное существование. Для меня оно возможно только в делах и в памяти людей. Хотелось бы, чтобы помнили, и помнили хорошо.

— Не все относятся к Ленину хорошо. И далеко не любому польстит такое сравнение.

— Это их проблемы. Вы же спрашиваете моё мнение – я вам его высказал.

— Ну, хорошо. А если мы отвлечёмся, так сказать, от масштабов, и посмотрим по существу. Вы, как и Ленин, собрали вокруг себя кучку единомышленников, а через десяток лет эта кучка превратилась в мощную политическую партию, которая захватила власть.

— После слов про партию нужно было вставить «Мы находимся здесь». Мы никакой власти ещё не захватили.

— Но стремитесь к этому? Политика – это борьба за власть, не так ли?

— Мы стремимся к тому, чтобы общество стало более справедливым. И совершенно неважно, кто при этом будет у власти.

— Как это неважно? Именно люди, которые находятся у власти, принимают решения. И от них зависит, насколько общество будет справедливым.

— Это заблуждение. Вот вы, когда рассказывали про то, в чём, по-вашему, заключается роль и заслуга Ленина. Но вы ведь заблуждаетесь, вольно или нет! Никакая партия никакой революции не совершала. Революцию совершил рабочий класс – да, под руководством партии большевиков. Но именно рабочий класс!

— Расскажите об этом участникам Воткинского восстания.

— Я вас умоляю. У любой революции есть своя Вандея. Это не отменяет общего факта: революцию совершил рабочий класс, во имя своих классовых интересов, которые стали главными в государстве. И, как оказалось, общество, действующее в классовом интересе рабочего, способно и победить в войне, и освоить космос, и развить общественные фонды потребления до небывалого в истории уровня.

— Но это общество проиграло капитализму, так ведь?

— Увы. Тому было множество причин – об этом можно цикл передач снять при желании. Но это не значит, что оно хуже – даже если оно оказалось слабее в схватке. И, если подобное общество будет лишено необходимости бороться за своё существование, тратить ресурсы на эту борьбу, оно сможет развиваться ещё более динамично. В отличие от капитализма, при котором источник роста всегда находится вне субъекта, при социализме он внутри общества. Взаимопомощь – намного более выгодная стратегия развития в долгосрочной перспективе, чем конкуренция.

— К сожалению, не существует сколько-нибудь гуманного способа донести это до всего человечества. Вы согласны с мнением, что допустимо уничтожить 90% человечества, чтобы оставшиеся 10 жили при коммунизме?

— Капитализм уничтожает человечество каждый день. Это раковая опухоль, которая сожрёт, в итоге, человечество. Научно-техническая революция, свидетелями которой мы являемся, уничтожит подавляющее большинство рабочих мест. В рамках существующей системы, нет ровно никаких причин, чтобы содержать экономически бесполезную массу людей. Они будут элиминированы.

— Вы прямо какой-то постпанк мне сейчас рассказываете.

— Так и будет! И это – конец человечества, конец цивилизации. Единственный способ остановить это – отменить капитализм.

— То есть – мировая революция?

— То есть да.

— Это именно то, что вы собираетесь начать через три дня?

— Что? А, вы об этом. Нет, конечно. Но это – так сказать, пробный старт. Проверка сил.

— Ваш противник тоже проверит свои силы. Теряете эффект внезапности.

— Ничего страшного. Солидарность – не миф, и не игрушка. Она должна подтверждаться постоянно. Каждому бойцу важно чувствовать плечо товарища.

— Один из ваших лозунгов – за беспартийное Учредительное Собрание.

— Именно так.

— Некоторые ваши товарищи и вовсе предлагали люстрировать все партии и запретить их. Вы разделяете эту точку зрения?

— Нет, конечно. Хотя парламентские партии – безусловно. Это были четыре коня в одной упряжке, это очевидно. А что касается малых партий – их-то за что? Вопрос на самом деле в другом. Все партии существовали в тех условиях, играли по тем правилам. И мы считаем, что, коли уж мы ставим задачу создать новую страну – решать её должны люди, не связанные партийными пристрастиями. Скажу так: там вообще не должно быть политиков. Мы настояли на том, чтобы члены собрания не могли заниматься политикой после окончания полномочий. Вот пусть партийные боссы дождутся назначения новых выборов – и вперёд. А что касается партий – я бы решил вопрос так. Регистрация всех партий объявляется недействительной, вводится новый порядок, уведомительный, без всех этих диких драконовских заборов. Минимальное число членов – 100 человек, провели собрание, представили документы в Минюст. Без всякой этой ерунды с приглашением человека из Минюста. Я одиннадцать раз был на учредительных съездах. Знаете, сколько раз там был человек из Минюста? Ноль. Зачем это всё? Все, кто хочет, регистрируются по новому порядку. Все споры – в суд. И эти вопросы должно будет решать Учредительное собрание. Потому что они напрямую затрагивают избирательный процесс.

— О политических партиях будет написано в конституции?

— Почему нет? Как минимум, основы. Потом можно будет конкретизировать.

— Вы говорите, что в учредительном собрании не должно быть политиков. Вы, как и ваш предшественник, считаете, что государством должны управлять кухарки?

— Мой, как вы изволили выразиться, предшественник, говорил, что управление государством должно быть настолько простым, чтобы этому можно было научить кухарку. И при надлежащем планировании это возможно. К тому же, напомню, перед ними не будет стоять такая задача – управление государством. Они должны будут нарисовать основные его контуры. Да и то – как мы ожидаем, будет максимально широкое обсуждение будущей конституции, с использоввнием систем электронной демократии.

— По образцу Исландии?

— Совершенно верно.

— В любом случае, мне кажется, что человек должен хоть немного разбираться в вопросах конституционного права, государственной экономики и так далее.

— А по вашему мнению, политики в этом разбираются? Бывшие депутаты Думы разбираются? Большинство из них даже Конституцию не читали. Имеющийся практический опыт, согласитесь, негативен – страна докатилась до революции. Но у большинства и его-то нет. И знаний столько же. Это либо карьеристы, которые своё время тратили не на повышение своего интеллектуального уровня, а на изобретение новых способов вылизать зад начальнику, либо профессиональные либералы, учившиеся жизни по Хайеку и Хантингтону.

— Ох, не любите вы либералов.

— Их история не любит. Приход либералов к власти в России всегда заканчивался революцией.

— Может быть, в этот раз нет?

— Странно ожидать другого результата от того же самого действия, вы не находите?

— Но ведь приход к власти левых тоже не привёл ни к чему хорошему?

— Вы считаете? Отсталая крестьянская страна стала мировым лидером. Даже с учётом того, что победила контрреволюция в конце прошлого века, революция была не напрасной. Да что там говорить – достаточно сравнить жизнь простого советского человека и его предка столетней давности. Революция в России дала колоссальный толчок в социальном развитии всего мира.

— Капитализм уже выработал вакцину против коммунизма.

— Всякий раз такой вакциной оказывается фашизм.

— Это эмоции. Важно то, что общество больше невосприимчиво к этим сказкам, про всеобщее равенство и благоденствие.

— Время покажет. Я верю в людей. И верю в то, что они в состоянии сами решать, какой будет их жизнь, сами способны организовать её.

— Сейчас мы уйдём на рекламу, вы можете продолжать голосовать, считаете ли вы нашего гостя умным человеком, а сразу после рекламы я оглашу результаты голосования.

101.

Всемирная стачка стартовала весьма успешно. В первый же день отказались выйти на работу около ста миллионов человек по всему миру, и каждый день к стачке присоединялись всё новые заводы и фабрики.

Конечно, это не могло понравиться нашим немецким партнёрам. Им не составило труда узнать, что Антон – в числе организаторов акции. Курт позвонил мне следующим утром. Было видно, что он призвал на помощь всю свою выдержку для этого разговора.

— Как это понимать, Василий? Мы ведём с вами бизнес, а вы за нашей спиной сотрудничаете с этими экстремистами? Это же прямой экономический урон!

— Я не имею к этому никакого отношения, Курт. Я бизнесмен, и не интересуюсь политикой, и тем более не занимаюсь никаким экстремизмом.

— Но ваш партнёр, Антон Валерьевич!

— Это его дело. Я отношусь к этому, как к хобби. Знаете, иногда люди занимаются очень странными вещами. Но он большой мальчик, и я не могу препятствовать его увлечениям.

— Эти увлечения вредят бизнесу, вы не считаете?

— Антон сейчас практически не занимается делами компании.

— Что ж, тем лучше. Мы не можем позволить себе вести бизнес с человеком, который организует стачки.

— Мы можем расторгнуть наши соглашения, если вам будет угодно.

— Этого мы тоже не можем себе позволить. У нас ведь с вами столько планов, забыли?

— И что вы предлагаете?

— Антон должен быть выведен из состава участников фирмы. Решите этот вопрос в ближайшее время, чтобы его не пришлось решать нам.

— Вы угрожаете мне?

— Как же я могу угрожать другу? Мы же с вами друзья, не так ли? Я предупреждаю.

Разговор был неприятный. Впрочем, этого следовало ожидать.

Я позвонил Антону. Поинтересовался, как они договорились с Юлей по разделу имущества. Оказалось, что вопрос не решён до конца – Юля хотела денег, а Антон, уже не знаю, почему, отрицал даже то, что у него они есть. Это могло быть опасно, Юля могла начать копать, и хрен его знает, что выкопала бы. Я сказал это Антону. Как бы невзначай предложил, чтобы он, поскольку всё равно не занимается делами, отписал Юле свою долю в компании – в обмен на отказ от каких бы то ни было претензий. Видимо, я был не слишком убедителен, и Антон насторожился. Пришлось рассказать ему о звонке Курта. Помолчав немного, он согласился со мной, что такой вариант будет лучше прочих – кто его знает, на что они готовы были бы пойти, чтобы выкинуть его из компании.

Я поведал Юле о своих героических усилиях по разрешению вопроса раздела имущества, о том, как я убеждал Антона пожертвовать своей долей в его пользу и о том, что у её мужа нет никаких денег, даже если и были, он потратил всё на своих новых друзей, так что ей всё равно не светит ничего найти. Она, как я и планировал, была благодарна. И очень хорошо умела проявлять благодарность.

Но у меня всё равно осталось какое-то неприятное послевкусие. Как будто я предал своего товарища, отжал у него долю. Нет, я понимал, что другого выхода не было – но совесть, сука такая, всё не унималась, пока я не залил её вискарём.

20 апреля по всему миру неожиданно прокатились нацистские выступления. Подозреваю, это было ответом на всемирную стачку. Россия не стала исключением. По Москве прошёл марш нацистов. Случились столкновения с дружинниками – тем пришлось утихомирить особо буйных, которых, к счастью, не поддержали более трезвые товарищи.

На следующий день либералы собрали гневный антифашистский митинг, в котором приняли участие и левые. Националисты ответили «Ночью длинных ножей». Вечером того же дня по всему городу произошло несколько нападений на либеральных вождей. В большинстве случаев дело ограничилось побоями, двоих сумела отстоять охрана. Увы, четыре атаки закончились гибелью жертв.

Одним из убитых оказался мой одноклассник – Витёк Абросимов.

Но это были ещё не все плохие новости.

Как показала запись видеокамер, в «прыжке» на Витька участвовал один из левых активистов, Дмитрий Аланов. Его и раньше замечали в связях с правыми. Либералы сразу же уцепились за эту возможность и обвинили левых в связях с нацистами. По их версии, нападение координировалось левыми и нацистами, доказательством чего было участие Аланова в акции. При этом делались весьма недвусмысленные намёки на то, что там были и другие левые боевики. К туманным фото подкладывались специально подобранные изображения левых активистов – выходило и правда похоже.

Но тут уже выступили реальные организаторы этих «прыжков» – движение «Русский фронт». Они заявили, что русский народ в состоянии защитить себя от либеральной нечисти и без помощи красной заразы, которая, на самом деле, ничем не лучше либеральной. И обвинять их в связях с красными может только враг русского народа. А как они разбираются с врагами русского народа, все уже видели. Своё обращение они закончили просьбой заткнуться всем, кто не желает быть причисленным к врагам русского народа с соответствующими последствиями для себя.

Так получилось, что все жертвы нападений выдвигались на выборах в Учредительное собрание. Это должно было заставить задуматься – но задумываться было некогда. На следующий день Союз граждан России созвал митинг, причём организаторы заявляли о том, что акция будет бессрочной. На митинге много говорилось об опасности фашизма, а также о том, что только сами либералы способны сделать Россию свободной, любая другая сила приведёт страну к тоталитаризму. Выдвигалось требование отмены выборов на участках, где выдвигались убитые политики. Однако данное предложение не нашло поддержки среди немногочисленных участников мероприятия. В итоге было принято решение выдвинуть вместо убитых новые кандидатуры. По моему округу выдвинули молодого парня – некоего Дениса Пташкина.

Пташкин был родом из Красноярска, в Москве жил последние лет пять, но достаточно активно занимался политикой – вёл собственный блог, участвовал в акциях. Забавно, но он оказался чуть ли не другом Данилова. Как оказалось, когда-то Денис был левым активистом – причём таким же ультра-левым, как сейчас – ультра-либералом, и ненавидел капиталистов так же, как сейчас ненавидел коммунистов. Я подумал, что мы найдём общий язык Этому несколько препятствовало одно обстоятельство. Совершив такой идеологический кульбит, Пташкин одновременно бросил пить. Но был он при этом вполне здравым трезвенником – во всяком случае, он вполне нормально чувствовал себя рядом с людьми, употребляющими алкоголь, и не читал лекций о вреде пьянства. Такой себе тихий завязавший алкоголик.

К вечеру бессрочная акция прекратилась, в Новопушкинском сквере осталось только пара десятков активистов, расставивших палатки. На какое-то время этому палаточному городку было суждено стать одной из городских достопримечательностей, и его даже включили в туристические маршруты для гостей столицы, которые на протяжении всего московского лета наведывались туда со всего мира, чтобы побрататься с русскими либертариями.

102.

Конец апреля выдался паршивым: стояла неопределённо-весенняя погода, которую я никогда не любил. Слава богу, хоть снег сошёл, спрятавшись небольшими обиженно-грязными кучками в тёмных углах городских парков. Последние его остатки были смыты неожиданным ливнем, который продолжался два дня

Ливень умыл Москву, и она засияла, как новенькая. Солнце, выждав пару дней, выглянуло теперь всерьёз и надолго. Погода пошла на поправку: теплело с каждым днём. Я уговорил Юлю выйти на свежий воздух – мы отпрались в Сокольники. Разливались малиновки, тараторили скворцы.

— Соловей как красиво поёт…

Это, конечно, был не соловей – какие соловьи в середине дня. Скорее всего, певчий дрозд. Но какая разница?

— Да, красиво.

Мы почти не разговаривали. Я катил коляску с мирно спящей Алисой, а Юля шла рядом, обняв меня за руку. Это было чудесно.

Мы уже двигались к выходу, когда я заметил, что молчание стало совсем уж долгим.

— О чём задумалась?

Она остановила меня и развернула к себе.

— А ты…. Ну, по поводу твоего предложения. Не передумал?

— Да господь с тобой! С чего бы мне передумать. Я тебя люблю, ты это знаешь прекрасно. К тому же теперь – это было бы очень полезно для бизнеса.

— Ах, вот как! Значит, для бизнеса?

— Да нет же, Юль. Просто, раз уж так всё удачно совпало. По крайней мере, не надо будет никому ничего объяснять.

— Когда я выходила за Антона, я думала, что это на всю жизнь. Не хочется, чтобы это вошло в привычку – выходить замуж. Конечно, глупо требовать от тебя клятвы вечной верности. Но я хочу быть уверена в том, что ты хотя бы сейчас меня не обманываешь.

— О каком обмане ты говоришь???

— Я знаю, что Антон говорил с тобой, просил присмотреть за мной и Алисой. Ты многое делаешь для нас, и спасибо тебе за это. Но не стоит жениться на мне из благородных побуждений.

— Никаких побуждений, Юля. Кроме одного: я люблю тебя и постараюсь сделать всё, чтобы ты была счастлива. И к Алисе буду относиться как к собственной дочери. Даже не сомневайся.

Она вздохнула и прильнула ко мне.

— Как же я хочу тебе верить!

Не скрою – на душе у меня пели самые настоящие соловьи, и ни с какими дроздами их спутать было невозможно. Мы решили, что Юля переедет ко мне в ближайшее время, как только уладит вопрос с мамой. Я решил приготовить ей сюрприз. Переезд состоится не раньше чем через неделю, и за это время мастера должны были полностью переделать одну из комнат в моей квартире в детскую.

А в конце апреля на улицы хлынуло солнце. Буквально за пару дней температура воздуха поднялась на десяток градусов. Первомай будто расправил плечи городу, скинувшему с плеч надоевший за зиму пиджак и дышавшему полной грудью.

Выборы прошли в хорошем настроении, почти без инцидентов. На моём участке, как и предполагалось, победили мы с Пташкиным. Сложно было сказать, кто в принципе выиграл эти выборы. Было ясно одно: ставка либералов на раскрученных оппозиционеров и короткую предвыборную кампанию не сыграла. В итоге, они взяли чуть ли не вдвое меньше мест, чем рассчитывали. Последние акции бритоголовых, скорее, испугали избирателя, чем привлекли голоса – националисты получили небольшой отток голосов по сравнению с результатами опросов. Левые выступили успешнее всего. Сказалась, конечно, всемирная стачка. Кампания прошла «на ура», в том числе, и в России, и левые получили трибуну, чтобы достучаться до избирателей. В относительных цифрах это был чуть ли не триумф – чуть ли не вдвое больше, чем рассчитывали. Однако в абсолютных – это был такой же мизер, как и у всех остальных, около 15 процентов.

Да, большинство в Учредительном собрании было беспартийным, и среди этих людей оказались, в том числе, и весьма мутные личности. Как правило, они были из далёких от столицы городов и весей и представляли региональных «баронов».

Либералы оказались крайне недовольны итогами выборов. В СМИ появилось несколько публикаций о некоторых избранных членах УС: трое, как оказалось, состояли в «Единой России», семь человек раньше работали в областных правительствах, у девяти была судимость, а ещё пятеро – имели незадекларированную недвижимость в Европе. Но самой колоритной фигурой был бывший генерал-майор полиции, уволившийся их органов за два дня до «странной революции». Оппозиционер Авральный, рассказывая об этих личностях на своём канале, требовал от «всех честных граждан страны», чтобы они вышли на улицы и потребовали отмены результатов этих выборов. Не для того, дескать, мы, граждане, выходили на улицы и свергали диктатуру, чтобы теперь эти жулики и воры опять лезли во власть. Он заявил, что не признаёт эти выборы, что члены его партии отказываются участвовать в работе Учредительного собрания и что остальные «здоровые силы гражданского общества» должны поступить также.

Увы для Алексея, эти призывы остались гласом вопиющего в пустыне – разве что лагерь в Новопушкинском сквере пополнился новыми палатками. Однако сами обитатели лагеря в разговорах с журналистами честно признавались, что пришли сюда не по призыву своего вождя, а просто потому, что погода хорошая. Аврального не поддержали даже ближайшие соратники. Алексей созвал в Москве внеочередной съезд для того, чтобы исключить из партии тех, кто согласится участвовать в работе УС, однако всё кончилось тем, что чуть не исключили его самого.

Через неделю ЦИК объявил официальные результаты выборов. Учредительное собрание должно было приступить к работе 1-го июня – в здании бывшей Государственной Думы. Правда, нам отдали только один корпус бывшей Госдумы, тот, что на Охотном ряду. Поскольку у нас не было таких штатов, как у бывших депутатов, все прекрасно разместились. Некоторые из учредителей воротили нос, кто-то требовал «всё переделать». Случилось и несколько конфликтов из-за кабинета, даже до рукоприкладства дошло. Это выглядело забавно: казалось бы, взрослые люди, солидные, совесть нации практически. А они из-за ерунды ссорятся да капризничают. Детский сад, ей-богу. Во всяком случае, меня мой кабинет вполне устроил, и я попросил ничего там не менять. В итоге, все разместились, конфликты были улажены, и осталось только дождаться официальной церемонии.

Всемирная стачка, тем временем, набирала обороты. На пике бастовало около двухсот миллионов человек на нескольких десятках тысяч предприятий. Конечно, всё это происходило в условиях жесточайшего противодействия собственников предприятий и государственных властей. Телевидение в разных странах показывало очереди в продуктовые магазины и живописало ужасы, вызванные «безответственным поведением» участников забастовки, по вине которых города остались без продовольствия. Финансисты подсчитывали убытки, экономисты рассуждали о тенденциях на рынке труда, оппозиционные политики обвиняли действующие власти, а влсти искали врагов.

Митинги, которые проводили рабочие, разгонялись, и очень жестоко: в ход пошло оружие. Хозяева предприятий нанимали штрейкбрехеров – хотя это было небезопасно для последних; штрейкбрехеров били.

В Германии был создана «Лига граждан для охраны правопорядка». По сути, это были бригады нациствующей молодёжи (а проще – гопников), специально организованные для борьбы с забастовочным движением. По словам официальных спикеров «Лиги», основная их задача заключалась в обеспечении безопасности простого рабочего, который хочет добросовестно трудиться и кормить свою семью. Но немецкие титушки не ограничились тем, что охраняли штрейкбрехеров. Помимо этого, они устраивали нападения на лидеров профсоюзов и членов их семей, громили профсоюзные офисы, в общем – отрывались, как могли. Довольно быстро стало известно, что за «Лигой» стоит Германский промышленный союз.

Полиция фактически бездействовала. В среде немецких полицейских не было единодушия. В большинстве случаев они втихую разделяли взгляды погромщиков и даже помогали им. Но были и случаи перехода полицейских на сторону забастовщиков. Так, в полном составе присоединилась к забастовке полиция Штутгарта. Властям пришлось выводить за штат всех полицейских и вводить чрезвычайное положение во всём Баден-Вюртемберге. В город были введены войска, взявшие на себя полицейские функции.

В итоге, через пару дней забастовка в Германии была закончена. Убытки от забастовки оценили в восемьдесят миллиардов евро. Убито около двух тысяч человек, несколько десятков тысяч пострадавших. Сожжено три десятка домов и полторы сотни автомобилей, принадлежавших профсоюзным вожакам. Арестовано более семи тысяч человек.

Примерно так же развивалась ситуация в Мексике. Однако там всемирная стачка наложилась на вялотекущую гражданскую войну с наследниками генерала Сапаты. В итоге правительству удалось подавить забастовку, но территория, контролируемая САНА, в одночасье увеличилась чуть ли не вдвое. Более того – сапатисты обнаружились в нескольких регионах далеко за пределами мятежного Чьяпаса, и было ощущение, что они ещё проявят себя.

В США размах террора против профсоюзов был даже больше – там было убито и покалечено на порядок больше людей. Однако забастовку удалось прекратить только в нескольких штатах.

Массовые репрессии, в итоге, разбудили гражданское общество, и правительствам пришлось повернуться лицом к забастовщикам. Лидеров «Трудинтерна» приняли в ООН, где было объявлено о созыве всемирной конференции по трудовым правам и подготовке конвенции. В свою очередь, представители «Трудинтерна» заявили, что поддерживают эти решения, однако не могут обещать немедленного прекращения стачки. По их словам, в большинстве случаев люди вышли бороться за свои конкретные права, которые попираются хозяевами предприятий. Но было ясно, что теперь забастовки пойдут на убыль.

103.

Клаус Хорстофф звёзд с неба не хватал. Ни в школе, ни где бы то ни было ещё. Учился середнячком; достаточно быстро понял, что жизнь его любимых героев сериалов про студентов ему не светит. Ему, ребёнку из рабочего квартала, была явно уготована иная судьба.

В 15 лет Клаус связался с бандой байкеров. В свободное от овладения премудростями рабочих профессий время подростки оглашали округу воем дешёвых мотоциклов.

Разумеется, поучаствовал и в уличных войнах; главным противником была группировка некоего Хасана. Он держал в своих не по-старчески крепких руках местный рынок. Ему платили местные турки – и продавцы шаурмы, и торговцы мандаринами, жирные ювелиры и тощие агенты по аренде недвижимости. Ему платили даже армяне, ремонтировавшие в своих мастерских всё, что угодно, от ботинок до телевизоров. Ему платили контрабандисты, наркоторговцы и прочие бизнесмены, которые не печатали рекламу в газетах. Естественно, империя Хасана нуждалась в защите. Благо, недостатка в молодых крепких парнях турецкая диаспора не знала. А сам Хасан позаботился об их подготовке, открыв множество бесплатных спортивных школ, которые, без исключения, были посвящены тем или иным единоборствам.

Началось всё, как это бывает обычно, из-за пустяка: горячий турок влюбился в немку, которая оказалось сестрой байкера. Девочка давала весьма щедрые шансы, но в решающий момент передумала, а турка было уже не остановить.

Возможно, если бы дело ограничилось отрезанной курчавой головой в пластиковом мешке, подброшенной в сад лично Хасану, никакой войны бы не случилось. Поговаривали даже, что он сам и отдал приказ – Хасан был очень строгих правил. Но этого брату девушки показалось мало. Изрядно надравшись, он, с несколькими своими близкими друзьями, напал на принадлежащий Хасану ночной клуб и, вдоволь покуражившись, спалил его дотла.

В этой войне полегли многие. И она же вознесла Клауса на вершину группировки, давно уже выросшей из подростковой банды в серьёзную криминальную структуру.

Возглавив банду, Клаус достаточно быстро прекратил войну, порядком надоевшую обеим сторонам. Их встреча с Хасаном прошла в атмосфере взаимного уважения.

Клаусу это дорогого стоило – не сорваться и не размазать этого черножопого ублюдка по дорогому персидскому ковру. Он прямо чувствовал, как желание сделать это клокочет в нём, застилая глаза. Но он сдержался, и теперь есть время на передышку. С этими тварями он разберётся позже.

Клаус не догадывался, что он давно под плотным колпаком у спецслужб. По мере роста его организации как-то само собой получилось, что в ней стала формироваться определённая идеология. Вернее, это Клаус мог бы предположить, что это получилось само собой. На самом деле к нему внедрили человека (Клаус его считал своим другом и надёжным соратником), который, раз за разом, методично и неторопливо вкладывал в голову участников группировки и её лидера нужное отношение к окружающему миру. Будучи профессиональным манипулятором, да ещё и специалистом по НЛП, Маркус искусно дёргал за ниточки, сплетая в голове Клауса причудливый узор.

Нельзя не сказать, что эти семена упали на подготовленную почву. Свою роль сыграло и то обстоятельство, что рожать мать Клауса уехала к своей матери, в небольшой городок Браунау-ам-Инн.  Бабушка позже рассказывала пятилетнему уже Клаусу, что в годы её молодости на этом месте была деревня Рансхофен. Ничем не славная, ставшая теперь частью городка, деревенька эта была известна лишь тем, что именно там родился Гитлер.

Когда Маркус узнал об этом совпадении, он сразу объявил Клаусу, что это, несомненно, знак, которому тот обязан следовать. Клаус не возражал. Конечно, в школе ему приходилось слышать, каким негодяем был его земляк; но при этом ему казалось всегда, что ему что-то не договаривают. Возможно потому, что сам учитель истории порой умолкал многозначительно, прерывая выученные проклятия.

Так Клаус узнал, что есть инородцы гораздо опаснее смуглых и бородатых бойцов Хасана. А именно – международная еврейская мафия, закабалившая большую часть христианского мира. Еврейские банкиры, делающие бизнес на холокосте и унизившие немцев, заставив испытывать их постоянное чувство вины.

Их надо заставить заплатить.

Эта мысль быстро приобрела в сознании Клауса конкретные формы: нужно просто прийти к ним и наставить на них стволы: пусть раскошеливаются. Нужно только найти удобный момент.

Маркус иногда знакомил Клауса с нужными людьми. Одним из них был человек средних лет в дорогом костюме. Имя своё нужный человек назвать отказался, и Клаус затруднился бы даже сказать, кто перед ним. Любой разговор личного характера новый знакомый быстро сворачивал, объявив, что не желает переходить на личности. Клаус догадывался, что новый знакомый знает о нём чуть меньше чем всё, и его это напрягало. Но нужный человек умел располагать к себе; он казался интеллектуалом и хранителем какого-то недоступного Клаусу знания. Про себя Клаус решил называть его Джеймс Бонд – было в нём что-то от киношного шпиона, который притворяется преуспевающим бизнесменом.

Когда новый знакомый рассказал о готовящемся празднике в баварских Альпах, план нападения созрел достаточно быстро. Конечно, Клауса напрягала необходимость половину денег отдать этому лощёному буржую, который, пусть и немец, но якшается с евреями и грабит христиан вместе с ними. Непосредственно перед операцией он узнал имя своего опасного благодетеля. Наведя справки, Клаус понял, что кинуть этого человека не получится, да и перечить ему не стоит. Откажись он от замечательного предложения, не ровен час, как лежать ему в канаве с пробитой головой. Такие люди шутить не любят, и риска утечки не допустят. Поэтому не нужно было и упоминть, что это имя – Курт Заубер – никогда не должно быть им произнесено.

После акции Клаус и его ребята без каких-либо сложностей покинули отель. Решили залечь на дно; было очевидно, что будут искать. Клаус вообще покинул родные края и уехал к Аннемари в Штутгарт. Когда-то она была его первой любовью. Потом уехала в большой город и зарабатывала проституцией. Клаусу приходилось пару раз защищать её от клиентов с особо богатой фантазией.

Аннемари никогда не призналась бы себе, но она была влюблена в Клауса с тех самых пор. И она проклинала его за то, что не удержал её тогда, и что нет у них пары замечательных детишек, мальчика и девочки, и не будет никогда…. Но каждый раз, когда он появлялся у неё на пороге – она была целиком к его услугам. В тот день – или, если повезёт, дни – она объявляла выходной. Да и Клаус никогда не жадничал.

Аннемари приняла Клауса, как родного, и не позволила себе обрадоваться, когда он сказал, что поживёт у неё какое-то время.

Радоваться и вправду было рано. На следующее утро в её дверь постучались и очень вежливо попросили позвать герра Хорстоффа.

Конечно, это был Заубер. Он рассказал Клаусу, что ему совершенно не стоит опасаться чего-либо. Но и деньги, которые были заработаны в этой акции, не следует тратить на пиво и девок. Заубер убедительно посоветовал вложить эти деньги в развитие группы. А именно – купить спортивный клуб с тиром и тренажёрным залом.

Клаусу было жаль ушедших денег. Но, как оказалось, дело того стоило. К тому же, если бы этот лощёный буржуй хотел его убрать, то сделал бы это с лёгкостью. Это он дал понять достаточно чётко. Было ясно, что у Заубера планы на него.

А через некоторое время Клаус был удостоен чести принятия в Пятый рейх. И узнал, наконец, в чём состояли эти планы.

Его потрясло их громадьё. Настолько, что ему захотелось вдруг заплакать и убежать – таким ничтожным он увидел себя. Но Хорстофф быстро оправился и дальше, как губка впитывал все происходящее, ничего не пропуская мимо.

Долой политиканов!

Долой мигрантов!

Долой социалистов!

Долой Евросоюз!

Да здравствует немецкая нация!

Да здравствует Пятый Рейх!

Клаус понял, что кричит это вместе со всеми. Его охватило небывалое воодушевление. «Будущее принадлежит нам!» — кричал Клаус, понимая при этом, что само это будущее не наступит для него. И был готов приложить все силы, чтобы сделать Германию великой опять.

Когда Заубер сказал, что ему нужно будет заняться созданием «Лиги охраны правопорядка», Клаус не сомневался ни минуты. И ничуть не пожалел об этом – славно они повеселились, сжигая дома и машины этих красных ублюдков.

Он, собственно, и не успел пожалеть. Один из этих красных ублюдков отправил его на тот свет, проломив череп монтировкой.

104.

Помимо вопросов политики и отношений с Юлей мне приходилось ещё и работать. В принципе, дела шли своим чередом, и даже неплохо, но время было сложное. Настя справлялась превосходно – чутьё Антона не подвело. Но бизнес – это такая вещь, которая требует постоянного участия. Иначе можно просто проспать тот момент, когда всё пойдёт не так, как надо.

Я был в офисе, когда в скайп постучался Фридрих Рильке. Разговор, как обычно, мы вели через встроенный на компьютере переводчик.

— Приветствую вас и поздравляю с избранием в парламент!

— Учредительное собрание – это не парламент.

— Ну как же! До принятия новой конституции и проведения выборов вы будете исполнять функции парламента. Правительство подотчётно вам. Вас ведь даже переизбрать нельзя!

— Очень надеюсь, что наша работа не затянется, и я смогу вернуться в полной мере к своей обычной работе.

— И, тем не менее, на данный момент вы – в большой политике. У меня есть друзья в Совете Европы, они узнали, что мы партнёры с вашей компанией, и желают с вами познакомиться. Как вы, наверное, знаете, делегация вашей страны была исключена из Парламентской ассамблеи. Но теперь ситуация изменилась. У вас новая страна, новый парламент. Сейчас обсуждается вопрос приглашения делегации вашего Учредительного собрания на сессию ПАСЕ. И я постараюсь, чтобы вас порекомендовали включить в эту делегацию.

— Чтобы я или кто-либо ещё мог представлять Учредительное собрание в ПАСЕ, необходимо чтобы этих людей кто-то делегировал для выполнения этой миссии. Как я понимаю, сделать это может только само Учредительное собрание. А пока я ещё даже присягу не принял.

— Насколько мне известно, уже через пару дней у вас запланировано торжественное открытие вашего Собрания. Совет Европы сам направит к вам делегацию для приветствия и поздравления с началом работы. Тогда же официально пригласят и вашу делегацию, посетить ПАСЕ, так сказать, с ответным визитом. А неофициально к приглашению будет прилагаться список имён, которых Совет Европы хотел бы видеть. И я вам обещаю – вы будете в этом списке. Если, конечно, вы сами не возражаете против визитов к нам.

— К вам? Разве сессии ПАСЕ проходят не в Страсбурге?

— Совершенно верно. А буквально в 20-ти километрах, в Оффенбурге, у нашей компании полимерное производство. Думаю, Вам будет интересно. Также мы планируем провести там, так сказать, некое неформальное мероприятие, на котором будет много серьёзных людей. И среди них так же есть люди, которые хотели бы познакомиться с вами.

— Я слышал, там были какие-то беспорядки?

— Уверяю вас, сейчас всё хорошо. Все проблемы мы решили. Кстати, хотел поблагодарить вас за то, что вы вошли в наше положение по поводу вашего партнёра. Теперь его доля принадлежит его жене?

— Бывшей.

— Хорошо. Какие у вас отношения с ней?

— Вы – первый, кому я это скажу. Мы собираемся пожениться.

— Вот как? Что ж, поздравляю от души. И позвольте через вас пригласить вашего нового партнёра вместе с вами.

— Я обсужу это со своим новым партнёром.

Повидла было столько, что можно хлеб макать.

Я бы уверен, что Юля никуда не поедет. Заготовил аргументы про то, что ей стоит развеяться, что её мама будет только рада, если ей на пару ней оставят внучку. Но всё это не пригодилось. Юля согласилась на удивление легко. Только посмотрела странно.

— Если ты считаешь нужным, чтобы я поехала и встретилась с твоими партнёрами – я согласна. Но у меня есть условие. Мы едем только на два дня. Если даже ты решишь остаться, я улечу в Москву одна.

Я не спорил.

Страсбург нас встретил настороженно. Впрочем, я побывал только на пленарном заседании. Слава богу, желающих выступить от нашей делегации было предостаточно, так что моя роль на этом мероприятии была весьма скромной – разве что, дал пару экспресс-интервью. Потом мы с Юлей отправились по магазинам, а вечером нас встретил Фридрих на машине и отвёз в поместье близ Оффенбурга, принадлежащее CIR. По его уверениям, там обещало быть намного интереснее, чем на официальном банкете в ПАСЕ.

Обстановка и вправду была замечательная. Живая музыка. Многочисленные славословия в адрес присутствующих. Вспомнили и меня, приветствуя, ни много ни мало, как Отца-Основателя Новой России. Что греха таить, я чувствовал себя превосходно. Никогда ранее я не находился в подобной компании; а представить себе положение, при котором я буду приниматься этими людьми на равных, я вообще не сумел бы. Что ж, Место В Истории было достаточно удобным.

Всё было замечательно, пока не подошла Юля и не сказала, что утром летит в Москву. Позвонила няня и сказала, что Алисе нездоровится. Она не просила меня ехать с ней – только проводить на самолёт. После чего, сославшись на усталость, попросила распорядителя проводить её до номера.

Если честно, я был зол на неё. Какого чёрта? Да и что она сможет сделать, даже если ребёнок заболел? Есть врачи; у мамы – все необходимые инструкции. Да и как она представляет себе, чтобы я летел с ней? Она же этого хочет! Нет уж. В конце концов, нельзя упускать возможность пообщаться с такими людьми.

Я продолжил накидываться, меняя собеседников. Увы, алкоголь почти не действовал – сказались обида на Юлю и общее нервное напряжение. Только вот Фриц куда-то пропал…. Не видно его уже часа два….

Ровно в полночь на сцену вышел какой-то генерал с бокалом шампанского и предложил выпить за новую эру Германии и Пятый Рейх.

Раздались аплодисменты, правда, весьма быстро стихли в недоумении. На экране появилась новостная лента.

— Как нам стало известно, канцлер и президент Германии находятся под арестом. Мы пытались разыскать министров и руководителей фракций в Бундестаге – пока никого найти не удалось. Похоже, они тоже арестованы или прячутся. Мы смогли дозвониться только до министра обороны, который сказала нам буквально следующее: «Подождите, скоро вы всё узнаете». Что ж, поздравляю наших зрителей – у нас, похоже, переворот! Мне сообщают, что арестован и министр МВД, причём арестовал его лично начальник полиции! Известно, что заговорщики называют себя «Пятый рейх», и, по-видимому, в их числе все или почти все наши силовые министры.

Генерал щёлкнул пультом и повернулся к собравшимся.

— От имени Пятого Рейха выражаю признательность компании CIR за помощь и поддержку, а также за то, что согласилась передать нам это здание. Теперь все собравшиеся – гости Пятого Рейха. Прошу всех сохранять спокойствие и продолжать отдыхать. Вам ничего не угрожает, но ради вашей собственной безопасности вам не следует покидать имение. А поскольку безопасность гостей очень важна для нас, мы предпримем все усилия, чтобы лишить вас возможности это сделать.

Я попытался выйти из зала, чтобы пройти к Юле, но вооружённый человек на выходе не выпустил меня. Я потребовал, чтобы он позвал старшего офицера. Пришёл невысокий капитан, который предложил пройти с ним. Он отвёл меня в какой-то кабинет и вышел, захлопнув дверь. Почти сразу же вошёл генерал.

— Где моя жена?

— Успокойтесь. Ваша жена спит в своём номере. – По-русски он говорил с изрядным акцентом, но весьма грамотно.

— Пустите меня к ней.

— Не могу. Вы будете будить её. Зачем?

— Я требую…

— Послушайте, Василий Максимовитч. Пятый рейх гарантирует безопасность гостям. Вы, к тому же, личный гость герра Заубера, нашего уважаемого товарисща. Так, я не желаю причинять вам вред или насилие.

— Спасибо за Вашу деликатность. Я всего лишь хочу увидеть свою жену.

Он посмотрел на меня как-то брезгливо – а потом я увидел только кулак, летящий мне в лицо.

 

А теперь следует вспомнить, какой выбор бал сделан в восьмой главе. Как Антон распорядился телефоном?

105А.

Приложил меня генерал неслабо: когда сознание возвратилось, скула изрядно болела. Ещё немного побаливало плечо – там был след от укола. Меня укололи, пока я был без сознания. Хорошенькое дело! За окном уже было утро. В чувство меня привели звуки выстрелов и крики в коридоре. В комнате я был совершенно один. Я ломанулся к двери, дёрнул её – она внезапно открылась. Я вышел в коридор; в некотором отдалении лежал мой обидчик, и я не мог бы сказать, был ли он жив. Со стороны лестницы слышались выстрелы: там продолжался бой, правда, недолго. Я прижался к стене и осторожно двинулся в ту сторону – нужно было найти Юлю.

Увы, приоткрытую дверь я заметил слишком поздно – когда из неё уже вываливался бугай в камуфляже, тащивший какого-то старика, который показался мне знакомым. Он держал старика под руки и выходил из комнаты спиной, не видя меня. Но зато меня заметил второй бугай, державший тело за ноги. Он что-то коротко бросил первому, и они мгновенно опустили старика на пол, наставив на меня стволы.

Заведя меня под дулами автоматов в комнату, бойцы удалились, унося старика. Я огляделся. Место у двери сразу занял ещё один боец, второй вышел: видимо, встал снаружи.

Стоящий в глубине комнаты мужчина обернулся, и я узнал Долгоносова. Он, казалось, был удивлён, хоть и старался не подать виду.

— Да, не такой я представлял нашу следующую встречу.  Присаживайтесь, Василий Максимович, — он указал на кресло. – У вас, верно, есть вопросы. Может быть, коньяку?

— Воды, если можно.

— Как скажете.

Долгоносов прошёл к бару и через некоторое время поднёс мне стакан воды. Я сделал пару глотков и поставил стакан. Арсений Тимофеевич сел в кресло напротив.

— Слушаю вас.

— Что вообще происходит? И где моя жена?

— Невеста, вы хотите сказать? С ней всё в порядке, не волнуйтесь. Она покинула особняк и едет в аэропорт. Можете позвонить ей и убедиться. Только категорически не советую её нервировать – ни к чему это.

Я воспользовался предложением. Юля взяла трубку достаточно скоро. По её словам, она действительно ехала в аэропорт. Якобы, она не смогла меня найти и уехала в аэропорт одна, и, судя по голосу, была обижена на меня.

— Теперь вы спокойны?

— Что вообще происходит?

— Слишком общий вопрос. Вообще происходит много чего.

— Вы меня поняли. Здесь что происходит?

— Если в двух словах, нам нужен был один человек. И мы за ним пришли. К несчастью для вас, вы стали свидетелем этого события. Поскольку мы не можем рисковать, вы умрёте.

— Я даже не знаю, кто это!

— Узнаете. Вспомните. О его пропаже будут говорить по всем телеканалам.

— Могу гарантировать, что ничего никому не расскажу.

— Нет. Мы так не работаем. Это неприемлемый риск.

— И что же теперь? К чему тогда наша беседа?

— Я с уважением отношусь к вам. Думаю, вы заслужили право получить ответы на имеющиеся у вас вопросы. Я постараюсь удовлетворить ваше любопытство – разумеется, в пределах собственных знаний. Но, уверен, этого вполне достаточно. Спрашивайте!

— Кто вы?

— Василий Максимович, у вас не так много времени, чтобы задавать глупые вопросы. Вы это и так знаете. Я никогда не вру – и то, что я рассказал вам в нашу прошлую встречу – чистая правда.

— Какие у вас отношения с Пятым Рейхом?

— Это одна из организаций, которые мы поддерживаем. Такие есть во всех странах так называемого «первого мира», и не только.

— Насколько мне известно, подобные организации выступают обычно за изоляцию и крайне плохо относятся к глобализму.

— Верно. Это нам и нужно.

— Разве вы не стремитесь к мировому правительству?

— Упаси бог. Зачем это нам? Структуры, подобные нашему фонду, и так контролируют мировую экономику. Нам нет нужды в формальном закреплении глобализма.

— А зачем вам националисты?

— Любой националист, что бы он ни говорил, всегда хочет войны. Любая национальная идея – это идея противостояния своей нации с другими, это идеология борьбы за жизненное пространство. А война – двигатель человеческой цивилизации, двигатель науки. Всё, чем располагает сегодня общество, было когда-то придумано с военными целями.

— Ага. И при этом люди гибнут миллионами.

— Такова цена прогресса. Судя по тому, как растёт численность населения, войны оказывают не слишком большое влияние на демографию.

— Вам бы хотелось, чтобы это влияние было больше. Да и люди вам не особо нужны.

— Что вы имеете ввиду?

— Я в курсе направлений ваших исследований в области трансгуманизма.

— Что касается лично меня, то я не планирую пересаживать своё сознание в искусственное тело. Да и не доживу, думаю, до того момента, когда это станет возможно. Но в целом, я считаю, что за этим – будущее человеческой цивилизации. Но Вы не правы: война не самый лучший инструмент для контроля человеческой популяции. Есть множество других, гораздо более эффевтивных.

— Зато она помогает вам зарабатывать. Ведь именно в этом – главная цель? Сначала производите оружие, потом восстанавливаете разрушенное – сплошной профит!

— Не скрою, война – весьма выгодное предприятие, с коммерческой точки зрения. Но, как я говорил вам в прошлый раз, деньги – не главное. Прогресс, развитие науки, совершенствование нашего биологического вида – куда более важные вещив

— Вы чудовище. И ваши сообщники.

— Это эмоции, Василий Максимович. Если вы желаете так оскорбить меня – бесполезно. Я давно уже по ту сторону добра и зла. Я служу человечеству. Это служение подчас требует решений, которые могут показаться кому-то не вполне корректными с этической точки зрения. Но их приходится принимать.

— Кто этот человек, которого вы похитили?

— Это Евгений Васин.

— Акустик? Который пропал в прошлом году? Я думал, он и так у вас.

— Нет. Действительно, всё выглядело, как похищение – но он сам в нём участвовал. Ему помогли сбежать наши друзья из Пятого Рейха. Он работал на германское правительство в последнее время, однако наотрез отказался иметь дело с нами. Более того – спрятался так, что подобраться к нему не было никакой возможности. Жил на острове, под охраной BND. Сегодня его удалось выманить на это собрание, и мы не могли упустить эту возможность.

— И Вы думаете, что теперь он согласится на вас работать?

— Поверьте, мы умеем убеждать.

— Бить будете?

— Зачем? Есть препараты, прекрасно подавляющие волю, и при этом не затрагивающие когнитивных способностей человека, некоторые технологии. Да и их долго применять не придётся: через пару недель он будет считать нас лучшими друзьями.

— Я одного не пойму: он ведь фактически уже был похищен. К чему всё это?

— Он был, как вы изволили выразиться, похище, Пятым Рейхом. Именно так и должны были считать все – разумеется, из тех, кто вообще мог быть в курсе его судьбы. И никто не должен был видеть, как его отсюда выводят.

— И зачем же он был вам нужен?

— Он обладает уникальными знаниями, которым сам не знает цены. Помимо проекта «Сирена», который сам по себе очень интересен, он занимался много чем ещё в сфере акустических исследований. В частности, распространением акустической волны в нетипичных нестабильных средах и воздействием волны на эти среды. Его кандидатская и докторская диссертации были засекречены. Он опередил время на несколько десятилетий, да и сейчас ещё остаётся впереди мировой науки.

— И всё это – ради одного человека?

Долгоносов замялся.

— Вы обещали говорить правду.

— Обещал, действительно. Нет, не одного. Мы вывели из здания восемь человек – специалистов в различных областях. Но не думаю, что вам интересны их научные профили.

— Почему меня нужно непременно убить? Почему бы не убедить меня стать вашим другом?

— Если бы можно было – обязательно бы это сделали. Я противник бессмысленного насилия, да и совсем не помешал бы свой человек в российском парламенте, да ещё и среди наших противников. Увы: у вас индивидуальная невосприимчивость к гипнозу. Она встречается нечасто, но у вас именно тот случай.

— Я даже не попрощался с женой.

— С невестой.

— Один чёрт.

— Поверьте, так лучше для всех – в первую очередь, для неё. Она оплачет вас, и будет жить дальше, воспитывать дочь. Мы позаботимся, чтобы они ни в чём не нуждались, это я вам обещаю.

— Как вы убьёте меня?

— Уже.

— Что, простите?

— Фактически, вы уже мертвы. В стакане с водой был яд. – Долгоносов бросил взгляд на часы. – Вам осталось ещё около часа, плюс-минус. Смерть будет лёгкой и безболезненной. Скоро вы просто заснёте. Думаю, вам приснится что-нибудь хорошее – море, солнце, тропический остров. К тому же, сон субъективно будет довольно длинным – возможно, вы даже проживёте в нём не один месяц или год.

— Как это?

— Таков человеческий мозг. Он угасает медленно, и с отмиранием каждой клетки, всё медленнее работает, и поэтому субъективное время удлиняется. Так что – счастливого вам путешествия.

105Б.

Приложил меня генерал неслабо: когда сознание возвратилось, скула изрядно болела. Ещё немного побаливало плечо – там был след от укола. Меня укололи, пока я был без сознания. Хорошенькое дело! За окном уже было утро. В чувство меня привели звуки выстрелов и крики в коридоре. В комнате я был совершенно один.

Я вспомнил о телефоне, который мне когда-то передал Антон. Слава богу, он оказался на месте. Я набрал «единичку». Голос в трубке сказал, что моё местоположение установлено и чтобы я никуда не выходил.

Следующие сорок минут я провёл как на иголках. Шум тем временем утих, но было слышно какое-то движение в коридорах здания. Я решил придерживаться инструкции и никуда не выходить из комнаты. Телефон не отвечал. Чёрт! Надеюсь, с ней всё в порядке.

Моё состояние было далеко до оптимального. Я сел в кресло и вырубился, очнувшись от грохота за окном; затем разбилось стекло. На подоконнике показался мужик в комбике и жестом подозвал меня. Я подошёл к окну; он обхватил меня под грудь, и нас затянули в зависший над особняком вертолёт.

Вертолёт сел через некоторое время. Меня вывели, и тот же мужик проводил меня к припаркованному автомобилю. За рулём его оказалась – нет, не может быть! Анастасия!

— Здравствуйте, Василий Максимович!

— Здравствуйте…. А вы-то как здесь оказались?

— Мы были здесь, неподалёку. Прикрывали Вас.

— Что случилось?

— Особняк взяли под контроль какие-то военные, где-то полсотни бойцов. Они вывели из здания несколько человек и уехали в неизвестном направлении. Нам пришлось подождать, когда они уйдут. Поэтому не получилось вызволить Вас раньше.

— Нужно найти Юлю.

— Её не нужно искать. Она только что покинула особняк и уехала в сторону аэропорта. Мы проследили – с ней всё в порядке.

— Но что Вы здесь делали?

— Я же сказала – прикрывали Вас.

— Хорошо, сформулирую иначе: кто меня прикрывал?

— Друзья, как видите.

— И какое отношение Вы лично имеете к этим друзьям?

— Я понимаю, что у Вас много вопросов. Подождите немного, скоро всё узнаете.

Через некоторое время мы доехали до какого-то аэродрома, где нас уже ждал Bombardier. В салоне самолёта меня ждал ещё один сюрприз – там оказалась Яна. Я, обессиленный, упал в кресло. Самолёт взлетел. Яна смотрела меня вроде с участием.

— Как твоё самочувствие?

— Не считая того, что мне чуть не сломали челюсть, а потом накачали транквилизаторами – вполне сносно. А ты здесь какими судьбами? Я думал, ты с Антоном на островах.

— Как видишь, нет. У Антона всё хорошо, а тебе нужна была помощь.

— Что всё это значит?

— Мы сопровождали тебя – незаметно. И, как видишь, не зря.

— Да кто такие эти «мы»-то?

— Мы – это небольшая группа, которая решает сложные задачи нестандартными способами. Мы называем себя – в шутку, конечно – ангелами.

— И кто же ваш Чарли?

— Никто не знает, как его зовут на самом деле. Это бывший кагебешник. В девяностых, ты помнишь, в стране царил настоящий бардак. К власти пришли неприкрытые предатели, которые распилили СССР и пытались встроить его остатки в новый мировой порядок. До сих пор пытаются. Умным людям уже тогда стало понятно, к чему всё идёт. Остановить эти процессы не представлялось возможным. Поэтому наш руководитель…

— Архангел?

— Можно и так. Так вот. Он задумался о стратегических перспективах. И решил действовать неординарно. Нужно было сформировать необходимые предпосылки для строительства новой России.

— Ты хочешь сказать, что вы двадцать лет готовили революцию?

— Почти. Первый состав ангелов был собран в начале нулевых. Он собирал первый состав по детским домам и интернатам по всей стране, выискивая тех, кто устраивал его по интеллектуальным и физическим качествам. Таким удалось набрать около десятка. Предпочтение отдавалось девушкам. Пару лет тренировок в специальных условиях, с 18 лет – участие в операциях.

— Может быть, он просто старый педофил?

— Ничего подобного. Просто девушке легче войти в доверие. Пример Насти это прекрасно демонстрирует.

— Настя? В начале нулевых ей было совсем мало лет.

— Состав группы постоянно менялся. Работа тяжёлая, связана с риском. Большинство членов группы, слава богу, просто повзрослели и ушли: ангелы не должны быть старше двадцати восьми. Но были, к сожалению, и потери. Ты, наверное, помнишь Катерину?

— Она тоже была из ваших?

— Да, как и её муж. К слову, он как раз вытаскивал тебя.

— Что-то не сходится. Насколько я помню, ты из вполне благополучной семьи. Как ты оказалась среди этих ангелов?

— Со временем круг кандидатов был расширен, в том числе, за счёт детей сотрудников КГБ, таких, как я или погибшая Катя.

— Она тоже была дочерью кагебешника?

— Внебрачной дочерью, и бывшего кагебешника.

— Не того ли, о ком я подумал?

— Именно.

— И какие у вашей группы задачи?

— В основном, наблюдение, аналитическая работа. Несмотря на хорошую подготовку, силовые акции мы проводим крайне редко. В основном занимаемся тем, что находим людей, деятельность которых отвечает нашей цели, помогаем им, по возможности, незаметно. Мы следим за тем, чтобы история развивалась в правильном направлении, и подправляем ход событий в случае необходимости.

— В правильном направлении? Это смешно! То есть всё, что происходило в России последние два десятка лет – ваших рук дело?

— Нет, конечно. Но без нашего участия всё было бы намного хуже, поверь. Нам удалось предотвратить настоящую катастрофу, и сделано это было очень аккуратными, точечными действиями. Об этом я не могу тебе рассказать, не проси.

— Стамбульское землетрясение  тоже на вашей совести?

— Нет, конечно. Но мы знали о том, что оно будет. Как и о планах, связанных с тем, чтобы его ускорить в интересах определённых лиц. При всём желании, у нас не было возможностей повлиять на эти события. Но мы, по крайней мере, встретили их во всеоружии. И смогли подготовить страну к новому возрождению.

— Не факт, что сегодняшняя ситуация завершится возрождением. Вполне может быть наоборот.

— Мы постараемся этого не допустить. И ты нам поможешь в этом. К тому же, ты – один из немногих, кто знает о нашей деятельности теперь, и будешь, надеюсь, помогать нам сознательно.

— Антон тоже входит в число этих немногих?

— Антон знает намного меньше, хотя, наверняка, и подозревает о чём-то. Но он не задаёт ненужных вопросов – просто действует. Мы за ним следим.

— А ещё ты с ним трахалась.

— Это было нужно для дела.

— Для дела?

— Да. Мы составили его профиль, и пришли к выводу, что семья будет мешать ему выполнить миссию. Он – настоящий гигант, которому нужна свобода. Жена, дети – это уязвимость, возможность для шантажа, необходимость заботиться о них. Поэтому мы спровоцировали его на измену, и постарались сделать так, чтобы жена об этом узнала. Всё разрешилось наилучшим образом. Ты блестяще справился с возложенной на тебя задачей – подстраховал друга. Стоит ли говорить, что Юле не стоит ничего рассказывать – чем быстрее она забудет про Антона, тем лучше.

— И что же дальше?

— Борьба не закончена. В Германии – путч. Мы предполагаем, что всё это организовано с подачи «New Generation», и ожидаем схожих событий ещё в нескольких европейских странах. Россию они тоже не оставят в покое, хотя у нас есть какое-то время для передышки. Ты вернёшься в Москву, и продолжишь работу, как раньше. А мы будем тебе помогать изо всех сил. Всё будет хорошо.

 

ЭПИЛОГ

Бывает так – просыпаешься утром, но только что виденный сон отпускает не сразу. Особенно, когда сон походил на лихо закрученный экшн, в котором ты играл главную роль. В голове бродят обрывки разговоров, лица людей, отзвуки событий, послевкусие эмоций…. Каждая попытка сконцентрироваться на прошедшем сне только размывает его. Как будто смотришь куда-то, силившись разглядеть – но силуэт растворяется в утренней дымке.

Вот и сейчас – я уже не помнил, что именно мне снилось; помнил только, что это было что-то захватывающее и жутко интересное. Впрочем, это всего лишь сон.

День обещал быть ясным.

Я потянулся и открыл глаза. Мой взгляд упёрся в точёную Юлину фигурку у окна. Я подумал, что роды совсем не испортили её. Оно было приоткрыто, и Юля курила украдкой, думая, что я сплю. Мне это не нравилось, но этим прекрасным майским утром настроение было настолько соответствующим погоде, что я решил не портить его даже малейшим негативом. Вместо этого я поднялся с кровати, подошёл на цыпочках к жене и шлёпнул её по аппетитной попке. Юля выбросила сигарету и обняла меня, положив голову мне на грудь. У меня шевельнулась шальная мыслишка, но я решительно её отбросил. Предстояло много дел.

Мне внезапно захотелось омлета с лососиной, и непременно – холодной водки. Обычно я не пью по утрам, разве что с похмелья. Но вчера я не пил. Странное желание. К чему бы это?

Я осмотрелся вокруг.

Ничего необычного.

И вместе с тем – странное ощущение.

Как будто всё это уже было.

Вот только – со мной ли?

---

[1] Совершенно не важно, впрочем. Антон всё равно сейчас скажет сам.

[2] Имеется в виду большинство в 2/3 голосов

[3] Н. Махно. «Воспоминания».

[4] Геродот

[5] «Космополис», 2012 г., реж. Д. Кроненберг

[6] К.Г. Юнг

---

Материалы по теме:

Валерий Дмитрук. Налево пойдёшь — коня потеряешь (роман) 

Валерий Дмитрук. Налево пойдёшь — коня потеряешь (ч.2)

Валерий Дмитрук. Налево пойдёшь — коня потеряешь (ч.3)

Валерий Дмитрук. Налево пойдёшь — коня потеряешь (ч.4) 

Валерий Дмитрук. Налево пойдёшь — коня потеряешь (ч.5) 

Валерий Дмитрук. Налево пойдёшь — коня потеряешь (ч.6)

Валерий Дмитрук. Налево пойдёшь — коня потеряешь (ч.7) 

Валерий Дмитрук. Налево пойдёшь — коня потеряешь (ч.8)

Валерий Дмитрук. Налево пойдёшь — коня потеряешь (ч.9)