Депутатство – хорошая вещь. (Конечно, если ты умный человек и не хлопаешь ушами, а практично используешь свое положение). Да, очень хорошая вещь! Но только, увы – не вечная. Все кончается, придет конец и депутатству. А потому – надо не терять времени даром и позаботиться о будущем.
Так думал Артур Витальевич Черешня, депутат Областной думы.
И Артур Витальевич заботился. Очень хорошо заботился. К концу его второго депутатского срока у него уже была сеть магазинов, пять бензоколонок в разных концах города, плюс две платные парковки.
Это, конечно, было неплохо. С таким заделом жить можно. Но Артуру Витальевичу не давал покоя дворец культуры «Парус» – прекрасный, белый, мраморный, знаменитый на всю область. Он прямо бредил им. Даже снился ему этот дворец.
И почему он так хотел его заполучить? Он и сам не знал. Да, выгодно, конечно, можно деньгу загрести. Это – само собой. Но было и ещё что-то. Дворец вызывал в бронированной душе торгаша какие-то странные, непонятные ему самому чувства. Артуру Витальевичу казалось, что, если он купит дворец — его жизнь вдруг изменится, станет легкой, светлой, праздничной. Что он, приобретя дворец, получит в собственность и ту радость, которая легкокрыло веяла над его белыми стенами.
Этот дворец строил весь город, нет – вся страна… Труд тысяч советских рабочих превратился в блистающее здание, все из белизны и солнца: стройные высокие стены, нарядные лестницы, светлые залы и кабинеты и вестибюль, похожий на цветочную оранжерею. Четыре десятилетия дворец цвел, потому что его щедро питал труд тысяч рабочих.
После девяносто первого года над дворцом стали собираться тучи. Поначалу они собирались не очень заметно, и сотрудники дворца какое-то время даже думали, что все останется по-прежнему. Но по-прежнему остаться не могло, потому что это уже была не прежняя страна, не та страна, в которой задаром стоят белые мраморные дворцы – а это была уже другая страна, в которой все продается и покупается. И вскоре сотрудникам дворца ясно дали понять, что пришли другие времена, и придется жить не по-прежнему.
Потоки золота и нефти, угля и газа, труд миллионов слесарей, трактористов, шахтеров, ткачих — все это больше не будет вливаться в беломраморный дворец и поддерживать красоту его лестниц, залов и кабинетов. И газ, и уголь, и нефть, и труд рабочих – все это теперь идет в другое место – в руки тех, кто завладел фабриками и заводами. А дворец должен перейти на самоокупаемость, или, проще говоря – выживать, как знает.
Так началась агония. Сначала потеснились, изыскали какие-то площади и стали сдавать их в аренду – но это был мизер, и его, конечно, не хватало, чтобы содержать дворец в прежнем виде. Дворец на глазах терял свое великолепие. Вдобавок муниципалитет теперь выдавал зарплату работникам дворца с таким видом, словно делал о-очень большое одолжение надоедливым бедным родственникам. Несколько самоотверженных сотрудников бились, как рыбы об лед, стараясь спасти дворец, и в то же время понимая, что это бесполезно, что конец неизбежен… И конец наступил – дворец стал собственностью господина Черешни.
***
Вскоре после этого начался исход творческих коллективов – певческие, танцевальные, музыкальные, рукодельные и всяческие другие коллективы покидали дворец вместе со своими инструментами, костюмами, микрофонами, декорациями, нотами, пьесами, кройками, вышивками, гербариями, макетами самолетов и кораблей и всевозможными материалами для выжигания, резьбы, плетения, лепки, тиснения, и пр., и пр. Некоторые из них нашли приют в других дворцах, пока еще уцелевших, остальные прекратили свое существование. Освободившиеся помещения спешно сдавались в аренду, и скоро дворец был сверху донизу нашпигован торговыми, страховыми, адвокатскими и прочими конторами.
Однако Артуру Витальевичу не хотелось, чтобы знаменитый «Парус» выглядел как простое коммерческое предприятие. Ему хотелось, чтобы «Парус» по-прежнему считался Дворцом культуры. Поэтому он все-таки оставил несколько коллективов: юношескую танцевальную студию, кружок макраме, еще два-три кружка, кажется, декупажа, вязания и кулинарии, и самое главное – детский хор «Орлята», который в свое время гремел на всю страну.
Артур Витальевич считал это актом великодушия со своей стороны – ведь ему ничего не стоило вышвырнуть и эти коллективы, а он все-таки оставил. Но неблагодарный народец не понимал его доброты. Приватизация «Паруса» и изгнание коллективов стали почему-то камнем преткновения, больной темой для щукинских граждан. Ее неизменно поднимали на всех депутатских встречах, ее мусолили на всех общественных слушаниях – и этим омрачали настроение Артура Витальевича.
В один прекрасный день господин Черешня подумал, что надо бы отобрать у «Орлят» зал, в котором они репетируют. Роскошный зал, прямо просится под ресторан, оставлять им такой зал – жирно будет. Выгонять, конечно, не следует – паршивый народец только и ждет, чтобы поднять шум, но можно ужать их в танцевальную студию. Пусть музыканты и танцоры репетируют по очереди… Довольно с них!
***
Детский хор «Орлята», как уже было сказано, в Союзе гремел. Но теперь он уныло прозябал на задворках музыкальной жизни. И хотя его создатель и художественный руководитель, Андрей Ефремович Орлов, все еще пытался вернуть своему хору былую славу – но все эти трепыхания ни к чему не вели. Все снова и снова расшибалось об глухую стену, и называлась эта стена «денег нет».
Для детского хора «Орлята» эта стена оказалась роковой.
Не было больше ослепительных гастролей по всей стране, не было триумфального участия во всех возможных конкурсах, от областных до международных. Не было восторженных статей во всесоюзных газетах об очередной победе «Орлят» и интервью с его художественным руководителем. Теперь «Орлят» приглашали выступать только на городские праздники.
И они выступали. Выступали, как и прежде, превосходно. Но что-то ушло из их выступлений. Ушло то солнечное торжество, тот победный задор, с которым они пели раньше – дети, любимые и обласканные своей страной, ее радостная и светлая гордость. Теперь в них было что-то деловито-взрослое.
Не тот был уже и Андрей Ефремович Орлов.
Нет, он был все тем же худощавым седовласым красавцем, так же прямо ходил и величаво держал голову. На концертах он всегда был в ослепительно-черном костюме, который подчеркивал его стройность. И непременно галстук-бабочка – бирюзовый, или кофейный, или цвета спелой вишни.
И так же после концерта он стоял возле своих «орлят» — помолодевший, гордый, с вызовом в глазах, и делал свой коронный жест рукой – широкий взмах в сторону «орлят», которым он как будто брал их под крыло и в то же время благословлял в полет… Но если раньше, во времена их всесоюзной славы, все это было уместным и вызывало бурный восторг зрителей – то теперь казалось каким-то искусственным, слишком патетичным. И даже – немного напыщенным. И тем, кто глядел на это, становилось неловко, жалко, и каждый думал про себя: «Н-да, не тот старик!.. А раньше-то!»
Но Черешня считал, что у старика все еще много гонора. Надо с него этот гонор сбить. Надо указать ему его место. Он, Артур Витальевич, этим займется. Он повыдергает у Орлова все его яркие перья, и величавый Орлов станет жалким общипанным цыпленком…
И Черешня принялся «выщипывать перья» – продуманно и методично наносить удары по самолюбию старика.
***
Первый удар Орлов получил, когда вечером уходил после репетиции, и вахтерша Нина Степановна сказала ему:
– Андрей Ефремович, Артур Витальевич распорядился, чтобы вы ключи от зала оставляли на вахте.
Орлов замер. Он сразу все понял. «Резвится наш самодур, власть показывает. Чего моя левая нога захочет…». Его сердце вдруг сильно застучало, смуглое лицо покраснело, руки затряслись.
Нине Степановне стало его жалко. Она была простая и добрая женщина, с большим, белым деревенским лицом и мягкими плечами.
– Может, это для чего-то нужно – сказала она виновато – может, Артур Витальевич хочет на всякий случай… А вдруг авария… вдруг проводка загорится… мало ли.
Андрей Ефремович хотел что-то ответить, но махнул рукой, швырнул ключ на вахту и быстро пошел прочь. Нина Степановна вздохнула ему вслед, покачала головой и подперла рукой щеку.
– Ну как? – спросил Черешня на следующий день – Вы Орлову сказали, чтобы оставлял ключ?
– Сказала, Артур Витальевич. Как вы велели…
– Ну и как?
– Ой! Сердился… Ключ бросил.
– Ха-ха!.. Ключ бросил? Это хорошо!
Черешня был доволен.
Нина Степановна ничего не поняла, и сказала:
– Ох, он горячий!.. А так – хороший человек… очень хороший!
«И отлично, что горячий! – подумал Черешня – С горячим легче справиться. С осторожным и расчетливым сложнее, а горячего бери голыми руками». А Нине Степановне сказал:
– Обязательно следите, чтобы Орлов оставлял ключ на вахте. О-бя-зательно!.. Если забудет – потребуйте. Будет возмущаться – не обращайте внимания… Это мое распоряжение!
– Как скажете.
Второй удар Орлов получил через пять дней. Ему перестали выплачивать десять тысяч, которые Черешня от себя каждый месяц добавлял к его зарплате преподавателя. Черешня и сам хорошенько не понимал, зачем он это делает, зачем ежемесячно отваливает по десять косарей этому старикану. Может быть, надеялся его приручить? Уж слишком независим и упрям был этот старик. Артур Витальевич думал, что Орлов, получая от него деньги, станет услужливым и умильным, как это делали все, кого он знал. Но Орлов не изменил свое поведение, остался так же сдержан и горд… И вот теперь бухгалтерша Алина Алексеевна, пышная брюнетка с малиновыми губами, посмотрела на него поверх очков и сообщила, что этих выплат больше не будет.
– Артур Витальевич распорядился. Материальные затруднения…
Андрей Ефремович опешил, как будто его ударили под дых. Но он был Орлов, поэтому он откинул голову и твердо сказал:
– Его право… Я у него этих денег не просил, он сам предложил. Не хочет — не надо! – и вышел из кабинета. Но вышел он на ослабевших ногах, завернул за угол коридора и опустился на кожаное кресло у стены. Этот удар был посерьезней первого. Требование сдавать ключ – обидно, конечно, укол его орловскому самолюбию, но на его жизни и жизни хора это, в сущности, никак не скажется. А вот отсутствие этих ежемесячных десяти тысяч – скажется, и ощутимо.
Андрей Ефремович тратил эти деньги на хор – как, впрочем, и большую часть своей зарплаты и пенсии. Постоянно нужно было чинить и покупать аппаратуру, обновлять костюмы. На это и уходили зарплата и пенсия… А десять тысяч от Черешни он тратил на чаепития. Раз в месяц «орлята» собирались в своем зале не для репетиции – а на чаепитие. Орлов покупал для своих двадцати восьми мальчиков три торта, конфеты, мармелад, халву. Ребята пили чай, уплетали угощение, болтали, смеялись.
А он рассказывал им о прошлых славных концертах, о жизни великих певцов и музыкантов, об истории написания знаменитых песен. В эти моменты Орлов молодел лет на тридцать. Его питомцы слушали, притихнув. И потом уносили домой сознание, что в этом мире есть что-то еще кроме нужды, нехватки денег, низости, жадности, дрязг… Что есть нечто великое – например, искусство. Его сила способна поднимать и очищать, и ради нее, ради этой святой силы, люди жертвовали собой, отдавали на служение ей всю свою жизнь… Двадцать восемь мальчишек, как и их воспитатель, презирали сантименты. И никому ни за что бы они не признались, что ждут этих чаепитий весь месяц. Что эти встречи – цемент, скрепляющий их в единую семью, в некое братство рыцарей, посвятивших себя искусству.
А вот теперь ему своих мальчиков не придется баловать тортами. Ну что ж! Будут пить чай с дешевым печеньем. Это ведь не главное. Главное – дух хора. Главное, что мальчишки слушают его рассказы, затаив дыхание и блестя глазами. И в эти минуты куются их характеры и намечаются судьбы…
Если второй удар был ощутимым, то третий оказался сокрушительным. Он добил Орлова…
Андрей Ефремович узнал, что в зале, где они проводили репетиции, где устраивали свои чаепития – будет ресторан… Он шел к кабинету Черешни как в тумане. Раза два у него темнело в глазах. А потом он почувствовал, что левая нога его не слушается и ее приходится волочить по полу… В приемной Черешни перед ним встала секретарша Лидочка, захлопала ресницами и зачастила: «Куда вы? Туда нельзя!.. Артур Витальевич занят… Садитесь, ждите!». Орлов как во сне взглянул на ее длинные загорелые ноги из-под клетчатой юбки, содрогнулся от отвращения, решительно шагнул вперёд, и сам не понимая как, оказался в кабинете Черешни.
– Это правда? — прохрипел Андрей Ефремович.
Артур Витальевич раскинулся в полукруглом кресле из золотистой кожи.
Светло-серый шелковый костюм играл мягкими матовыми переливами и как будто струился по его телу, обнимал и нежил. И без того розовое лицо разрумянилось от коньяка, который он отпивал из низкого черного бокала.
Черешня сидел – холеный, чистый, разодетый, сияющий довольством. А перед ним стоял тощий, разгневанный старик в старом пиджаке. Он старался держаться прямо, но кособочился из-за отказавшей левой ноги. Худая щека дергалась…
Орлов вдруг показался ему таким смешным, жалким… Артур Витальевич возликовал. Как давно он ждал этого момента!
Он еще вольготней раскинулся в кресле (чтоб было ясно, кто здесь хозяин) и дежурным, не слишком учтивым жестом пригласил Орлова садиться. Орлов остался стоять.
– Это правда? — повторил он, тяжело дыша.
– Что такое, уважаемый Андрей Ефремович? — Артур Витальевич склонил голову набок — Что вас так взволновало?
Он выбрал тон — не то, чтобы совсем уж хамский, но явно пренебрежительный. Говорил с ленцой, скучая, и смотрел не на Орлова, а разглядывал свой бокал.
– Правда, что нас вышвыривают из дворца? Что наш зал забирают под ресторан? … Правда?
– А, зал… Да, в зале будет ресторан — небрежно ответил Черешня, отпивая из бокала и краем глаза наблюдая за лицом старика – Шикарное помещение, правда? Уральский малахит, лепнина, верхний свет… Отличный будет ресторан!
– А нас?! — крикнул Андрей Ефремович — Нас куда? На улицу?!!
– Ну что вы!.. Никто вас не выгоняет, бог с вами… Вы перейдете в танцевальную студию.
– Что?!! – Орлов аж подпрыгнул от негодования – В студию?! Как в студию?! Как в студию?!!… Там репетируют танцоры!!!
– Так ведь не каждый же день репетируют!.. Договоритесь. Будете репетировать по очереди.
– Невозможно! Это невозможно!!!
– Ха! Почему это невозможно?.. Вы сколько раз в неделю репетируете?
– Два раза.
– Ну вот. А танцоры репетируют три раза. А в неделе — семь дней. Значит, можно договориться, распределить дни, и репетировать по очереди…
– ЭТО НЕВОЗМОЖНО!!! – крикнул Орлов.
– Да почему?
Орлов помолчал, и затем выпалил:
– Потому что это унижение!.. Понимаете? У мальчиков было свое помещение, они к нему привыкли, а теперь его отбирают, их куда-то запихивают, как какую-то рухлядь… Это унижение!
Артур Витальевич ухмыльнулся и покрутил головой:
– Скажите, пожалуйста! Унижение!.. Это вы что, о мальчишках?!
Орлов выпрямился:
– Да, они дети. Но они артисты!.. Вы знаете, что такое артист?.. Душа артиста – крылата!.. Он дает людям радость. Для этого он и живет… Но его надо любить! Понимаете, любить!.. Артист должен купаться в любви народной… Без этого он не живет, без этого он тускнеет, меркнет, теряет крылья…
– Скажите, пожалуйста! – зло протянул Черешня – Какие нежности!
Его торжество сменилось досадой. Он чувствовал, что что-то идет не так. Он собирался размазать Орлова, а выходит так, что тот его учит уму-разуму.
– Подумаешь, какие нежности! – повторил он.
Андрей Ефремович вскинул голову.
– Я воспитал этих мальчиков! Я научил их гордиться званием артиста! Я учил их, что быть артистом – это великая честь, и великий долг перед своим народом!.. А теперь – что они увидят? Они увидят, что артист – никто! Что об него можно вытереть ноги! Что на искусство плюют… Но что я перед вами распинаюсь! – сказал он с горечью – Вам все равно не понять. Вы – торгаш, были и будете!
Улыбка Черешни пропала… А Андрей Ефремович вдруг шагнул к столу, ударил по нему кулаком и закричал:
– Кто вам дал право?! Кто вам дал право рушить мою жизнь? Этот хор – вся моя жизнь!.. Почему вам можно все разрушить, испоганить, испачкать своими грязными лапами?.. Почему?! Потому что у вас деньги?!
Он бросился к Черешне, схватил его за воротник и затряс… Тот выпучил глаза и привстал, пытаясь оторвать от себя Орлова. Стариковские руки оказались неожиданно цепкими. Но Артуру Витальевичу было всего сорок три, он был здоров и плотен и недавно прекрасно пообедал. Он рывком оторвал от себя Орлова и отшвырнул его. Старик пролетел через весь кабинет, шмякнулся спиной об стену и сполз на пол. Черешня навис над ним, сжав кулаки.
– Старый идиот! – прошипел он – Духу твоего здесь не будет! Ни тебя, ни твоих сопляков!.. На улицу вышвырну ваше барахло! Сегодня же!
Но Орлов этого уже не слышал. Он лежал, закатив глаза и держась за грудь.
Черешня выругался, рывком схватил со стола бокал и выпил остатки коньяка. Заел куском шоколада, и пробормотал:
– Совсем страх потеряли… Артист он, видите ли! Нет, милый! Ты – мой шут, моя мартышка! Скажу – будешь кувыркаться, скажу – будешь прыгать!.. Все здесь мое. Я хозяин…
Он вдруг застыл с бокалом в руке. Его пронзила мысль, которая до сих пор беспокоила смутным ощущением. Он осознал, что, купив дворец — он не купил витающую над ним радость. Его жизнь не изменилась, не превратилась в тот солнечный праздник, который ему мерещился, когда он мечтал о дворце. Она по-прежнему крутилась вокруг денег, наживы и расчета. И радости – не было.
И еще он понял, в таком же мгновенном озарении – что вот у этого нищего старика, который теперь лежит в углу, задрав худой подбородок, что у него эта радость – есть.
***
Андрея Ефремовича увезли на скорой. Черешня рассудил, что лишний шум ни к чему, и не стал выполнять свою угрозу, не вышвырнул хор на улицу. Пожитки «Орлят» перетащили в танцевальную студию и свалили кучей в углу. А в зале начался ремонт…
Андрей Ефремович пролежал в больнице полтора месяца. Вышел – страшно исхудавший и побледневший.
Таким он и явился на открытие нового ресторана. Хозяин «Паруса» праздновал с помпой. Гремел духовой оркестр. Главные лица города готовились прошествовать по красной дорожке и поздравить уважаемого Артура Витальевича… Когда навстречу им вышел Орлов – сперва все подумали, что так и должно быть по программе: давний работник дворца, руководитель знаменитого хора собирается приветствовать гостей. Правда, странно было, что он не в костюме, а в какой-то коричневой куртке… Черешня при виде старика похолодел и заскрипел зубами, не зная, как быть. «Что он собирается выкинуть, этот старый обормот?! Кто его пустил?!. Проклятие!!! Надо было его сдать в психушку!»
Андрей Ефремович прошел несколько шагов навстречу гостям и остановился. Он стоял и молчал. И гости почувствовали, что это не то молчание, которое бывает перед приветственной речью. В этом молчании было что-то грозное. Многим стало не по себе…
И вот Орлов заговорил. Он обращался ко всем, но не смотрел ни на кого. Его взгляд был поднят поверх голов.
– Шестьдесят лет назад мой отец привел меня сюда. Мне было девять. Отец был на костылях, без ноги… Недавно кончилась война. Мы жили бедно… Но дворец построили. Он стал душой нашего посёлка. Люди приходили сюда просто так – посмотреть на него. Он был белый, он взлетал в небо. Он был как надежда, как обещание новой жизни…
Гости слушали в молчании. Простые слова странно покоряли, заставляли внутренне притихнуть, как в глубокие минуты жизни… И было какое-то беспокойное ощущение у некоторых, что все-таки тут что-то не то, что слова эти слишком высоки для поздравительной речи по случаю открытия ресторана.
– Потом я вырос, и стал здесь работать. Потом я привел сюда свою дочь и двух сыновей, как меня когда-то привел отец. Потом сюда пришли мои внуки…
Орлов замолчал, и все затаили дыхание.
– Но мои правнуки не смогут сюда прийти… Потому что дворца больше нет! – крикнул Андрей Ефремович. Он поднял правую руку и потряс ею – Дворца нет!Есть вертеп торгашей!!!
По толпе гостей словно прошел порыв ветра, взбудоражив и растрепав ее. Заговорили, закашляли, запереглядывались. Черешня судорожно делал знаки охраннику: «убери его!»
Однако были и те, кто слушал молча. Понимали ли они, что в эту минуту ломается сердце человека, что переживает катастрофу целое поколение, не смогшее, не захотевшее жить по новым правилам? Может, и не понимали. Но они чувствовали, что происходит что-то роковое и важное, то, что принято называть «драмой».
– Этот дворец был – высота… Он возвышал… Последний алкаш, который забрел сюда с перепою, смотрел на дворец, и на одну минуту становился лучше… Мы приходили сюда, чтобы подняться над обыденностью… чтобы зачерпнуть неба!.. Дворец назывался «Парус», и он был для нас кораблем, на котором мы плыли к солнцу… к вершинам человеческого духа… А теперь – конец! Ничего нет! – губы Андрея Ефремовича затряслись, его выкрики были похожи на рыдания – Все, все испохаблено! Все оплевали, осквернили, залапали жадными руками… Зачем им культура?! Зачем искусство? Им это не нужно… Будьте вы прокляты! Будьте прокляты, торгаши!!!
Внезапно Орлов откинул полу куртки, выхватил бутылку с желтоватой жидкостью, в одну минуту вылил ее на себя, чиркнул спичкой – и запылал, как факел.
Толпа ахнула, как один человек. Потом закричали, заголосили, кто-то заплакал… Упавшего Орлова тушили, сбивали пламя ладонями, пиджаками, куртками. Уже бежали врачи скорой помощи, которая дежурила здесь по случаю многолюдного мероприятия. Через пять минут машина скорой мчала его в больницу…
Андрея Ефремовича быстро потушили, ожоги оказались не смертельными. Он мог бы жить. Сердце не выдержало.
Посвящаю Евгению Александровичу Иванову. Спасибо за все!
На иллюстрации — пензенский кинотеатр «Родина», приватизирован. Фото Дмитрия Чёрного
Валентина Янева. Дворец: 1 комментарий