Навалившиеся тяжёлой, прощально-зимней льдиной проблемы с работой в почти незнакомом, неродном городе для меня стали испытанием, к которому ни я, ни Настя оказались не готовы. Товарищество затрещало по швам. Настя и родители её, все работающие, работящие, дома бывающие только по вечерам и выходным, конечно, терпели меня – но ощущалась растущая неприязнь. Не исключено, что я родителям её казался далёким от идеала мужчины, с которым должна дружить их дочь-ленинградка.
Тут, пожалуй, не было и не могло быть ни национализма, ни снобизма, но в их представлениях я оказывался где-то не так далеко от тунеядца Бродского – и попытки мои казаться культурным, образованным, только усугубляли это убеждение. Увидят меня с книгой – хмурятся… Оно и ясно: читаю Дерриду вместо того чтоб искать работу.
Тогда и встал молчаливый вопрос: как жить-быть дальше-то? Что делать дальше? Где жить-быть в случае полного падения доверия ко мне дома у Насти, и куда идти искать работу? Ходить, читать объявления прямо на улице – раз интернет и «хэд хантер» мне мало помогают в трудоустройстве?
Недельный поиск работы был абсолютно нулевым, за исключением выхода на рекламные акции, раздачу листовок или монтажа вывесок, за данные работы я получил 2500 рублей, но и они утекли сразу же. Понимая, что ситуация совсем критическая, я начал занимать у товарищей, друзей и прочих знакомых. Ибо нужно было есть и пить что-то!..
Какая там партийная работа, революция, когда я опустился до такого положения?
Ежедневно, первым делом с утра я заглядывал на свою электронную почту, в письма от «хэд хантера», но никто не был готов пригласить на собеседование парня из Самары. Эта формулировка «спасибо за ваше резюме, но работодатель не готов пригласить вас на интервью» бесила, вызывала классовую ярость деклассированного элемента. И понимал, что победить этот системный цинизм способны только тысячи таких как я трудяг, которые перестанут конкурировать меж собой, не будут отпихивать друг друга в ловле рубля, а сплотятся и отменят верховную вакансию «работодатель» и рубль как меру труда, сами станут работодателями в своей стране. Спроектируют то, что будут поневоле, на новых вакансиях строить, в том числе, и бывшие буржуи, работодатели эти высокомерные…
В один из дней мне поступил звонок:
— Геворг, приветствуем вас! Вас беспокоит рекламное агентство «Центр креативной рекламы»…
Я невнятно отвечаю и тут же задаю вопрос: «Здравствуйте, на какую вакансию?».
Ответ был такой: «Менеджер по работе с клиентами, по базе которая имеется и нахождение новых, через соцсети. График 5/2, зарплата: оклад+план».
«План», как по мне, в таких структурах достаточно хитрая штука, придуманная чтобы клерк не получал деньги за свою полную работу, ведь работы «Овер» много, а так же тут-то и кроется экономия средств буржуя на менеджерах. Я отказался, ибо понимал, что данная работа будет каторгой. Чёрт, даже от этого, единственного предложения отказался!
Надо было как-то выдохнуть эту неделю густевшую в душе атмосферу неудачника из себя, переключиться.
После всего этого я звоню Диме, товарищу из троцкистской партии, и предлагаю встретиться в районе Марсова поля. Погулять и пообщаться по поводу ближайшего мероприятия, которое должно было пройти в выходные. Безвылазно погружённый в свою пауперско-пролетарскую невезуху, я соскучился по митингам и любым акциям, конечно. Но понимал, что ни мне, ни тем более гостеприимным родителям Насти – явно не до них. Точнее, не до меня в них. Эта роскошь — не для деклассированных бездельников.
И вот я побрёл от метро «Невский проспект» в сторону Марсова поля пушкинскими местами – пришёл даже пораньше, чтоб подышать весенним воздухом да покурить в задумчивости в редко меня теперь принимающем центре. Ни работа, ни дела давно сюда не заводили.
Готовый передать эстафету маю апрель бессовестно разворачивался вокруг, словно в издёвку над моим плачевным положением. Улавливая свежие веяния, пощуриваясь на солнышко, встречались, обнимались, целовались тепло одетые парочки, отпивали купленный на двоих «кофе с собой»… (Где ты, моя одноразовая циничная Алина с твоими вегетарианскими кофейными изысками? – посмеялся я сам над собой, как будто это было год назад всё…)
Я одиноко слушал птичек, уже запевших, защебетавших о своём и общем для земной фауны в Летнем саду – о любви и продолжении рода, о гнездовании и работе своей родительской на ближайшее лето. А я был безработный, но не ослабший духом мятежным… Глядел на розовый выцветший Михайловский замок, в котором задушили ненавистного солдатам и дворянам императора Павла Первого – маленького, злобненького и властного монарха-самодура.
Вот тут я понял, что не смею отступать! Задушил в себе пессимизм, вдохнул дуновение с Невы…
И подошёл к вечному огню мемориала на Марсовом поле, на котором начертаны слова Луначарского, ощутил энергию тех великих борцов, что – не мне в пример! – проходили каторги, совершали побеги, несли на своих плечах будущее революции из города в город, презрев границы и надзор тайной полиции. Пробуривая тут вот, поблизости, зловонные недра Питера, минуя канализацию, тихо работая кирками в удушливых миазмах, – под командованием Софьи Перовской закладывали мину под царизм, которая питалась от гальванических (первых в мире!) батареек (взорвать им пришлось другую бомбу потому что Александр Второй поехал другой дорогой)… Бомбы конструировал Кибальчич – который таким вот методом, вынужденный вниз пока забуриваться своими открытиями, к земной и царизма тверди стремясь, – стремился на самом деле в космос, и из тюрьмы передал проект двигателя для ракеты. И их, эти великие умы, казнили, но дело революции не пресеклось! И твердь была взорвана уже большевиками.
Печатали в подполье, в духоте газеты, прокламации и листовки, гибли в февральских демонстрациях и уличных боях… Какие там смартфоны и соцсети, видосики и ВК-сообщества! У них были только печатные станки – но они и этим средством сплачивали огромные заводы и полки в силу, которая в 1917-м зажгла этот вот огонь Февральской революции. А от него уже зажёгся тот мировой пожар, в огне которого закалялся, выплавлялся Советский Союз, родина наша. Родина – и завет!.. Выпуская из ноздрей дымок «Петра», я понимал, сколь ничтожна моя судьба на фоне этих судеб, судеб невидимо лежащих под этим пламенем, словно питающих его своим единственно зримым высказыванием: продолжайте, товарищи! Не загасите, не дайте задуть ветру контрреволюции наш растущий из кубической обожжённой чаши Великого Дела огонь, укрывайте его ладонями, без страха обжечься…
Окружённый почтительной пустотой мемориал-захоронение нежданно поддержал меня, удержал от обывательского отчаяния, малодушия. Дал мне столь нужного огня – как и московскому Вечному огню на Могиле Неизвестного солдата 8 мая 1967 года, в годовщину Великого Октября. Тут как раз подошёл мой товарищ-троцкист…
С Димой мы уселись на лавочке близ мемориала, решили, как будем проводить мероприятие от и до, также затронули тему отсутствия нормальной работы в Ленинграде. Но ему-то было проще, он учится на программера, и там целевое финансирование имеется. К тому же у него нет проблем с жильём, он ленинградец…
После встречи я шёл по абсолютно серому Питеру, который теперь, в отдалении от озарения Марсова поля нагонял больше депрессии и безысходности. Солнце скрылось в многослойных тучах, надвинувшихся со стороны Финского залива, повеяло вновь какой-то хмарью и многовековым древесно-штукатурным унынием центральных кварталов. Словно влажный воздух туч вылизывал языком, высасывал и выдувал на Невский проспект эти глубинные веяния чердаков и подвалов… Я шёл пешком в горком, чтобы и там переброситься словами с участниками грядущего мероприятия – так сказать, согласовать позиции и планы.
И впервые понял, что размышляю не как чётко пришвартованный к дому Насти, а почти как бомж. Подольше посидеть в горкоме под предлогом планирования акции, покурить-поговорить, а оттуда, может, ещё к кому в гости закатиться… На самом деле, мне жутко не хотелось пересекаться на кухне с родителями Насти и с ней самой, потому что ничего нового о работе, о своём трудоустройстве, я сказать им не мог, а врать не хотел. Не в наших это традициях… Так что прийти туда, к месту ночлега, я стремился попозже, поближе к ночи.
Далее сложилась ситуация, которой на фоне всех своих неудач я совсем не ожидал. Пока Настя уезжала в командировку, состоялся серьёзный кухонный разговор с её родителями поутру, едва я докурил сигаретку у форточки. Они, конечно же, были очень недовольны моим нахождением почти два с половиной месяца у них, теперь это говорилось открыто. Интересовались, нашёл ли рабочее место, морально уже как бы выпроваживая меня не только с кухни. Хотя, я особо-то им тут не мешал, а в основном то работал, то участвовал в двИжах и ездил по встречам с товарищами. Но что-то сорвалось в «резьбе» их восприятия меня – возможно, это как раз была митинговая активность на фоне временной безработицы. И волю их неприязни давало, конечно, отсутствие заступницы-Насти.
Мне дали ровно два часа, чтоб найти пристанище, собрать все вещи и пойти в свободное плавание. В это время я активно начинаю писать своим товарищам, у кого можно было бы переночевать, а дальше думать: куда и что?..
В штабе, к большому сожалению, спать было нереально, нет даже раскладушки. А так бы, скорее всего, я и не парился тогда, «вписался» бы в горкоме.
Про ближайшие ночёвки я договорился с Вованом. Но для себя уяснил одно: что денег-то оставалось всего 250 рублей… А ведь и отблагодарить-угостить тоже надо чем-то человека за то, что товарища принял вместо отдыха после работы, и свои планы ему пришлось поменять. Опять приходится звонить и просить. Пока ехал в метро и подводил финансовые итоги, я офонарел от суммы, которую задолжал товарищам, друзьям и просто знакомым.
Две ночи и дня у Вовы на Социалистической получились классными: читал книги, Энгельса и Фадеева из его библиотеки, говорили о дальнейших планах в движении, как избавиться от проходимцев, оппортунистов и безыдейных людей, как сблизить компартии. Переговорили обо всём главном. Утром я оставался спать в своё единственно доступное без денег удовольствие, а он бежал на работу, доверяя мне полностью – оставил ключи…
Но далее я не смог ни с кем договориться о ночлеге, поиски работы всё более казались туманными. И вот подходит та ночь, когда я, хорошо подумав, решился на крайний вариант — ночевать на Московском вокзале. Куда прибывал – туда и подался…
Зайдя в девять вечера на вокзал, я посмотрел, где можно пристроиться и поспать чуть-чуть, ибо глаза закрывались на ходу, а на кофе денег тратить не хотелось. Чтобы не обворовали, я поставил будильник срабатывать раз в полчаса. И очень радовал ещё материально достоверный факт того, что в третьем зале ожидания вокзала были розетки для зарядки мобилы, хотя бы на связи буду со всеми. Удивительно, но так я прокимарил всю ночь, притворяясь пассажиром и меняя дислокацию примерно раз в два часа, проверяя карманы. Голова конечно оставалась сонной, так что явь и сон порой было трудно различить. Наверное, это отразилось и на внешности.
Утром мне повезло с тем, что неизвестный человек перед отправлением «Сапсана» подошёл и сказал: «Зелёный, а ты чего здесь болтаешься? Родаки выгнали?»
— Да нет, из Самары приехал в поисках лучшей жизни. А в итоге ничего не получилось здесь. Ты лучше скажи, почему в Питере так провинциально с работой? Вторая столица же!..
— Да ладно тебе, работы нет!.. Полно работы, только ты ж, небось, интеллигент, не искал толком-то. У меня до поезда час, давай хотя бы накормлю тебя шаурмой, бродяга!..
По слову, обозначающему еду, я понял, что он москвич. Пока ждали шаурму, пообщался с этим чуваком лет 35 с виду. Узнал, что он работает айтишником, едет к себе в Москву, домой, после командировки, оказался очень даже порядочным человеком с понятиями, идейно очень мне близкими… И захотелось мне, как это после Достоевского водится в Питере, «излить всю душу» — объяснил ему, что я не просто безработный, а революционно настроенный провинциал, что прибыл сюда встраиваться в левый движ, а не просто искать лучшей доли. Он улыбался, и одобрял моё рвение, только вот сказал, что революционной ситуации нам ждать не год-два, а десятилетие-другое. Отчего-то я ему поверил – и вовсе не из-за сонного сознания.
Пообщавшись с ним от души и подкрепившись жирной пищей, я обрёл силы мышц и ума, дальше пошёл в открывающееся метро. Хотелось поездить и погулять по городу, обдумать нашу беседу, ибо не было большого желания всё время находиться на вокзале или около него ошиваться. Это не есть хорошо днём: объяснили мне местные обитатели третьего зала, что менты выгоняют днём всех, а иногда даже рисуют административку, если сильно захочется. Но хоть переночевать дали, и на том спасибо, думал я, углубляясь в толщи питерской земли и отправляясь наугад в сторону Выборгскую…
Продолжение следует
Материалы по теме:
Дневник самарского идеалиста (ч.1)
Дневник самарского идеалиста (ч.2)
Дневник самарского идеалиста (ч.3)
Дневник самарского идеалиста (ч.4)
Дневник самарского идеалиста (ч.5)
Дневник самарского идеалиста (ч.8): 2 комментария