Так уж получается, что более-менее серьезные дискуссии об актуальных проблемах политической жизни или истории никак не могут обойтись без обращения к вопросам, казалось бы, давно решенным. Вот, скажем, любопытно общественности решить вопрос о коллективной ответственности тех или иных групп граждан — они и решают, вменяют. Исходя, надо полагать, из представления о вменяемости людей, составляющих эти группы.
Но мы ведь вменяем тем, в ком предполагаем, возможность поступать вольно, согласно нашим представлениям об истине, о свободе и ее принятии. И весь этот ряд держится, даже у самых не рассуждающих людей, на подразумеваемом определении свободы, восходящем к Сократу, а в более широко известной форме зафиксированном у Гегеля: «Свобода — это познанная необходимость».
И если у Сократа это определение имеет прямо этический характер (разумный человек не может действовать против познанного разумом, против добра, а значит и против Блага, и именно в Благе он свободен и благ), то в гегельянско-марксистской традиции принцип познания, предшествующий всему, прежде всего указывает на само определение свободы, как определение разумом, который и только который освобождает (когда все остальное есть условие, даже, может быть, витально необходимое, но условие).
Удивительные люди, именующие себя марксистами, меня удивили еще больше вопросом: «А как же детерминированность всего?»
Они, конечно же, могли помыслить, что говоря о детерминированности всего и вся, они совершенно лишают ответственности, осознанности и даже необходимости мир и человека в нем. И даже возможность революции или торжества реакции предопределена оказывается бесконечным множеством причин и следствий: мир оказывается непознаваемым. Человек же, как мыслящее существо, что бы он ни намыслил в подобных представлениях, оказывается предопределен и в своем мышлении и в определенных собственной его мыслью действиях. Иначе говоря, определение нашего разума лежит не в нем, а стало быть, он не разумен, а обусловлен.
Выходит самая убогая редукция, которая, к тому же, не может быть прояснена.
Но ведь у всего есть причина, у каждой причины следствие, выступающее далее как причина. Род вроде бы дурной бесконечности, однако не могущей быть отброшенной без впадения в род еще худшей мизологии.
Но все живет истиной — тем, что выше и важней. Определенность одного уровня есть момент в определении целого, тотальности следующего, включающего в себя эту определенность. То, что становится мышлением совершенно свободно относительно познанного им (мышлением) предмета. Человек, определяемый обществом, в этом обществе несвободный, совершенно свободен там, где для него само общество выступает как определенность мышления, духа в истории.
Почему? Потому что он знает истинное место общественным процессам, их смысл и назначение, потому что он знает, что оно неспособно поколебать знающий себя дух, он же — разумное мышление. И действует такой человек, как и полагается разумному существу, согласно определениям разума. И он будет свободен и в застенках, и среди бесноватых — и для него есть один-единственный закон: действительность разума, благодаря которой он свободен.
Но ведь человек ест и пьет, дышит и умирает. Помнится именно этот не философский аргумент приводил Дьердь Лукач в отвержение «гегелевского идеализма». Иначе, а каково отношение разумного мышления к социальной и исторической реальности? Неужели можно жить в обществе и быть свободным от него (перефразируя Ленина)?
Нельзя, Ленин прав. Но разум есть полюс бытия, и в том числе полюс бытия общественного. И примыкая к этому полюсу, тяготея хотя бы к нему — человек свободен вместе с этой общественной тенденцией, этим историческим полюсом. Идя же за обратным движением истории и социума — человек есть только раб.
Есть ли выбор? Есть ли выбор в 21-м веке, когда уже не скажешь, среда, мол, заела?!
Есть, поскольку ход истории уже убрал препятствия на пути образования и осознания человеком себя в мире. Нет никаких принципиальных препятствий! Почему же тогда люди, индивиды и коллективы, очевидным образом действуют против собственных интересов, даже самых ближайших?
Потому что они не делают шага к разуму, к свободе, к собственной подлинной человечности. Если угодно, это и есть тот «экзистенциальный выбор», для которого нужно определенное мужество и захваченность тем, что выше тебя здесь и сейчас. Но это по сути своей и есть захваченность разумом, существование, которое не может удержаться в себе и требует стать духом.
Стало быть, самый меньший человек и гражданин — ответственен за себя и за определение духом в своей жизни. Он может быть несвободен, он может совершать преступления, он — раб, но не потому что его искалечило общество, а потому что он сам не сделал усилие быть человеком, жить разумом, жить свободно!
И какой бы блажью не была коллективная ответственность — очевидно она действует. История не спрашивает, разделяю ли я с охлосом его представления. История в конечном счете выжигает нечистое в мире и в человеках. И моя свобода должна быть вынесена к тем, кто не хочет быть свободным, к тем, кто не хочет быть человеком.
И они ничего не теряют: нечеловек конечен и обречен, а дух — вечен. Принуждать к свободе и к разуму не духовное и не разумное существо — это и есть ответственность и необходимость свободных и разумных людей, педагогика истории, у которой пока есть время для выделки из «социальных животных» — настоящих людей, людей живущих разумом и по мере разума! И это — политическая формула будущего мира, в котором все меньше места для тьмы и животной жизни. В истории есть оправдание только разумному, потому что и сама она оправдывается только разумом, только духом!
Товарищ Матяш
Материалы по теме:
Свобода воли, политика и социальные животные: 1 комментарий