когда занимаетесь любовью в комнате,
не запирайте его на кухне —
он будет рваться к вам по-маньяковски,
ломать доски двери, рычать и рыдать…
— Как Маяковский,
когда его запирали на кухне Брики?
— Что им взбрыки?!
— Дрессировщики забыли о пистолете…
Шар-пей — это память о людях и лете,
о русской рулетке, о флейте столетья,
о пуле в поэте, повысившей рейтинг,
— о фабрике лирики имени Лили.
— А Брики?
— Какой на них грязи не лили!..
— Шар-пейка! Брючница! Щену врала
«про это…»
Андрей Вознесенский, ШАР-ПЕЙ (2001)
Есть в эфире явления вроде бы незаметные – второстепенные, о которых нам, не чуждым ревтеории аксакалам, вроде бы писать и не с руки. Ну вот вышла бредовая «книжка» (сам так отозвался) какого-то Прилепина, ранее вышла ещё более бредовая книжка какой-то Ганиевой, вышел антиреалистический фильм о лесбийской любви в постблокадном Ленинграде «Дылда» какого-то чёрт-знает-кого – но уже выдвинут эРэФией на Оскар… Всё это кажется нам фоном, но на самом деле, пользуясь языком графиков-флексистов, фон этот надо признать активным. Он так сильно «подсвечивает» тускло-политически происходящее на первом плане, что и выступает на первый план постепенно. По очень простой причине: когда политика не являет собой основное содержание жизни масс, то даже самые малообразованные, отчуждённые от культуры массы – находятся под влиянием «мастеров культуры», которые давно не с пролетариатом (и большое спасибо лауреату премии им. Демьяна Бедного Оксане Снегирь, что недавно затронула эту тему – пролетарской интеллигенции и пролетарской идеологии). Да, порой нам, вместо того чтобы заниматься собственными художественными произведениями, – приходится надевать противогаз, брать совковую лопату и разгребать очередные господские конюшни, поскольку в интеллектуальном пространстве, и мы это признаём смело, господствуем отнюдь не мы.
Почему грязной работой «неистового Виссариона» надо заниматься в первую очередь? Потому что если не давать отзывы на «новинки» («старИнки» — но это уже углубляясь в содержание) культуры, то каждый следующий автор, наблюдавший тихий маршрут произведений от анонсов до полок в книжных магазина,х – будет считать, что «так можно», «теперь так носят» и писать (снимать, рисовать, делать постановки) всё более антисоветские, антипролетарские и антиреалистические (этот термин раскрою по ходу текста).
Итак, Алиса Ганиева – кто такая, откуда и куда. Мне, признаюсь, было бы легче писать о книге неизвестного автора – условного, закадрового. Но Алису-то я знаю «с пелёнок», причём как милую собеседницу, довольно давно, года с 2004-го. Надо так понимать, ещё Литинститутское время. И оттого, может быть, всё откладывал этот разгром, что именно в её руки, в секретариат Московского союза писателей принёс в том самом 2004-м рукопись «Поэмы Столицы» — чтобы глава СПМ Гусев шмякнул на романе близорукий штамп «постмодернизм!» — а таких «нежностей» писатели не забывают. Когда же спустя четыре года роман явился в лонглисте Нацбеста – именно Алиса в ЖЖ, кажется, мурлыкнула одобряюще «рукописи не горят». Я-то помню всё, и помню, конечно, с добром. Хотя, и тут чувствовалось, скорее, не личное, но просто уважение к успеху (вот ещё слово, которое ненавижу – причём взаимно). Но там, где нежно взращённые нами/при нас детишки её величества Литературы доросли уже до обсуждения/осуждения Титанов её и до Идеологии – тут, извините, мы и являемся в латах нашей, пролетарской идентичности, и ничего личного, как между однокашниками Лениным и Керенским, быть не может. Рубим в винегрет.
Как и многие выпускники Литинститута, Алиса вышла из него в никуда. Готовыми писателями оттуда редко выходят — приходится сперва где-то околачиваться чернорабочим, что было с ещё одним на финал «приёмышем» либералов Сенчиным в ЛитРоссии, например. Я так понимаю, Жанна Голенко, рыжая муза условно патриотического лагеря писателей-постсоветчиков, сыграла на первых порах роль покровительницы – и сама-то имея мало убеждений, скорее, около Гусева нарисовавшись по личным обстоятельствам, которые тут нам точно мало интересны. То есть «патриотическое» трудоустройство где-то среди руин советских писательских организаций и изданий – было как бы гарантировано, но отнюдь не желанно для многих литинституток. Патриоты ничего не в состоянии дать своим юным временным спутницам кроме интересных баек, престарелых тел и премногих обманов (об этом от души в ранней прозе писала другая нынешняя ненавистница Сталина и СССР, Анна Козлова)…
Помню Алису тихой и наблюдательной – но бывают тихие глупышки, боящиеся сморозить что-то неуместное в умном обществе, она же молчала и слушала без признаков глупости, стараясь вычислить собственную нишу и применить авторское обаяние там, где оно будет востребовано.
Понятно, что никто, кроме Шаргунова, в те годы шумного «смородинового» патриота при Рогозине, затем при Миронове, не дал бы Алисе из патриотического монастыря «ходу далее», и в подробности этой дружбы я тоже не вникаю, хотя эпизодами и помню её. Где-то там и тогда, на исходе «нулевых» и нарисовались либеральные знакомства Алисы. А литературная поляна, напомню, хоть частично и была занята ненадолго патриотами благодаря камланиям Проханова и дебюту Прилепина, но оставалась под контролем либералов, как и отражающая литпроцесс пресса, суммарно ЛитРоссия и День Литературы не конкурировали с НГ-экслибрисом, и именно там оказалась Алиса вскоре. Я знаю, убеждённые капиталисты платили там лит-пролетариям гроши – но дороже грошей было печатное пространство, где все мы себя потихоньку являли (ваш покорный пару раз тоже, и тоже благодаря ведущему полосы «Свежая кровь» Шаргунову).
Этот переход, однако, не надо считать автоматическим переходом из идеологии – не было там, в этой прелестной и большой голове, ни первой, ни второй, ни советской, ни антисоветской. Тем более что и «патриоты» прохановского издания вскоре оказались отнюдь не за коммунистов и СССР, а просто за Путина, по этой же примитивной логике всегда бывшие антисоветчиками либералы стали выступать (пиком была Болотная) против Путина, но и это не было искренним с их стороны (главное-то капитализм, а не Путин). Алиса в «патриотическое» своё время интересно писала, помню, что благодарна Советской власти и советской медицине – как недоношенный ребёнок, которому эта медицина там, на родном Кавказе, оказала своевременную помощь. (Кстати, в моей личной, уже отца судьбе эта же самая «услуга» наследия СССР тоже будет оказана позже – за что я Советской Родине благодарен и сейчас). То есть «ацкий совок» таким образом всё же, осознанно Алисой, сыграл важную роль в становлении личности, в старте её – что, наверное, нынче и не вспомнится. Просто как-то само собой вышло – ни основатель всех первых НИИ Ленин, ни «совок» Семашко, ни прочие «проклятые вожди» идеологии и науки (которые были связаны неразрывно в СССР) тут не валялись рядом.
Потом, уже не рецензии на чужие книжки пишущая, а обласканная книгоиздателями либеральной поляны, Алиса зазвучала выше тональностью – помню, в деловом, бизнес-ледивском стиле похвалы Медведеву в пору его президентства. Мол, вот же – делом человек занят, а вы всё ругаете либералов и государство, товарищи вчерашние. Нас поддерживает, «дело Кашина» контролирует лично… Чем, кстати, кончилось «дело Кашина» (избиение его)? Правильно – повышением Турчака по партийной линии. Но сейчас, конечно же, не об этом.
Написав ряд собственных, интересных больше этнографически книжек и прогарцевав с ними по всем значимым литературным премиям, Алиса доросла… Вы не замечали, на каком этапе лидеры шортиков-листов литпремий берутся за жизнеописания писателей и поэтов Нашей, Советской эпохи? Тут явно есть кураторы, те самые господа-издатели, которые в кулуарах литпремий подсказывают: пора, пора, вам, душенька, писать что-то в ЖЗЛ, доросли уже! Так Захар Небезызвестный писал в ЖЗЛ о Леонове (при поддержке небольшого коллектива направленных им в архивы нижегородских «негров»), так и вышеупомянутый товарищ Шаргунов писал о Катаеве – «очень своевременно». Так же, обласканная уже до боли и в доску знакомыми матёрыми либералами (главная там Елена Шубина, конечно – искренняя поклонница Ельцина и его эпохи, одна из первых издательниц Пелевина) Алиса взялась за Лилю Брик.
Но ведь и браться надо тоже умеючи. Каждый, конечно, подыскивает подобного себе: Захару Леонов был интересен за «православный тренд» и нескрываемый под советским русский патриотизм, который даже в годы Великой отечественной войны он не прятал, а в публицистике выносил в заголовки – «Слава России!», так он и писал, и никакая главпуровская цензура не обрубала власовский лозунг. Шаргунову Катаев был симпатичен/интересен своей сложной, если не сказать двуличной и лукавой натурой – именно он, почуяв ветра перемен ещё задолго до перестройки выкатил личные беляцкие обиды к чекистам в «Уже написан Вертер». А потом-то такие «эскадроны мыслей шальных» полетели, что порубали не только одесских чекистов морально, но и памятник Дзержинскому на Лубянке свалили. Нынче это называется, правда, «примирением и согласием» — да не даст мне соврать об этом ни слова участница презентации этой «примирительной между красными и белыми» книги Анастасия Удальцова.
Чем показалась гомогенна Лиля Алисе – сложно сказать издалека. Вроде бы Алиса никому из поэтов не покровительствовала, разве что поэту-литроссовцу Лаврентьеву, но очень недолго и негромко. Это был, скорее, курьёзный, тоже учебный союз равных, не давший ни славы, ни новых важных знакомств. А значит, что-то в судьбе Лили Брик ревниво и недосягаемо беспокоило Алису – но ведь на правах современного биографа и при полном отсутствии потомков (Лиля была принципиально бездетна) можно дать развернуться всей той давно накипевшей на либеральных, антисемитских и прочих антисоветских кухнях похабщине, что десятилетиями довольствовалась лишь форматом слухов! Алисонька — юра велкам! Пишите – издадим!
Надо отметить, что к моменту активного распиаривания этого увесистого мартышкиного труда вышел ряд действительно интересных первоисточников об отношениях Лили и Маяковского, Лили и прочих, включая потрясающе исчерпывающую данну тему книгу «Пристрастные рассказы» её самой и книгу её последнего мужа, который и мужем-то стал только чтоб получить доступ к материалам о Маяковском, – Катаняна. То есть и источники – все под рукой, работа компилляторши теперь лёгкая, а если учесть тот изначально сплетнический, недопустимый для ЖЗЛ стиль, то дельце, считайте, обделано:
«В переписке с Маяковским Лиля с отменным артистизмом, лицедейством поддерживала пошловато-приторную манеру его к ней посланий. В письмах к Эльзе стиль у нее совершенно иной. Доверительное общение равных, а Маяковский – чужой».
Впрочем, ледниковый период продлился не очень долго, потому что осенью 1920-го Лиля открыто выходит с Маяковским в свет. Чуковский, видно, мучившийся угрызениями совести после скандала с сифилисом, соблазняет поэта предложением пожаловать в Петроград и пожить в Доме искусств со столовой и бесплатным бильярдом. «Прибыл он с женою Брика, Лили Юрьевной, которая держится с ним чудесно: дружески, весело и непутанно. Видно, что связаны они крепко – и сколько уже лет: с 1915. Никогда не мог я подумать, чтобы такой ч[елове]к, как Маяковский, мог столько лет остаться в браке с одною», – записывает Корней Чуковский в дневнике 5 декабря 1920 года. А два дня спустя отмечает: «Все утро Маяк[овский] искал у нас в библиотеке Дюма, а после обеда учил Лилю играть на биллиарде. Она говорит, что ей 29 лет, ему лет 27–28, он любит ее благодушно и спокойно».
Однако еще незадолго до этих благодушия и спокойствия в душе у Лили бурлили лихие страсти. Неизвестно, догадывался ли Маяковский, что Пунин, присутствовавший на его выступлении в Петрограде перед учениками Тенишевского коммерческого училища, амурничал с его Лиличкой.
Еще в мае 1920-го музейный комиссар записывает в дневнике: «Зрачки ее переходят в ресницы и темнеют от волнения; у нее торжественные глаза; есть что-то наглое и сладкое в ее лице с накрашенными губами и темными веками, она молчит и никогда не кончает… Муж оставил на ней сухую самоуверенность, Маяковский – забитость, но эта «самая обаятельная женщина» много знает о человеческой любви и любви чувственной. Ее спасает способность любить, сила любви, определенность требований. Не представляю себе женщины, которой я мог бы обладать с большей полнотой. Физически она создана для меня, но она разговаривает об искусстве – я не мог…»
Судя по этой записи, Пунина Лиля сильно возбуждала. Впрочем, не очень понятны некоторые моменты: как именно забитость Маяковского и сухая самоуверенность Осипа отражались на ее поведении в кровати?»
Вот беда (дурь) охмурённых либералами – всегда проявится. Ибо охмурённый лишь внешне умными, манерными и недалёкими – откровенный дурак, умный их раскусывает быстро. Что ж, стоит ли удивляться, что та изначальная девочка с большими и немного базедовыми умными глазами теперь сохраняя пошло-лукавую маску макияжа на лице, пишет откровенные глупости, даже этого не замечая – в книге, которую уже не подправить, в силу того что «прислонилась» к великим! Какая к чёрту «забитость Маяковского»?
Маяковский был забит? Лиля была забита?
И то, и другое – бред. Но Алиса, конечно, имеет в виду забитость Лили Маяковским – что из двух бредов, конечно, бредовее. В их отношениях, с самого начала отношениях равных и рационализированных Лилей – никто не мог быть забит, поскольку треугольник сложившейся семьи, именно семьи нового, пролетарски-свободного времени, революционной семьи, — был принят Маяковским, и более того – он даже воспевал в «Октябрьской поэме» эту семью, как выход за рамки старорежимной обывательщины. «Я, Ося, Лиля и собака Щеник». Никакого брака, никаких попов и свечек, только свободная воля и искренняя любовь – с Осей Лиля давно только в духовных отношениях, а с Маяковским, уж если он её так жаждет (в своих воспоминаниях она чётко описала, что сдалась ему, но сперва просто ценила как поэта) — не только в духовных. Но и то, если будет хорошо работать как поэт (о чём «Про Это» и написана, прекрасная поэма). Не удержусь, и дам тут вполне феминистские иллюстрации — рисунки губной помадой Лены Хэйдес. Великого человека и помадой плохо не нарисуешь (а вот Пунин хреновенький поэт — вы когда-нибудь темнеющие зрачки встречали?)…
Но и тут надо совершенно по-провинциальному (по-либеральному, с нахрапистостью недалёкой сплетницы) воспринимать Лилю, чтобы искать причины её «фригидности» в постели Пунина за пределами этих локальных отношений. Господи, да неужели не ясно, что ей не член, а ИМЕННО УМ Пунина и был нужен? Ах, ужас какой, «не кончала» (родная НГ, конечно, берёт этот высокий штиль в заголовок)! Да она и не планировала этого делать – но не вообще, а именно с Пуниным, ибо пока не заслужил. Вот поговорил бы после «этого», может, и заслужил бы. А уж как признался, что хочет только её тела – так и пошёл вообще вон (у меня с одной журналисткой, проходящей в моей прозе как Ксю – было точно так же, чего не стесняюсь и я). Да, такое с умными женщинами бывает – может, тут какие-то личные уже переносы пошли, — а, охмурённая либералами «биографиня»?
Лиля, как великая умница и воспитательница Маяковского, со многими мужчинами общалась по принципу, который лучше всех отразил в своей поэзии Джим Моррисон: her cunt grabs him like warm friendly hand. Чем это делает её или их хуже? Старые нравы патриархально-монархические были свергнуты – и новые просторы нового человечества манили, в том числе, и освобождением от всех и всяческих рамок постылой буржуазной морали. Лиля и стала той новой женищной, на которую внешне, а в чём-то и внутренне равнялись миллионы советских женщин (благодаря фотоколлажам и плакатам Родченко и РОСТу) – устраняя и первенство мужчин на производстве духовном и заводском, кстати. Как вспоминала одна из подруг Лили, которой она завещала тот самый коврик над кроватью, который Маяковский привёз Лиле с югов – подтверждала, что для великой музы ХХ века «лечь с кем-то в постель было не весть что такое». Но не надо бежать с этими признаниями сразу же на рынок, Алиса, и продавать в розницу «пока свежее» — этим убогим «открытиям» обывателя уже век сроку, а понимания-то с тех пор не прибавилось, потому что и нынешняя мораль есть лишь надстройка на социально-регрессирующем через капитализм в феодализм обществе.
Да, Лиля могла переписываться с разными знакомыми в разном стиле – чем она тут обижает Маяковского? Чем он чужой-то? (Она и после его смерти с такой материнской нежностью читала его «Облако в штанах», что любовь в голосе нескрываема, лучезарна!) Наоборот, их сокровенно-нежный стиль переписки выигрывает на фоне официальных и «дворянских» её эпистол в Париж, а сам Маяковский, как и было условлено с самого начала, не имел никаких ограничений по амурной части (обоюдно) – поэтому и поля для сплетен тут не может быть изначально. Что любопытно, Алиса напрочь упустила тот факт, что Лиля была музой-создательницей Маяковского дважды: ещё до их романа, одобрив «Облако в штанах», и посмертно, когда его стали забывать за излишнюю плакатность, обивала пороги, строчила письма в ЦК со стойкостью Анки-пулемётчицы, и добилась от Сталина признания и обстоятельного издания трудов поэта. Это вам не Ахматова с передачками сыну стоящая в тюремной очереди, это подвиг повыше уровнем! О такой музе любой мечтает (и у меня лично она уже в течение пятилетки есть — фамилия даже немного похожа на Лилину).
Однако плох тот антисоветчик, который бы только Лилю пытался представить в пошлом и уничижающем свете – копая под Лилю, Алиса конечно копает под Маяковского.
«Маяковский, видимо, почти не читал, по крайней мере толстых книг (Лев Кассиль в беседе с нейроморфологом Григорием Поляковым характеризовал эрудицию поэта как слабую): не хватало терпения и усидчивости долистать до конца хоть один роман. Писал с миллионом орфографических ошибок. Не особенно интересовался музеями или историческими достопримечательностями – предпочитал бильярд, карты, рулетку и прочие азартные игры (в этом пристрастии они с Лилей совпадали). Надиктовывать на почтамте телеграммы любил больше, чем писать письма. Вообще был человеком устной, а не письменной культуры, сочинял всегда на ходу. Искусство, наука и техника вне человека его мало интересовали.
Наверное, не просто так, не совсем впустую многим казалось, что Брик, при всем восхищении громадой поэтического таланта, к Маяковскому-человеку относилась слегка снисходительно. Он все же был не из их с Осипом круга. Характерно то, что пишет живущая в США мемуаристка, дочь советского литфункционера Вадима Кожевникова Надежда (замечу в скобках, что тележурналист Дмитрий Киселев приходится ей деверем): «Неискоренимое плебейство Маяковского, вкусившего уже славу, Лилю бесило. По ее почину он заменил гнилые зубы искусственными, ослепительными. Одевался не как прежде, апашем, а безупречным джентльменом. Но нутро-то никуда не денешь. В переписке с Маяковским Лиля с отменным артистизмом, лицедейством поддерживала пошловато-приторную манеру его к ней посланий. В письмах к Эльзе стиль у нее совершенно иной. Доверительное общение равных, а Маяковский – чужой».
Вот, собственно, что и требовалось доказать опекемой либеральным гадюшником уроженице Советского Кавказа. Маяковский – не трудяга-поэт, а шалопай, дурак и неуч, Лиля – буржуазно пресыщенная манипуляторша, стерва, потаскуха, ну а СССР их заветный, ими воспетый – империя зла… Сами догадываетесь, какая вытанцовывается моралька у горной нашей либералочки для шубинской галочки.
«Люциферов век» — каково? Да век этот куда выше своими достижениеями общественного и технического прогресса и своей над этим воздвигнутой пролетарской моралью, чем все эти похабные, шарящие в комодах великих недостиранное бельецо послесловия либерал-термитов, ей-богу! Как писала Коллонтай, в любви-товариществе (без обязательств брака, «перед богом» и т.д.) белогвардейцы увидят только знакомый им публичный дом – но это же нелогично для либерала, верно? Либералы же за свободные отношения и прогресс – тут, однако, отечественный, убогий и хромой с рождения либерализм срастается с православно-монархической Реакцией. Для него, капиталиста по убеждениям, дерзновенна и неприемлема сама пролетарская революция, сам Хам восставший – а значит и все его музы, все его поэты и писатели. Хама требуется растоптать и сослать обратно в конюшню (привет от меня, лопата совковая, как видите, остренькая) – и не важно, какими методами.
О, несчастная серия ЖЗЛ! Казалось, после всех колчаков и ельциных, изданных реакционером-монархистом Рыбасом, в ней нельзя было создать ничего похабнее и неуместнее – но вот же, Алисонькин «Л.Ю.Б.» появился на свет. И лежит у самой кассы книжного магазина «Москва», самого центрального и дорогого. Да, либералы так решают – от стадии планирования издания до реализации.
И если вы, дорогие читатели наши, полагаете, что когда-то, ранее, было иначе – ошибаетесь, вожжи у них в руках. Были размолвки в «болотный» период, но после Евромайдана и начала неонацистского террора на Украине (как ярко-антисоветской вспышки) – нет размолвок. Либерал московский был ещё большим укронацистом, чем бендеровцы – помните явление на Евромайдане Улицкой и Ко покаянное? Улицу Улицкой пора там открывать… Стоит ли удивляться, что Путин после воссоединения с либералами амнистирует Сенцова, за свободу которого так долго боролись наши столичные либералы, и Алиса, в частности? Он ведь, Сенцов, хотел только памятник Ленину подорвать – святое же для Путина дело, которое пока открыто не удаётся ему одному, однако при моральной поддержке Прилепина и Ганиевой, может, и получится.
Почему и откуда здесь Прилепин? Ну, потому что «властители дум», которым и киоск табачный не доверишь в управление – продолжают вещать с предоставленных одним и тем же федеральным агентством и лично Сеславинским высоких зарубежных кафедр и отечественных трибун, уверенные, что именно они говорят от имени нынешнего Государства, и они правы! Да, написавший в романе-фантасмагории лучше любого «украинского врага», лучше любого Сенцова про регрессно-феодальные, чудовищные нравы «ополченцев» своих знакомых в ДНР Прилепин и сторонница «ленинопада» в РФ Ганиева – работают вместе, делают одно похабное, антисоветское, антипролетарское дело. Да, не вышло нашими молитвами «Донецкой Советской» республики, её тихо ликвидируют как раз за рецидивы социализма стартовые, теперь это ясно всем – да, и Путину этот референдум как «абсолютно либеральному лидеру» не был нужен вовсе. Все эти борцы «за возвращение в собственность народа заводов украинских олигархов» — после принятия позорной буржуазной конституции Бородая оказались феодальными князьками, убивающими друг друга на радость московскому царю и киевским нацикам.
И в этой ситуации только вот такая девушка с «фрисенцовскими» настроениями – будущее и московских «майданов», и любых возглавляемых либералами хипстерских восстаний и информационных кампаний. Пока либералы не будут изгнаны из главенства митингов на проспекте Сахарова, пролетариат будут пихать перед собой пехотой одни буржуи против других, чтобы и далее эксплуатировать недра и рабочий класс РФ, как пихают, пинают они его же, пролетариат же в Советском прошлом. Знай своё место, пёс, — слава Украине, позор СССР!
Алиса очень любит выходить и «вязаться» по навальным призывам и кататься в автозаках с такими же либеральными полудурками (не интересующимися историческими источниками требуемых ими свобод), которые в лице Росгвардии всё ещё фантомно какой-то «совок» и «чекистов» видят – это в защитниках правящего класса, то есть буржуазии, богини либералов. С причинно-следственными связями и них вообще трудно, как и с классовым анализом, — не то что сплетничать. Ибо глупая либеральная накипь ничего иного не несёт в себе, кроме дальнейшего распада и искреннего, влюблённого понимания сепаратизма, отдаления экс-советских республик, уважения к Беловежью как тренду, — ну и пороческий восторг от социального регресса, конечно — вот их стихия. Они и питаются одной энергией распада, в тени гениев социализма — я привёл только один пример, их на полках книжных нынче сотни…
Гнать их надо поганой пролетарской метлой из умов ещё доверяющего им читателя – это работа творческая, сознаю, не только критическая. Но с ней мы вместе справимся, товарищи. Только уж, пожалуйста, запомните, что имена этих идеологических и классовых наших врагов пишутся через запятую, а отнюдь не в разных «лагерях», «патриотическом» и «либеральном».