сначала пребывание в ней – категорически не в целях спать, не по ночным традициям, не в той динамике. даже и не в ней, а на ней. и цвет её, фактура, мягкость – является посторонней составляющей частью восторга в момент неразличения границ тел. в этом празднике взаимного обладания…
самим сердцем падаешь в её мягкость после праздничного природного (предрОдного – какая многозначность!..) салюта, и племенной внутренний мотор продолжает дубасить так, что всему миру, кажется, докладывает почти маяковское «Хорошо!»… мягкость постели, будь она в переноснОм даже смысле, когда на руках вносишь и укладываешь источник счастья, — большой роли не играет. разве что не мешает или забавляет внезапным скрипом – напоминая о связи физической предметов в комнате за пределами основной связи, являющейся звукопорождающей…
потом от одной постели как бы и рождается вместе с человечком-из-человеков – соседняя дополнительная. ты её (я её) собираешь бережно, аккуратно, по инструкции, ко сроку родов. а потом укладываешь туда дитятко спать, пытаясь продолжать точно так же жить со своею избранницей – при мирном сопении произведения. и вы (мы) даже страстно шуршите-шумите, но не так чтоб потревожить дитя, и даже удаётся свободной рукой или ногой чуть покачивать кроватку, чтоб дитятко безмятежно спало… а сами джамба-джамба, но потом — уже не вставать в торжественном бодрствовании испить чего-нибудь на кухне, а спешно спать, поскольку добавились часики, которые потребуют просыпаться в своё, дополнительное время.
а позже, сильно позже ты обнаруживаешь себя уже убаюкивающим дитя сказками, отсчитывающим собственное время сна от засыпания оного, то есть синхронизируешь уже не с мамой дитятки своё сердце, ум и действия, а – по-новому. и рад сонному сопению, её доверчивости усыпляющей сказке – и сам заслуженно засыпаешь вместо того чтоб, наконец, встретиться с прозой и прокапывать её дальше в направлении замысла…
одна, ведь всё одна постель! площадь событий, чья «брусчатка» подрасшаталась, стала поскрипывать, пока по ней проходили по часовой стрелке детскими скАчками новые поколения. но ты, сочиняя на ходу сказку, чтоб уснула первая дочка, или читая из книги ей – ловил себя на необъяснимом восторге и слезах счастья от того, что такое создание засыпает рядом с тобой, видит свои махонькие сны. восторг – не меньший, чем был с её матерью здесь же, просто уже пассивный, отстранённый от нового отсчёта жизни и впечатлений.
и речь выдумываемой сказки переходила часто в твой сон – от странностей произносимого, от перетекания сюжета сказки в поток словобрАзов, даже сам просыпался из минутной дрёмы, радовался что сюрреализма не заметила уснувшая дочь. это была синхронизация сна – какие там летают возле головы электросигналы, пока науке неизвестно, – но случается это так, словно нейроны, аксоны с дендритами, восприимчивы к засыпанию извне, оно заразительно, как зевки в коллективе…
далее, пока спит-сопит твоё дитя, а ты привычно беспокоишься, не простуженность ли в этом сопении (нет ли призвука сопливости) и убеждаешься что беспокойства напрасны – вот только тогда посещает тебя уже отделяющаяся от телесности и нежности задумчивость… об этой самой нежности. мысленно благодаря постель за всё, что на ней происходило и происходит, вспоминая, как выбирал её пастельный оттенок в «Икее», ты уже соображаешь, что прежде непостижимое (и осторожно потому приберегаемое на будущее) слово «любовь» — не как слово, а как состояние, имеет несколько явлений, появлений в судьбе каждого.
сперва она – естество, среда обитания человечка, создаваемая породившими его. тоже на родительской постели, на диване (название!) прежнего поколения, ты утопал в этом направленном на тебя их нежном желании видеть и ощущать всемерно твою жизнь – не утопал, а плавал, конечно, лягушонком благодарным, не знающим ещё иного отношения к себе… возможно, поэтому же испытываешь, как естественное и избыточное, точно такое же нежное и бережное отношение к дочкам – но понимаешь, что оно, как та рубашка, в которых рождаются, нужна до поры, до времени. и настанет время им перерасти и эту заботливость, и эту нежность – она станет неудобна, как поскрипывание старой постели… к ней не захочется возвращаться, но она останется как первичная и тренировочная – как демо-версия той любви, что обнаружится уже в собственных поисках, и едва ли с первого раза, и конечно уже не такая… но она, как и высшие психические функции иного порядка – была сперва внешней, явленной в среде, а потом становится (интериоризированной) присвоенной, своей и дальнейшей.
всё это предсОнно продумав, мечтаешь только об одном – не забыть хода мысли, воспроизвести всё надуманное в тексте поутру. а поскрипывания инкубаторной постели – знаешь, как унять, нужно меньше ворочаться. правда, теперь – да давно уже, — источник движений на ней не ты один. а будь один – такие б мысли не пришли, их только нажить можно, только в диалогах, живых и заочных…
всё-таки мало (надуманным на двоих) говорим мы с любимыми, пока любимы. многое договариваем-додумываем потом.
да и что за иллюзия обладания, нарратив наращения, прибавления себя? не более чем часовое ощущение взаимопонимания и взаимопроникновения среди месяцев и лет телесного и ментального одиночества. да и подлинный ли в нём восторг? восторг приходит потом, как своё-иное. когда оказывается вне тебя и независим от тебя, но может быть тобою обнят. восторг лежит рядышком, спит, ворочается и вызывает скрип в костях лежбища-старушки – вызывает звуки там, где зарождался, где был вспышкой счастья-на-двоих…
Дмитрий Чёрный