Случилось так, что в год тяжёлый, хотя иных я вспомнить не могу, в штабу армейском раздался́ звонок пронзительный и громкий. К большой удаче генерал был всё же на посту, а не сидел за трапезным столом, усердно набивая брюхо под песни девок озорных. Снимает трубку и внимает родному батюшке-царю.
— Здоров, Кузьмич, что как с здоровьем? Как дети, внуки, как жена?
— Цветут и пахнут, ваше благородье, нужды не зная отродясь, и с тем в молитвах Богу вас из раза в раз возносят.
— Добро-добро, я рад узнать, что дом твой полон счастья, друг любимый! Но я звоню тебе сказать, что близится война.
— Как близится?!
— Да вот через недельку в среду решили мы напасть на нашего соседа, на тридевято царство. О том купцы меня с слезами на глазах молили, что, дескать, цены низки на продажу, на них не сделать барыши, да иностранцев многовато на нашу Родину пришло и потеснили всех на рынке. Нет жизни нашим удальцам в торговле — приходится терпеть убытки да лишенья! Атлант ссутулил плечи горько, не в силах муки претерпеть. Война всё может изменить и обратить на пользу рынку! Её бояться нет нужды, она — извечный спутник человека, толкающий вперёд прогресс, и для того велю тебе немедля отправиться в военну часть и провести досмотр. Готовы ль наши удальцы стяжать на поле брани славу? Теперь беги, мой милый друг, я буду ждать доклада.
Закончен разговор, полученный приказ должно́ исполнить непременно. С тем Генерал, собравши свиту, сел в лимузин да выехал в дивизии гвардейской размещенье, что некогда слыла для всех примером в военном ремесле. Знавали там, как подходить к учёбе новобранцев, как технику хранить и как растить любовь к Отчизне. В былые времена гвардейцы с криками «ура!» неслись в атаку на окопы и силой, удалью своей громили дерзко супостата, а тот бежал, поджав хвосты трусливо. Таких орлов нигде на свете больше не сыскать!
И вот подъехал генерал к военной части, что он видит! Забор бетонный развалился, рассыпался и покрошился, ворота съела ржавчина, звезда упала в пыль, а возле них стоит контрольный пункт, похожий на сортир, и в нём сидит солдат да тихо дремлет на посту, нарушив тем устава предписанья. Взбешённый генерал кричит ему приказ.
— Ах ты подлец! Забыв про долг, уснуть решился! А коли б враг подкрался вдруг — так не миновать беды! Таких, как ты, под трибунал отправить надо, чтоб не вредили остальным! Ну что, сучёныш, рот разинул? А ну, к полковнику беги, чтоб нас он встретил! Не то сгною тебя в гауптвахте тёмной.
Солдатик бросил автомат и налегке побёг, что было мочи, начальство звать своё. Сердитый генерал с земли оружье подобрал, скрипя зубами гневно.
— Вот так дурак! Как мог винтовку он свою оставить беззаботно? А вдруг её сопрут и продадут каком-нибудь злодею! Что за молодежь пошла? С них проку нет, одни несчастья. Его я проучу, чтоб впредь оружие берёг!
Сказал так генерал и поднял дуло в небо, желая напугать бойца, спустил курок, и тишина… Патронов нет, рожок пустует, безвреден автомат!
Прошла минута, вот бежит полковник, части командир. Краснеют щеки, дышит громко и пот ручьями льётся под мундир.
— Желаю здравья, ваше благородье, Кузьма Андреич, вот так сюрприз! Я вас не ждал, иначе б встретил лично и сразу проводил за стол, с холодной водочкой, борщом, сальце́м и жирною сметаной. Мы столь почтенным господам всегда горазды услужить и обслужить как надо.
— Заткнись, паршивец! Мне лесть твоя нужна, как волку шуба! Оставь её себе и отвечай, с чего патронов пожалел на нужды караула?
— В том не моя вина, отец родимый, не смей меня казнить, но нет патронов лишних у меня! Запасы все мы расстреляли, а новых нет, приходится беречь на чёрный день остатки. Иначе б всем я ро́здал по три рожка, чтоб каждого стреляли, кто смеет к части подходить!
— Предательство в твоих словах я чую. Должно быть кто-то порешил ослабить наше войско изнутри и для того патронов нас лишает хитроумно. Каков злодей, его я выследить должён и покарать прилюдно в назиданье для всех подобных подлецов!
— Товарищ, генерал, позвольте — к нему подходит адъютант и шепчет на́ ухо смиренно, — но нет нужды его искать, ведь тот злодей коварный — есть вы.
— Как смеешь врать ты мне, собака!
— Нет-нет, я правду говорю. Припомните тот год, в котором ваш старшой сынок решил уехать зарубеж и там осесть с женою. И чтоб жилось ему привольно на чужбине, решили вы ему финансово помочь, отдав один большой завод, что прежде был казённым, купцам под мудрое правленье. Но там случился кавардак, завод закрыли и снесли, оставив войско без снарядов.
— Ну-да, ну-да, такое помню. Что тут сказать… случается дерьмо! Как мог я знать о будущем провале, когда скреплял печатью договор? И не было причины для сомнений, ведь тот купец — мой давний друг, сосед по парте школьный. Как мог меня он обмануть, желая лишь нажиться, и тем Мать-Родину предать? Да и известно всем на свете, в делах торговых без удачи успеха никогда не сыщешь. На миг Фортуна отвернётся, как ты теряешь всё, что нажил твёрдостью, умом и хитростью, порою. Ничьей вины тут нет, простить всех надо без сомнений. Полковника, солдата и меня. Да и зачем патроны караулу? Где вы нашли врагов среди родимых деревень? Дай им оружие — тотча́с пристрелят мирных горожан из глупых подозрений. Шумиха будет. Нет уж, нет уж, оставим всё как есть! Теперь — вперёд, к казармам, мне их охота осмотреть.
Проехал лимузин в ворота, да сразу в яму угодил, затем в ещё одну и третью, в десятку, дюжину… пятьсот… Им нет числа! С такой дорогою и танк едва управиться сумеет! Но всё ж машина худо едет, скрипя трансмиссией навзрыд, и генерал, кипя от злобы, летает в ней как мяч по полю, и бьётся задом об углы, а головой о потолки, но благо та — пустая.
Каким-то чудом, Бог помог ли, заехал лимузин на плац и там заглох, хотя был новый, из-за границы привезён, где делать всё должны на совесть. Выходит генерал на воздух да с тем глядит по сторонам, чтоб повод подыскать весомый, а может и какой пустяк, для вымещенья лютой злобы. И что же? Стараться долго не пришлось! Увидел он учебный центр, где разъясняли для бойцов основы тактики, разведки и многих прочих дисциплин, что указуют путь к победе. Вот только уничтожен он! Пустуют классы для ученья, разбиты парты и шкафы, прогнили книги все до корки, и чёрны окна смотрят грозно, мертвец, забытый средь живых. А рядом с зданием табличка: «Сие убожество под Снос!».
— Что здесь творится?! — краснея генерал кричит. — Как вы могли разрушить свято место, где раньше сам я раньше обучался премудростям военным, ещё солдатом быв простым, без званья, чина и усов?! Как вы могли лишить бойцов ученья ратну дела, как им служить, как воевать? На поле боя без уменья им светит только смерть в грязи! Полковник, сволочь, где ты!? Где ты?!
— Я тут.
— Ответь мне, крыса злая, как мог ты школу запустить и довести до разоренья? Неужто ты тут паразит, что кражей наживаться вздумал, бюджет без совести пиля, забыл о важности ремонта?!
— Кузьма Андреич, вы простите, я всё готов тут починить, ведь много прочих разрушений, вот только пусто на складу́. Лишили нас и кирпичей, и до́сок… гвоздей подавно дефицит, а инструмент изношен безнадёжно. Я в штаб пишу не первый год, чтоб нам со стройкой помогли и матерьялы привезли, но все мои потуги тщетны.
— Вот как оно выходит! Про эти письма я не знал, иначе б сразу всё устроил. Должно быть в штабе завелся́ вредитель страшной силы, и почту тщательно фильтрует, чтоб скрыть от нас войска́ нужды. Как только тут я всё закончу, вернусь в столицу и тотчас, проверку жёсткую устрою, всех подчинённых допрошу и посажу в тюрьму виновных, на лет десяток или три! Такого наглого проступка простить я в жизни не смогу!
— Товарищ генерал, постойте, — на ухо шепчет адъютант, подкравшись сзади осторожно. — В бюджете средств довольно было, чтоб в год другой всё починить и вновь учить бойцов наукам важным, однако вместо реставраций армейских старых городков, вы посчитали боле важным дворец себе воздвигнуть пышный, с отделкой мраморной, златой и там с семейством поселиться. А что до писем тех прошений полных, то вам их в руки я вручал, как только сам их получал, но вы, лишь строчку прочитав, их мигом в урну отправляли.
— Ах да, такое дело было… домишко строю близ села, где некогда мой дед любимый — кулак свиней на мясо разводил. Купил я там земли клочок, десятка в три гектаров, чтоб скромный домик возвести на сотню комнат малых и там семейство поселить и братьев в гости пригласить. Я генерал, мне мыслить нужно о благе армии, страны, а как исполнить долг возможно, когда я вынужден отвлечься на нужды родичей моих? Нет-нет! Их должен всем я обеспечить, чтоб беспокойство усмирить и разум свой освободить для дум о ратном деле. Ведь коли буду я в расстройстве, то как смогу я изложить атаки план иль обороны? И непременно погублю сынов Отчизны дорогих. К тому же… если так прикинуть… зачем молодчикам сидеть в стена́х угрюмой школы, и пыль глотать да зренье портить над книгами скорбя? Нет-нет! Война проходит на природе, среди кустов, озёр, канав. Так и пускай солдат отправят в чисто поле, где вольно дышится груди, и там учить их станут делу в обход просторной болтовни и рассуждений о теорий. Сносите к чёрту этот дом, он нам не нужен боле. Ну а теперь хочу узреть моих бойцов ретивых. Полковник, милый, строй состав! И пусть они пройдут на марше по плацу́, чтоб сердце мне повеселить.
Полковник крикнул капитана, тот к лейтенантам побежал, двухзвёздный выругал сержантов, а те в казармы понеслись, готовясь всех обматерить и подгонять пинками. Объявлен общий сбор для смотра, а потому все чистят форму, щетину бреют впопыхах, причёску делают короче, да гуталином берцы натирают, чтоб солнце в них сверкало. Затем в шеренги становясь, бегут к плацу под крики командиров и строятся повзводно, да криво как-то, в разнобой у них выходит это дело.
— Ровня-а-айсь! — полковник им кричит, и все воротят главы, кто в право, кто на лево, не помня правильных команд. — Сми-и-и-рно! Товарищ генерал, состав построен перед вами и радости полны, что вы их посетили. Ура, товарищи, Ура!
— Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а! — кричат солдаты вяло и сонливо, и многие из них одеты не по форме, устав нарушив злостно. Кто в майке красной, кто в штанах спортивных, на том кроссовки, этот в джинсах. Иной хотя и форму носит, но камуфляж на нём совсем не летний, чтоб средь лесов, полей сокрыться, а зимний в серых пятнах, чтоб в тундре с снегом слиться. Но это полбеды! Где те богатыри, что раньше славу приносили родной стране в сраженьях? Заместо них теперь в строю мальчишки хилые стоят, ссутулившись, сгорбившись. Не на бойцов отважных и ретивых он походят боле, а выглядят как узники тюрьмы, что против воли и желанья должны на смерть идти, без шанса га спасенье.
— Полковник, гнида, подойди-ка, — сквозь зубы шепчет генерал.
— Я тут, Кузьма Андреич, чем вам могу я..?
— Ответь мне живо, паразит, как вышло так, что не одеты бойцы в ту форму, что велит устав носить им в эту пору? Откуда взялись эти тряпки цветов столь ярких и приметных? Как должно им теперь с природой красками сливаться, от вражеского взора хоронясь? Они ж для них теперь мишени! Как в тире будут их стрелять играючи и ловко! Умрут они — Отчизна сгинет, врагу отдашь родимый дом. Под трибунал тебе дорога, на смертный только приговор!
— Ох нет, отец, да как так можно? — полковник рухнул на асфальт и бьёт поклоны в ноги. — Опять готовишься меня казнить за то, в чём нет моей вины ни капли, ведь формы нет совсем, на склад привозят сущи крохи, одеть всех разом не могу. И честно должен вам сказать — пошив у них отвратный. Лишь стоит месяц проходить, как сыплются в труху одежды, заплаты шьёшь одну к другой, но это не спасает. Приходится солдатам нынче своих родных о помощи просить, чтоб снаряженье им купили и отослали в часть. А покупают то они, на что хватает средств в кармане, ну а с деньгами совсем всё плохо у народа, в долги приходится влезать и на продуктах экономить.
Едва полковник замолчал, готов уж генерал браниться, средь армии предателя искать, да покосился он на адъютанта рожу. На ней ухмылка пляшет озорная, меж губ упрёка яд течёт, и лишь момента поджидает, чтоб генерала посрамить. Кузьмич его за плечи взял и в сторону отвёл подалье, чтоб сглазу на́ глаз говорить.
— Неужто и на этот раз печать вины на мне лежит?
— Так точно, свет мой, генерал. И тут вы отличились.
— Ну, говори же, псина, не томи, а то уж мне противно.
— На складе раньше много формы было, мильёнов шесть, а то и семь комплектов, и фабрики работали исправно, да только в позапрошлом го́де одна из ваших дочерей, старшая, если точно, решила свадебку сыграть. Вы обещали праздник с помпой, артистами, танцорами, оркестром, чтоб стол ломился под явства́ми, и платье на пошив отдали первейшему портному царства, алмазами фату украсить приказав. Гулянка вышла дивная, на славу, достойная царя, не то, что генерала! Для этого продать врагу пришлось всю форму, что на складах хранилась на нужды будущей войны. Но это — мелочь, полбеды, ведь Бог послал вам две дочурки, и младшая ещё милее уродилась, капризнее сестры в разы и златострастней до безумья. Хотя руки своей она ещё не отдала мужчине, но празднество уже готовит с шиком, в мечтах витая постоянно, и вам о планах говорит да смету выставляет. Чтоб чаду сердце не разбить, решили вы откладывать средства́, чтоб праздник обеспечить всем желанным, и для того велели вы отныне и вовек всю форму, что на фабриках пошита, везти не в армию солдатам, а в магазин и там продать, накинув сверху три цены. Одну себе берёте за старанья, второй кусок купцу-партнёру отдаёте, а третью долю в оборот, чтоб снова был у вас доход.
— Ну-да, ну-да, а как иначе быть тут может?! Неужто ты мне предложи́шь свою кровиночку обидеть, на свято дело пожмотясь, сей чудный праздник жизни испоганить? Велел же Бог детей оберегать и счастье им дарить без меры, чтоб выросли они в добре и ласке! Для этого и согрешить немножко можно, Бог всё простит, лишь стоит помолиться и с чувством трижды пре́ркеститься. Но чтоб надёжно всё свершилось, мне надо будет съездить в церковь и кардиналу передать деньжат, чтоб их на добро дело потребили. Что ж до бойцов… Дай мне подумать… ах да! Во-во! Придумал! Зачем носить им форму по уставу? Ведь делают её по среднему лекалу, а люди все различны меж собой, и что для одного удобно, другому ноги трёт иль грудь теснит нещадно. Так что пускай все носят что хотят, чтоб им вольнее было, и тем удобнее ползти, бежать и ринуться в атаку. Так будет даже лучше для сражений. За то хвалю я вас, полковник, что столь полезное введенье вы у себя изобрели. Впредь всякий полководец с вас должен брать пример и также поступать. За то вас наградить бы надо, а заодно меня впридачу, ведь всё же я — руководитель, и вас я мудро наставлял.
— Всё так и было, не дашь соврать, — полковник отвечает, от радости светясь. — Чем вам теперь могу я угодить?
— Пускай пройдутся маршем, под гимн победный наш. Хоть здесь должно не выйти худо, ведь чтоб шагать умело достаточно стараний и более ничего.
— Так точно-с! А ну ребят, — орёт полковник на солдат, — изволит генерал, чтоб вы парадом прошлись по нашему плацу и в том искусство показали. Ровняйся, смирно! Шагом МАРШ!
Приказу внемлив, полк шагает, вот только плохонько идёт! Заместо левой правой движут, к тому же в дикий разнобой, не в силах влиться в ритм мелодий, что из динамиков орут, пытаясь быть для всех мерилом. Рассыпались ряды, слились шеренги в одну бездумную толпу без выверки, порядка и системы, что так нужны на поле брани.
Краснеет генерал, смотря на этот кавардак, но не от злобы вовсе. Его обуревает стыд, что под его началом былая мощь ушла в небытие, и, чувствуя вину, к себе полковника зовёт.
— Скажи, Ванюша дорогой, найдётся ли среди баранов этих хотя б один молодчик удалой, кто преуспел в военном деле?
— Конечно, есть такой у нас! Ефрейтор — Фёдор Квасов! Ей, Федька! А ну, поди сюда! Порадуй генерала.
— Служу Отчизне и Царю! — кричит парнишка издалёка, затем бежит вприпрыжку по плацу, а там по стойке смирно встал и честь отдал, как подобает.
— Ну да, хорош, здоровый малый, как бык силён и голос звучный. Таких бойцов нам больше надо, чтоб супостата победить. Каков орёл! Скажи же, милый, в чем мастерство твоё, что ты умеешь делать?
— Умею всё, товарищ генерал! И подворотничок пришить к мундиру, и кантик ровный подобью, могу картошки счистить гору, могу дневальным постоять, чтоб был порядок в части. Полы я мою, плац мету, тарелки в кухне натираю. Могу ружьё собрать и разобрать, всего за пол минуты.
— Ну а стрелять?
— Тому я не научен!
— Да как же так?! Что за позор! А кто ты по призванью, кем службу ты несёшь?
— Танкистом вроде назначали… Ну, да…. Мехводом быть должён, но в танке я ни разу не был и как им управлять не ведаю совсем.
— Скажи мне, Боже, как так вышло? Как мог я всё так запустить? — себя он в мыслях вопрошал, а после Феде говорит. — В твои лета я сам служил на танке в должности мехвода, а потому немедля я дам тебе урок о том, как танк водить по бездорожью и на ходу стрелять в мишени. Возьми друзей своих по службе, чтоб был наводчик у тебя и заряжающий для пушки, а должность командира займу я сам. Вперёд к машине!
Пошли они к ангарам вместе, где танки на хранении стоят и дремлют в ожиданьи битвы. Их прежде делали с избытком, чтоб задавить врага числом и мощью страшной — огневой, а для того держали в части механиков смышлёных целый взвод, чтоб за исправностью следить и всякую поломку вмиг исправить. То было раньше, а сейчас на весь дивизион три танка старых.
— Куда все танки делись?! Чем воевать теперь стране?!
— Товарищ генерал, все танки поломались, а запчастей для них не привозили. А потому мы танки разбирали, чтоб с двух испорченных один иметь исправный. Когда-то было их шесть сотен, затем лишь две, а там одна, теперь и вовсе три машины имеем мы для службы, все прочие ушли в металлолом!
— Да как так вышло?
— Товарищ генерал, — вновь лезет адъютант. — Свою любовницу хотели вы за покупками свозить за море на курорт, а для того…
— Всё понял-понял. Опять моя вина… Что ж, ладно. Сейчас нам нужен лишь один. Ей Федька, полезай-ка в люк, садись на кресло поудобней и жми на кнопку зажиганья.
— Так точно, мигом всё исполню! — солдат бежит к машине, запрыгнул на неё и замер. — А люка нет, товарищ генерал!
— Не может быть такого!
— Но всё же так оно, извольте посмотреть!
Подходит к танку генерал и видит чудо — люков нету! Всю правду Федька говорит.
— Ну что за бред, неужто брак случился?! А ну тащи кувалду из угла! Сейчас пробоину устрою, пускай для этого придётся стучать хоть тридцать дней подряд!
Снимает генерал мундир, чтоб не помялся часом, берёт за древко инструмент и ввысь его вздымает. Удар, удар, ещё удар. По танку трещины бегут, летят кругом осколки, и вот с него слетает пласт засохшей краски, а где он раньше был — там люк нашёлся сразу. Стараньями солдат закрашен был он под слоями, что за прошедшие декады с запястье стали толщиной и всё собою скрыли.
— Как вы могли такую глупость совершить?
— Так было до меня, а я лишь красил сверху и делал это часто и усердно. В чём, в чём, а в этом мы горазды. День ото дня мы красим всё подряд: машины, стены и заборы, полы, столы и стульчаки. А если скажут, что трава растёт не по уставу, то мы за час ей нужный цвет кистями придадим!
— Ух, остолопы, откуда вы взялись такие! От вас нет пользы, лишь несчастья. Что ж, заливай бензин, чтоб пробудить машину и в поле погулять пустить.
— Приказ исполнить рад, да только нет бензина!
— И его?!
— Всё верно.
— Да что ж такое!
— Товарищ генерал, тут вот какое дело, — подкрался снова адъютант, но генерал под нос ему суёт кулак с угрозой.
— Заткнись, паскуда! Без тебя я знаю все свои проступки. С меня довольно этой дури! На всё я посмотрел и пониманье получил! Пора домой мне возвращаться, чтоб батюшке царю все беды изложить. Прощайте.
С тем сел он в лимузин, да тот скончался и с места сдвинуться не может. Иных машин рабочих в том месте не водилось, пришлось ему идти пешком из дальних мест в столицу, а там назло преступнику и вору сбежались тучи грозовые, чтоб дождь излить на подлеца. Идёт он грустный весь и мокрый, да мысли горькие мусолит, о том, как жадностью своей он погубил страну и весь её народ, как супостат на них надавит и в миг сметёт с лица планеты. И оттого проникся он к себе призреньем лютым, решил царю во всём сознаться, чтоб наказанье получить и всех спасти от смерти.
Приходит ночью он в палаты, где роскошь льётся через край, да требует от слуг его к царю вести немедля для покаяния в грехах.
— Здоров, Кузьмич, ну как успехи? Готов обрадовать меня?
— Ох, царь родимый, всё пропало! — заплакал генерал и рвёт погоны злобно. — Лежит в руинах часть, хоть не было войны. Заброшены дома, бойцы хилы, всё вооруженье растащили, а что осталось — проржавело, в утиль сдавать пора! Уменья нет в солдатах наших, лишь плац мести да шить воротнички горазды, таких нельзя на фронт! И в том убогом запустенье меня винить ты должен, не жалея. Я вор, подлец. Я мот, транжира. Я Родину на деньги променял и Бога позабыл, и тем всех смертно погубил! Прощенья нет мне на земле, своё ты слово молви, и мигом пулю я себе отправлю в лоб поганый!
— Да Бог с тобой, Кузьмич! Оставь весь этот вздор. Твои грехи известны мне, что ж в них такого, чем б не побрезговал я сам? Бояться нечего тебе! Совсем забыл сказать вчера, что прежде вёл я разговор с послами царства Три на Девять. У них картина та же, что у нас, а может даже хуже. Представь себе, народишко роптать удумал на ихнего царя за то, что растащили всё боя́ры, что подати уж больно велики и нет среди высоких лиц к труду простого люда уваженья. Вот это наглецы! Мы громом пушек им поможем! Огонь войны обязан им вернуть почтенье к царю, посланнику Небес, и всем достойным господам, жирующим вдали от фронта. Они не станут рисковать ни кошельком тугим, ни жизнью, но всё же слава от войны за подвиги и муки лишь им одним принадлежит.
Всё схвачено, мой друг! Дороги все открыты, своё ты дело продолжай ещё усерднее чем прежде, но и в врага стрелять не забывай. За то медаль я дам тебе и орден, прибавку к пенсии да дачу близ моей, с бассейном, теннисом и гольфом. Прославишься в веках героем, что долг пред Родиной воздал и всем друзьям помог в делах преступных. Слова царя — закон. Всё дальше так и было, устроили войну по прихоти купцов. Все разбогатели и нажились, но только не народ, чья кровь окопы и поля обильно оросила…
Александр Крюков