Эта критика будет сперва самокритикой. Потому что «и я таким же дерзким был когда Париж узнал гасконца Де Тревиля» — врываясь со своим манифестом не диалектического, но радикального реализма в небольшие круги поэтов и писателей 2001-го года. Манифест радреала рождался, кстати, тоже из полемики — причём полемики письменной, в докомпьютерную эру (компьютеры были, но интернетом ещё не срастались), это был мой спор на страницах флекс-сборника (нефигуративная графика и сопутствующая ей переписка авторов в общей тетради высокого формата) с Филиппом Минлосом, соавтором и соратником в рок-группе «Отход» и поэзии. Именовали мы себя тогда среди поэтов круга журнала «Вавилон» силлабистами…
Хотел бы я вновь заглянуть в тот флекс-сборник! (Сборники ходили по рукам, и ушли от нашего поколения флексистов далее, к поколению флексистов последнему — к Насте Кувалдиной и Марии Сергеевой). Наш спор о доступности реальности познанию и поэтическому прикосновению — занимал клетчатые страницы А4, и плавно для меня перерос в односторонний манифест. Минлос стоял на кантианских позициях, я — на материалистических и одновременно сенсуалистских. Минлос утверждал, что автор всегда находится в «презервативе» своих воззрений (знаний об объекте) и никогда реальности не коснётся (она для него вещь в себе). Я утверждал, что автор часть «объекта», то есть самопознающей материи, и задача его — максимально к нюансам и сути объективного приблизиться, что решается постоянным совершенствованием литературных методов. Так сформулировался радреал, и надолго стал моим, а затем не только моим кредо.
У обоих спорщиков за спиной было преимущественно гуманитарное высшее образование — лингвистическое (РГГУ) у Минлоса, психологическое (МГППИ) у меня. Спор проходил в обстановке растущей популярности русского постмодернизма — и как разновидность идеализма, он конечно находил в лице Минлоса и многих отцов-флексистов благодарного читателя (Котов и особенно Сергеев — были в восторге от Пелевина). Я же, прощупав сразу реакционную политическую подоплёку русского постмодернизма, противопоставил ему радреал как продолжение соцреализма (в капиталистических реалиях). Спор наш комично можно уподобить спору реалистов и номиналистов в теологии, однако он оказался отнюдь не схоластическим, а с продолжением в действительности.
И всё же — кем я был, манифестируя радреал в 2001-м? Самооценка тут однозначна: был доктринёром на пустом пока поле. Война постмодернистам была объявлена, но воевать было ещё нечем и некому — произведений намеченного направления написано не было. Из авторов — я один, из примеров — мои длинно—созерцательные верлибры, переплетающие поток восприятия и found poetry.
Возвышая голос одиночки, выходящего за пределы творческого одиночества, я ещё не знал, что в прозе существует (и обсуждается критиками года с 1998-го — см. статьи Павла Басинского) «новый реализм», и это направление набирает стихийную силу без теоретического обоснования. Вскоре мы начали знакомиться: мой манифест прочёл С.Шаргунов в 2002-м, сообщил что в целом согласен, но есть небольшие поправки. Позже прозвучало его «Отрицание траура». Шаргунов познакомил с Сенчиным, а Сенчин в этом направлении писал рассказы примерно с 1994 года, не уклоняясь ни в фантастику, ни в постмодернизм. Но об этом периоде, о триумфальных для новреализма боевых нулевых написано достаточно, и не только мной (см. «Четыре выстрела» Андрея Рудалёва).
В этом предисловии мне важно закрепить следующее: манифест радреала прозвучал, в итоге, не в тишине. Постепенно послышалось эхо, нашлись соратники, а чисто теоретически описанная диспозиция вырисовывалась вполне реально. Постмодернизм начал терпеть поражения и вытесняться из фокуса общественного внимания. И всем своим дальнейшим писательским трудом я, собственно, создавал плоть, литературное вещество радреала по чертежам и формулам манифеста: это и «Поэма столицы» (первые две части — лонглист Нацбеста 2008, работаю над продолжением), и «Верность и ревность», 2012, и «Времявспять», 2017. Мне есть что предъявить читателю, современнику и потомку после Манифеста и Методов, после доктринёрства.
Диалект гасконца-диалектика
Конечно, мне как теоретику-поневоле современного реализма, как тревожному летописцу его поражений и немногих успехов в 21 веке, радостно, что «на всю Ивановскую» зазвучало снова что-то о нём, родимом. А уж когда к нему приставили обязывающее ко многому слово «диалектический» — и вовсе непривычно празднично стало. Неужто дальнейшее развитие Методов наметилось? Неужто наша «нулевая терпимость» к русскому постмодернизму и ответы ему в прозе были для кого-то уроком и ступенькой для дальнейшего движения в классификации современного искусства (даже выходя за рамки литературы)? Высока ответственность того, кто попробует удержать всю эту проблематику, утверждая над нею новый стиль. Уверен, моя придирчивая критика заинтересованного лица только закалит Романа Галенкина в его стремлении, вполне благородном, на мой взгляд, но не вполне фундированном. Ибо теоретические (как и экспериментальные, кстати, в любой науке) ошибки — ещё не крах всей теории или же манифеста.
Итак, из ответа Романа сразу трём оппонентам — выуживаю адресованное мне в полемике, начавшейся недавно по моей же инициативе.
Оставляя проблематику «рабовладельческой религии» (термин «раб божий», как мы помним, пережил вместе с христианством несколько формаций и актуален для верующих поныне — при «третьем укладе») другим специалистам, вычленяю самое сомнительное там, где речь заходит о философии — раз уж в итоге своего развития реализм обязан стать диалектическим.
Рабовладельческая философия его (рабский труд) грамотно и аргументировано оправдывает, выражая тем самым интересы тех общественных слоев, которые заинтересованы в сохранении данного общества, — пишет товарищ Галенкин.
Сложно, например, отнести идеи и методы Сократа (сократическую беседу), дошедшие до нас через труды Платона, к прямому обоснованию рабовладения, — скорее, наоборот! — но товарищ Галенкин настаивает на строгом соответствии философии «породившей» её формации. «Философия — продажная девка правящего класса» — напрашивается смехотворная формула. Тут мы имеем дело с превращением марксизма в примитивный детерминизм и сталкиваемся с парадоксом, а не диалектикой: «главная задача любого философа в эксплуататорском обществе логично или иррационально (что есть логика наизнанку) обосновать необходимость господства того или иного класса. Ради этой священной задачи любые истины науки и мудрости могут быть попарны» — добавляет Роман. Мне кажется, осознанно принявший приговор и отраву из рук властей своего полиса «за интеллектуальное совращение молодёжи» Сократ не похвалил бы современного мыслителя за такую эпитафию.
Да и Платон, и его идеализм (после натурфилософии всё того же рабовладельческого периода) — явно выходят за пределы предложенной выше формулы. Платоновская пещера, не смотря на наличие в ней атрибутов рабства (цепей), не смотря на оковы тех, кто видит лишь тени чистых идей на стене перед собой — есть не заточение человека (раб человеком не считался) внутри формации, но как раз-таки выход (его сознания) за её пределы. Платонический идеализм — ключ к пониманию христианства, которое было прогрессивным в череде смены многобожия на монотеизм (формация тем временем не менялась, а битвы ученика Аристотеля Александра Македонского пополняли армии рабов образованными жителями завоёванных полисов). Впрочем, ухватимся за фразу «господства того или ИНОГО класса» — философ же может обосновать господство не того класса, что уже правит, а угнетённого? Ну, чисто теоретически?
Тут, правда, Роман и вовсе нас осаживает в надеждах на «выход из квадрата» (так называлась книга перестроечника Отто Лациса, это ирония):
Поскольку философия возникает на базисе экономики, она защищает эту экономику и определенные классы, которые от этой экономики зависят (чаще эксплуататоров – реже эксплуатируемых). Философия непосредственно связана с интересами масс (или элиты, которая, кстати, терпеть не могла Афинскую Агору). На основе своей философии классы создают и нужное им искусство, и много чего еще.
Любопытно, какое искусство «на основе своей философии» создавали рабы? Не создавали, у них не было времени. В том-то и сложность старта философии как таковой, что ею могли заниматься обеспеченные всеми благами (рабским трудом) жители полисов. Мышление как отвлечённое занятие было роскошью и привилегией. И право их голоса в той, первоначальной демократии, как мы помним, определялось достаточным количеством рабов — а голосовали они как раз на той самой Агоре (я там, среди небольших храмов древнегреческих богов — «богов рабовладения», — прогуливался в мае 2006-го, не такой уж большой это холм под действительно высоченным утёсом Акрополя).
И кто такая элита «которая, кстати, терпеть не могла» Агору, где она же и собиралась — я что-то совершенно не понял. Может быть, Фидий, проектировавший эти храмы и друживший с философами? Платон, Пифагор и Сократ? (Для ликбеза рекомендую почитать хотя бы «Таис Афинскую» Ивана Ефремова — там жизнь и обычаи Афин времён Аристотеля воссозданы достаточно вещественно и фактически). Впрочем, допускаю, что у товарища Галенкина новейшие данные из непосредственных источников (папирусов) о таинственной элите Афин, избегавшей Агоры и принятия там решений.
Манифестирующему новый стиль простят всё — дерзость, попрание авторитетов. Но посягая на «прежних богов» нужно быть не слабее их в познаниях, однако. Нужно быть не просто настойчивым, нужно быть убедительным.
Вот снова Роман обличает «продажную сущность» философии:
Естественно, что господствующий класс всегда пытается навязать угнетенным массам общества свои ценности, пытается произвести отчуждение угнетенных, отделить их существование от подлинной сущности. Однако реализация данного факта ни коим образом не означает, что философия рабовладельцев становится еще и дополнительно философией рабов. Объективная философия, которая направлена на защиту интересов рабов, остается прежней, она совершенно никуда не исчезает, просто она временно находится в более слабой позиции.
«Ни коим» образом не посягая на священное дело «объективной философии», я однако хочу спросить: фигура речи о философии рабов ведь только фигура речи, а не новое историческое изыскание? Как мы выяснили выше, такой философии вовсе не было. А вот что такое «философия рабовладельцев»? Какое из учений древнегреческих философов является явным оправданием рабства? Жду примеров. Может быть, речь тут всё-таки о религии, а не философии?
Слово «ценности» звучит простовато там, где речь заходит о философии. Если бы так просто были устроены отношения классов (особенно до их возникновения), философия человечеству вовсе не понадобилась бы. И если всерьёз воспринять формулу Романа «Наивно предполагать, что философов интересует только одна абстрактная и абсолютная мудрость» — то мы никогда не увидим прогресса общественной мысли. Тут кстати вспомнить апории Зенона. Стрела не полетит.
Наивно — как раз схематизировать прошлое общественной мысли, всюду находя только влияние базиса, «навязывание ценностей». Наивно, это если не сказать — глупо. Революционность того же платоновского идеализма (позже как раз регрессно припрятанного в религиозном инобытии) для своей эпохи трудно оценить с таких утилитарных позиций, тут от схематизации остаётся один шаг до невежества. А вот с этих позиций можно камня на камне не оставить от «философии рабовладельцев, феодалов и капиталистов» — как способа «навязывания ценностей»…
Создавать произведения искусства, основанные на истинном интересе масс (на истинной философии) – это помогать массам избавиться от непонимания и недостатка политического образования. Создавать произведения искусства, основанные на навязанной сверху, но временно популярной у масс идеи (на мелкобуржуазной или буржуазной философии) – это способствовать дальнейшему закабалению угнетенных. Мы должны действовать так, как «должно быть и со временем будет», а не ориентироваться на часть реакционных рабочих наших дней. В этом вся диалектика, ибо она берет явления в их прошлом, настоящем и будущем. Целостность и единство у пролетариата есть (в потенции)!..
Странновато после «философии рабов» и «истинной философии» звучит связка «навязанная сверху» — так всё же философия это способ духовного порабощения или освобождения (причём зародившийся у поработителей)? Если класс обладает самосознанием, возможно ли ему навязать что-то «сверху», причём ещё таким слабым образом? Впрочем, да, возвращаемся к началу: «Мораль, право, религия, философия и иные общественные категории…» Роман, это сферы (отрасли) общественного сознания, но не категории. Категории появятся как раз в философии…
Один класс, одна философия, один стиль...
«Истинный интерес масс», «истинная философия» — нерефлексивные категории, конечно, крупного калибра. Однако, как я и писал ранее (и на что пока ответа не услышал), истинность того или иного явления определяется историческим инструментарием, а инструментарий даёт, например, та самая «продажная девка», философия. И помогать в самообразовании угнетённым массам пролетарское искусство, безусловно, должно. Но и тут у нас вырисовывается апория: как образовывать искусством необразованных и, напротив, разъяснять пролетарские истины уже образованным, как правило стремящимся по классовой лесенке выше?
«В этом вся диалектика»! То есть единство и борьба общественных противоположностей, а отнюдь не линейная схема «прошлое-настоящее-будущее» (любопытно, как вооружённый диаматом в данном случае «берёт» будущее, которого материально нет, но «есть в потенции»?)
«Должно быть и со временем будет» — формула тоже заманчивая. Это самое «будет» при таком владении философским инструментарием прежних эпох — откладывается на века… И ориентироваться на «часть» (весьма значительную, — и это не секрет для члена КПРФ, официально в программе партии исповедующей «Русский социализм») реакционных рабочих — дело, конечно, гиблое. Но такова «борьба с действительностью» (как мы видим на примере СВО — вполне буквально-истребительная для материальной действительности Украины борьба, только не пролетариата, а силовигархии и её заокеанского брата-близнеца, меж собою, руками пролетариев).
Поскольку философия у пролетариата всего одна, то и подход к искусству всегда будет один – социалистический реализм, который (абсолютно верно было замечено) есть отображение действительности + преодоление действительности. Преодоление действительности это и есть тот самый «практический идеализм», о котором постоянно говорил Фридрих Энгельс. Однако не нужно совершать еще одну ошибку и путать этот «практический идеализм» с философским идеализмом, который ведет к довольно плачевным результатам.
Именно так! Именно так писал в манифесте и методах радреала и я — нужно настолько реалистически точное отображение социальной действительности, что её изменение (самим таким критическим отображением) перестанет быть проблемой и вопросом для адресата произведения искусства. Однако что мы знаем о соцреализме в его развитии и закате, чтобы возвращать его на пьедестал не только собственного полусознательного пролетариата, но и в мировых масштабах?
Откуда такой «монотеизм», Роман? Вы, к примеру, знакомы с искусством социалистической Кубы? Соцреализма там не было — в известном нам виде. Вообще не было, там куда популярнее модернистские и примитивистские, экспрессионистские методы (особенно в поэзии и живописи) — служащие, между тем, пролетариату, а не буржуазии. Выражающие искренне и прямо самоосвобождение трудового народа Кубы куда лучше заокеанских кинематографистов — полный крах гениального (по нашим представлениям) фильма классика соцреализма Калатозова, сценариста Евтушенко и оператора Урусевского «Я — Куба» да будет здесь иллюстрацией. Шедевр соцреализма! И сразу — в корзину (как в СССР, так и на Кубе). Потому что «советские гринго» не поняли национальной души кубинцев. Спас его оттуда, из забытья, и сделал первые копии для частного просмотра буржуазный, империалистический Голливуд (!)…
Знаем о соцреализме мы с вами, Роман, пока маловато. И не только авторов, а самое хронологическое развитие, апогей стиля. Вот, например, удививший меня пассаж:
Социалистический реализм возник до взятия власти пролетариатом еще в середине XIX века (возьмем в пример рассказы Ивана Франко), продолжил свой путь в прошлом столетии, стал господствующим стилем в нашей стране (30-50-ые годы), а затем снова ушел в оппозицию, в которой временно пребывает до сих пор. Он совершенно никоим образом не устарел и никуда не исчез. Роман «Чего же ты хочешь?» Всеволода Кочетова представляет собой произведение подлинного социалистического реализма в стране, в которой господствует псевдосоцреализм (огромным и величайшим счастьем для искусствоведов будет тот день, когда они наконец-то осознают то противоречие, которое было в нашей стране в 60-80-е годы между полуподпольным «настоящим» социалистическим реализмом и фальшивым псевдосоцреализмом, который навязывался властями).
Вот это открытие соцреализма в 19-м веке, конечно, будет почище обнаружения «теневой элиты» в Афинах времён Перикла. Ещё и реализм-то в русскоязычной прозе не встал на ноги, ещё марксизм не завоевал эмигрантско-буржуазные (Маркс большую часть жизни пробыл эмигрантом, как мы помним), а затем пролетарские круги — а уже, оказывается, существовал и развивался соцреализм! Тут попахивает Нобелевской или Шнобелевской премией…
Иван Франко, напомню, родился во второй половине 19 века (1856), то есть писать рассказы в середине того же века не мог физически. Ну, ладно — восторг и вдохновение идеи «истинной» и имманентной (а не исторически пришедшей к нему) «философии пролетариата», конечно, не считается с хронологией и фактами, но всё же, Роман, всё же… Не забывайте, что другое название исповедуемого вами метода — Исторический материализм. И Франко, как и Леся Украинка, действительно сделали много как для распространения марксизма в Малороссии (Леся перевела «Капитал» на украинский язык), так и для становления (в далёком будущем!) соцреализма. Утверждение, что соцреализм родился в 19-м веке — работает не на продвижение его в морально угнетённые ныне силовигархией (причём действительно в самых грубых, религиозно-реакционных формах) массы, а на дискредитацию оратора. Исступление проповедника монотеизма, сминающего хронологию (ибо его бог был всегда) — не подходит ни для «диалектического реализма», ни для обыкновенного исторического материализма.
Утверждение, что в СССР существовал какой-то «полуподпольный», но при этом истинный соцреализм — и того смешнее. Главный редактор журнала «Октябрь» Всеволод Кочетов — определённо, как теневая афинская элита, нигде не голосовал и был против экранизации своих произведений («Большая семья», «Угол падения»), и оставался в глубочайшем подполье. Вы, Роман, увы, обобщаете от частного настолько в произвольную и далёкую от диалектики сторону, что выходит какая-то нелепица. Вы, видимо, имеете в виду неуспех романа «Чего же ты хочешь?», его ограниченное издание (в основном в БССР).
Но не стоит из этого действительно досадного и не единичного факта выстраивать теорию «двух соцреализмов». Похожая судьба была, например, у пьес того самого Эвальда Ильенкова, которого вы, не читая, «гуртом» вместе с Хрущёвым записали в ревизионисты. Не смотря на то, что Кочетов и Ильенков принадлежали к разным группам советской (не путать с антисоветской) интеллигенции, Кочетов — к сталинцам, Ильенков к оттепельщикам, оба они покончили жизнь самоубийством по похожим причинам, из-за ясности понимания необратимости идеологического вырождения СССР (где как раз в надстройке решалось всё, что вскоре развалило и переродило базис).
Вот вам для собственного ликбеза некоторая информация о Кочетове и его непростой, но вполне совпадающей с судьбой всего соцреализма, личной «линии судьбы». (Мечтаю написать о нём в формате ЖЗЛ, но до сих пор не нашёл контактов его сына, наследника архива).
Подпольным в СССР был отнюдь не соцреализм, а как раз модернизм, абстракционизм, минимализм (течение в поэзии, Лианозовская школа), мета-метареализм и зарождающийся (в журнале «Химия и жизнь») постмодернизм — это факты широко известные. А вот что такое подпольный соцреализм — наверное, примеров не сыщется вовсе. Кочетов не в счёт — его сильное предупредительное произведение (о том что удар контрреволюции нанесён будет именно «в голову», и посильнее атомного) «Чего же ты хочешь» хоть и не получило ожидаемого им распространения и экранизации, всё же на «диссидентское» не похоже. При пролетарской демократии (каковая сохранялась и после «контрреволюции 1956 года» по вашей периодизации) и групп писателей внутри соцреалистического мейнстрима — было настолько много, что они могли себе позволить борьбу. Увы, борьба закончилась вовсе не в пользу социализма и соцреализма. Кстати, раз противопоставление Мао «неогегельянцу» Ильенкову (Маркс тоже был младогегельянцем — не смущает?) вас так увлекло — не приведёте ли в пример произведения китайского соцреализма, известные на мировом уровне настолько же, как шедевры советского соцреализма?
Диалектика или дилетантизм?
Теперь — о главном. О том, что манифестация стиля без опоры на произведения — вряд ли пророчит стилю долгую судьбу.
Горький, созывая Союз писателей СССР, формулировал соцреализм в начале 1930-х — как итог бурной (переходящей даже и в моральное, и в физическое истребление) борьбы писателей СССР за стиль, наиболее чётко выражающий коммунистический вектор развития и отражающий новую действительность. За 1920-е годы уже было написано пролетарским и не только пером столько произведений, к которым «шапка» соцреализма подходила идеально, что Горький просто вовремя, «навязывая сверху», переводил количество в качество. Вот так и только так должна выглядеть манифестация нового стиля или направления!
…Тупик коммунизма! А выход не такой уж и сложный. Все дело лежит в понимании проблемы 50-ых годов, когда соцреализм перестал быть господствующим стилем в ряде стран.
Тут всё же стоило бы оставаться в пределах обсуждаемой страны — СССР. И, кстати, через советский кинематограф соцреализм как раз в тот самый период завоёвывал мировые позиции. С примесями экспрессионизма (как в «Летят журавли») он уверенно шагал по экранам всех стран, являясь лучшим пропагандистом социализма. А вот какой-такой и где наблюдался «госкапитализм» и присущий ему ревизионизм, порождающий уход соцреализма (искусства рабочего класса) в подполье? В ГДР? В ПНР? В ЧССР? В Югославии? Стран соцлагеря было не так-то и много…
Наоборот, период мирового успеха и господства — такого, что даже буржуазное искусство ему подражало, — у соцреализма это как раз 1950-80-е. Период потрясающей доходности советской киноиндустрии от экспорта, период съёмки совместных картин в соцлагере и за его пределами. Абсолютно недиалектическая схемка «навязывания сверху» вряд ли может в данном случае объяснить, каким образом, например, в послевоенной Италии зародился «радугизм» (от советского творческого кинообъединения «Радуга», далее — неореализм). Вот этот конкретный стиль был порождён «снизу» или «сверху»?
Очевидно, снизу. Та самая духовная гегемония, о которой мечтал Грамши. И очевидно, многообразие советского кино в рамках единого стиля стало возможно не благодаря или вопреки, не сверху или снизу, а в контексте коммунистического развития общества и программного сокращения дистанции между «верхом» и «низом». Где, как верно замечает Людмила Булавка, к середине 1960-х наблюдался феномен надстроечного опережения, появления наиболее ясного образа коммунизма и коммунистических отношений в искусстве — оставляющего позади, как бы в прошлом экономический, базисный, рутинный аспект. Точно так же своей освобождённой мыслью работали на будущее, а не укрепляли рабовладельческий строй, философы античности. Изучая историю съёмочной и сценарной работы на Мосфильме в 1960-х, историю борьбы творческих объединений, переписывания, доработки, передачи другим режиссёрам сценариев — только и можно понять, насколько богатым, «низовым» (не смотря на постоянные совещания и ЦК КПСС) и протокоммунистическим был этот процесс (прото- потому что вопросы финансирования кинолент решали в дискуссиях сами режиссёры, а не бухгалтерия, — когда и где ещё было самоуправление такого уровня и масштабов?). Впадая в дуализм «снизу-сверху» этого точно не понять. Тут нужно изучать матчасть, и лишь затем теоретизировать — чтобы не изобретать давно уже изобретённое.
Уверен, что на просторах интернета появится еще множество других людей, которые будут считать за современное пролетарское искусство какой-нибудь «новый реализм» или какой-нибудь «постмодернизм». Но почему они не будут обращаться к социалистическому реализму? Я об этом уже писал в первой статье, но, видимо, необходимо разъяснить более подробно. Главная опасность для социалистического искусства рабочего класса – это международный ревизионизм (механистическое понимание марксисткой философии, которое всегда (как и любой механицизм) доходит до идеализма…
Не какой-нибудь, а вполне конкретный новый реализм действительно выражал весьма откровенно реалии жизни современного пролетария 90-х и 00-х, студента, люмпена, солдата, учителя — см. рассказ Романа Сенчина «Сегодня как завтра», «Ура!» Шаргунова, «Патологии» Прилепина, «Географ глобус пропил» Иванова (1995). Неплохой образец пролетарской прозы такого же уровня недавно опубликован у нас же, автор — Ринат Мусин. Но копали новреалисты не глубоко и недолго, поскольку не удержались «клином» стиля и неформального творческого объединения, поэтому как раз-таки, после возвращения реализма хотя бы в таком виде в общественное поле внимания, обращались читатели затем к соцреализму! Перелом происходил в середине-конце нулевых годов — и снова кипами стали переиздаваться классики соцреализма. Не заметить этой смены ассортимента в книжных магазинах мог разве что ленивый. Как следствие прорыва новреалистов (недооценивать который манифестанту абстрактного пока «диалектического реализма» не стоит), сменились шорт-листы литературных премий и даже атакованные нами постмодернисты стали от «фантастического реализма» приближаться к реалиям дня и дна (тот же «День опричника» у Сорокина не появился бы, не будь оппозиционно-реалистического тренда середины нулевых).
Доктрина хороша тогда, когда переключает внимание любой части общества — с критикуемого, «устаревшего», отжившего на существующее, восходящее явление. Доктринёрство же, не предлагающее взамен мейнстриму ничего — суть сектантство, пустозвонство и филистерство.
Где ваши примеры диалреала, Роман? Где хотя бы ревизионистское обнаружение классиков, либо праотцов диалреала в прошлом, задним числом? Ничего похожего, пустая терминологическая эквилибристика пока.
Защищать социалистический реализм сейчас так, как это пока у вас получалось, не нужно — он сам за себя, произведениями постоит. Тот самый, «навязываемый сверху псевдосоцреализм», который не вырубишь ни из телеэфира, ни из учебников, оставил настолько целостный, убедительный и плотный пласт в нашей и мировой культуре, что воспоследовавшее за ним антитезами выглядит пока ничтожно. Однако желание видеть его там, где его ещё не было (типичный ревизионизм и антиисторизм) — вряд ли «защитит» соцреализм в будущем.
И можно декларировать хоть диалектический, хоть триалектический, хоть межгалактический реализм — пока нет чётко подтверждающих его амбиций на лидерство в искусстве произведений, смеяться над такими манифестациями будут не только реалисты наличные, но и тем более постмодернисты «какие-нибудь», заметно потеснившие в разделе «современная проза» былые наши бестселлеры нулевых и десятых. Сейчас снова их пир — именно в силу отдалённости как теории, так и практики реализма от читателя.
P.S.
…Даю разгадку иллюстрации к «Ещё раз в защиту…» — на картине, изображающей красногвардейский штурм Кремля, есть как минимум два элемента, которых в реальности 1917 года не было. Это броневик и 14-й корпус, построенный на месте Чудова монастыря уже после революции (и снесённый при Путине, в 2016-м, в отместку большевикам за «вандализм»).
Дмитрий Чёрный, ведущий РАДРЕАЛа
Материалы по теме:
Ничего, кроме диалектического реализма