Товарищ Коммари в очередной раз изумляется тем, насколько сильно ненавидели СССР советские же писатели. И это притом, что именно в Советском Союзе данная категория лиц имела прекрасные условия жизни, превышающие уровень жизни значительной части остального населения. И наоборот – после падения страны не только количество писателей сократилось на порядок, но и их положение в обществе существенно упало. (В особенности это относится к последнему десятилетию, но о нем будет сказано чуть ниже.)
То есть, совершенно очевидно (даже без товарища Коммари), что писатели – точнее, писатели-реалисты, что крайне важно – в советское время находились на однозначно «высоком» социальном положении. В том смысле, что через систему Союза писателей и государственного книгоиздания им обеспечивались высокие тиражи печати и вытекающая отсюда повышенная оплата – и в денежном, и в «натуральном» эквиваленте. (Скажем, в виде системы государственных дач-санаториев, всегда доступных для данной категории граждан.) При этом вне подобного положения реальный спрос на производимую литераторами «продукцию» был крайне низким – что можно было прекрасно увидеть в те же 1990 годы. Когда оказалось, что «современных реалистов» мало кто желает читать.
Вот фантастов читали – пускай даже гонорары их в то время были невелики. Детективщиков читали. Разного рода постмодернистов – вроде Пелевина или Проханова – читали. А вот продолжателей «великой русской литературной традции» — нет. Причем, это касается и прозаиков, и поэтов. (Последние после 1990 годов, ИМХО, вообще перестали существовать, как явление. Превратившись исключительно в «завсегдатаев тусовок» — вроде того же Быкова-Зильбельтруда.) Так что сводить все исключительно к «дороговизне книг» не стоит. И даже объяснения данного явления через необходимость времени на «серьезную литературу» так же оказывается не таким уж и очевидным. В конце концов, ту же «настоящую» классику – вроде Достоевского или Шекспира – покупают, пускай и в намного меньшем количестве. А «наших современников-реалистов» — нет.
То есть – как и пишет товарищ Коммари, — советские писатели, разрушив СССР, уничтожили и базис для своего существования. Кстати, ничего особо экзотического в этом нет: подобную судьбу имеют практически все сложные системы – в том смысле, что ВСЕ их проблемы (вплоть до гибели), как правило, проистекают исключительно из этих систем «внутренного устройства». (Например, в природных экосистемах подобные вещи происходят постоянно.) Тем не менее, определенный интерес «писательский вопрос», все же, представляет. Поскольку он показывает, как можно из определенно рациональных предпосылок построит т.н. «абсолютно ошибочную стратегию» — в том случае, если эти предпосылки относятся исключительно к «коротким стратегиям».
Дело в том, что само формирование «советской писательской среды» было явлением искусственным.
Опять где-то слышал. «Дело в том», что и про советский народ такое писали советологи – «искусственно созданная общность». Впрочем, что в искусстве – не искусственно, пардон за карамболь? Сам писатель есть уже «искусственное занятие» — насилие над «природой человека» (или что там буржуазные философы об этом толкуют?)
Вы бы это, Антон, полуголодному Зощенко, Олеше, Катаеву, Пантелеймону Романову рассказали в 1920-х или молодому Шолохову, которые выковывали своё литературное слово не где-то рядом, а вместе с пролетариатом и по формуле «всю свою звонкую силу поэта – тебе отдаю, атакующий класс»…
По той простой причине, что писатели дореволюционные – те самые «великие русские классики», которые прославили нашу страну – могли существовать только в особой социальной среде. (К «нерусским» это так же относится, но в данном случае они не рассматриваются.) Для которой был характерен зашкаливающе низкий уровень жизни абсолютного большинства – тех самых 80% крестьян и 10% промышленных рабочих. И одновременно – наличие достаточно обеспеченного «образованного слоя», для которого чтение книг было жизненной потребностью.
Стоп: то есть «жизненная потребность» в данном случае рассматривается как буржуазное излишество? Как чуть ли не имманентное интеллигенции свойство? Другим классам и слоям – не дано-с? Отсюда не пара ли шагов вот к этому замечательному чеховскому пассажу про «чумазых» в исполнении Табакова?
Да, именно так: российская дореволюционная интеллигенция существовала в условиях, при которых уровень информационного обмена с окружающей реальностью был крайне низок. (Проще говоря, 99% их окружения просто не имели с ними общих тем для разговоров.) Для образованного человека данное положение было невыносимо – и значит, любая книга (или журнал) оказывался нарасхват. Причем, покупали книги за хорошие – по тем временам –деньги. (Порядка 1,5-3 рублей при зарплате учителя гимназии – по тем временам профессии высокооплачиваемой – в 60 рублей.)
Данное положение давало очень хорошие доходы издателям – и очень хорошие гоноры писателям. Скажем, тот же Лев Толстой получил только за первое издание «Войны и мира» 25 тысяч рублей. В это время за 10 тыс. можно было купить хорошее имение – что Лев Николаевич и решил сделать, но не сделал по не связанным с финансами причинам – а жалованье генерал-майора составляло 5500 рублей в год. (Т.е., Толстой только одним романом «наработал» на 5 лет генеральской жизни.) Благодаря чему литераторы до 1917 года могли вести обеспеченную и независимую (относительно) жизнь.
Ну да, а потом «разверзлись с треском небеса и с визгом ринулись оттуда» — пришли большевики и настал капут гражданскому браку буржуазии и писателей… Как это мне всё напоминает ту самую антисоветчину 80-х, просто слега остуженную и сказанную как бы слева!
Это, в свою очередь, давало очень высокое качество литературных работ – то самое, которым мы восхищаемся сейчас. Поскольку понятно, что писатель имел при такой системе время и силы на доведение своих произведений до совершенства. Скажем, уже помянутый Л.Н. Толстой переписывал «Войну и мир» восемь (!) раз. Но после Революции ситуация изменилась. В том смысле, что, во-первых, цена книг была резко снижена в связи с государственной политикой, направленной на формирование массового читателя. А, во-вторых, бурное течение общественной жизни привело к тому, что указанная выше «сверхпотребность» в книгах так же упала.
Что??? Нет, положительно, мне этот тон эксперта-технаря, который «и за литературу знает» нравится всё больше. Это в СССР упала необходимость в художественной литературе? Хочется спросить: автор вообще с историей СССР знаком? Или хотя бы с тезисом Ленина о партийности литературы?
Именно и только благодаря Октябрю – литература стала широким достоянием масс, а не прежней элитки и разночинцев, и тиражи книг, не смотря на самые голодные годы и скромные издания, неуклонно росли, поскольку грамотных людей становилось всё больше в стране, ликбез работал! И попутно росло количество литературных кружков, сообществ. Как описывал это Луначарский – в тот же Пролеткульт и РАПП приходили буквально в лаптях из села писатели (кто-то из них вырос в Фёдора Панфёрова и Всеволода Кочетова), приносили свои рукописи – как раз потому что литературное осмысление жизни и оживление смыслов становилось жизненной необходимостью!
И значит – как это не странно – чтение перестало быть той самой «жизненной необходимостью» для образованного человека.
Антон (как вас там по батюшке?) – ну не мелите вы откровенной чуши с умным лицом, это распугает аудиторию! В СССР, в самой читающей стране мира чтение перестало быть жизненной необходимостью? В «том смысле – что»? Или в том смысле – это? В каком это у вас смысле?!
Поэтому упали и гонорары – а так же «социальная значимость» литературной работы. Кроме того, исчезла возможность жизни рантье – скажем, со своего поместья – что так же обрушило «фундамент независимости» литературы.
Проще сказать, с исчезновением дореволюционного «сверхнеравенства» литература в привычном понимании – т.е., литература «долгая», «большая», с ее особой отточенностью слога и разработанностью сюжета — должна была умереть, заменившись на литературу «быструю», развлекательную.
Нет, это потрясающе! Соцреализм (причём выстраданный и высказанный не одним Горьким, а и Маяковским абсолютно отдельно, через отрицание собственного же раннего футур-формализма), выходит, — это развлекательная литература?! Вновь говорю – «партийность литературы» знаете что такое, Антон?
Неплохо бы выяснить перед тем, как поучительным тоном рассказывать нам о смерти большой литературы как раз тогда, когда её традиции были подняты высоко на знамя ещё не объединившимися в СП, но очень активными лит-направлениями. Богатство этих направлений, самые их споры, дискуссии, ссоры, перебежки от одних к другим – войны ЛЕФа и РАППа, закончившиеся вполне «витально», а точнее летально для некоторых воинов, говорили напротив о богатстве и принципиальной неразвлекательности советской литературы 1920-х. Которая действительно ещё только искала пути будущего «большого стиля», но искала талантливо, творчески, оставляя литературные памятники уровня «Время, вперёд» или «12 стульев» на пути этих исканий.
Однако советское руководство неожиданно – в конце 1920 годов – осознавало, что отпускать такой значимый рычаг влияния на людей не стоит. И поэтому и начало создавать некую искусственную среду, в которой литератор мог бы хоть как-то приблизится к состоянию своих великих предков. Именно тогда и был создан пресловутый «Союз писателей» — организация, которая в отличие от всех «предыдущих» писательских объединений могла давать бы главное: ту самую «экономическую независимость», которая так важна для «большого» литературного труда.
Справка: Союз писателей был создан в 1934-м году. На конец 1920-х не похоже. Да, я не ошибся в анамнезе. Это старая схемка антисоветчиков. Литература в «совке» – всего лишь «рычаг влияния», не более того. Сам по себе, по своей воле писатель или поэт не может быть сознательным членом нового, освобождённого от эксплуататорских классов общества, его науськивает на иные классы «сталинская бюрократия», ему дают «социальный заказ», и вот он уже богато одевается и он «винтик» системы. А кто не выполнил заказ – тот враг народа… Да-да, где-то мы слыхали уже подобные рассуждения. Но послушаем далее…
Иначе говоря, находясь «в недрах» Союза, литератор мог позволить себе творить «не на злобу дня». Т.е., не сводить свои романы и поэмы к фельетонам и журнальным очеркам – как это, в значительной мере, происходило в 1920 годах. Конечно, понятно, что «полной независимости» тут быть не могло: «заказчиком», в любом случае, выступало государство – а значит, была и неизбежная цензура. Но представить иное невозможно: было бы смешно, если бы СССР печатал на своих печатных станках книги антисоветского содержания. И конечно же, подобная цензура – как и, вообще, любая цензура вообще – ограничивала только «явные» высказывания. Неявно же писать можно было про что угодно…
Какой дилетантский азарт! Как раз-таки «злобу дня» СП и определял, причём ставил очень высокую планку этой «злобе» — благодаря коллективизации процесса выработки оценок, благодаря самокритике и перекрёстной критике. Никакое барство тут не было возможно именно в виду разбитых пережитков дореволюционности в быту писателей. Все были на глазах у всех (Переделкино), и это давало всем же силы, энергию вести социалистическое соревнование в литературе не в ущерб разнообразию и свободомыслию, конечно. Первое попавшееся: в 1925-м году журнал ЛЭФ напечатал весьма фривольные фольклорные изыскания Виктора Шкловского в области эротических присказок. А ля «у меня есть мохнатка, в мохнатке той гладко, а в гладке той сладко».
Печатали такое, печатали. Такого рода народные прибаутки с уверенностью при желании можно назвать и тлетворными и даже разлагающими советского человека – но такова филологическая наука и такова литературная периодика времён диктатуры пролетариата. В ней была демократия, пролетарская демократия в чистом виде. А если видеть тут вместо неё тоталитаризм и манипуляции писателями со стороны государства, если принимать все эти либерально-туповатые образы и схемки – то вообще ни черта в литературе 1920-х и 1930-х не увидишь. Между тем это богатейшая большая литература! Куда более познавательная и психологичная, чем многие предреволюционные произведения Бунина, которого нельзя упрекнуть в неотточенности стиля.
И вот тут-то и оказалось, что данный путь – при всей его кажущейся успешности – на самом деле ведет в никуда. В том смысле, что сами писатели, во-первых, попав в условия «квазибарства» — то есть, положения, когда потребности удовлетворяются (пуская не на уровне реального барства), а ответственности нет никакой – совершенно ожидаемо восприняли данный момент, как признание собственной ценности.
Я так понимаю, тут мы незаметно и ничего там не обнаружив интересного после создания СП (ни «Гидроцентрали» Мариэтты Шагинян, ни «Соти» Леонида Леонова, ни замечательной и «на злобу дня» коллективной книги под редакцией Горького «Канал имени Сталина») перепрыгнув 1930-е, миновав 1940-50-е, уже оказались в 1960-х и даже 1970-х?. Когда будущий биограф Александра Яковлева по фамилии Минутко — писал замечательные колхозные романы?
А значит – посчитали положенное им содержание слишком слабым, сравнимым с «содержанием» большинства. В то время как «раньше» было не так. (Дескать, если мы – современные Толстые, то и платить надо нам, как Толстым.) А во-вторых, поскольку при этом положение общества существенно отличалось от того, что было в XIX веке – потребность это общества в «большой литературе» так же оказывалась гораздо ниже ожидаемой.
Да что снова за ересь? Самая читающая страна мира ещё в 1937-м поразила Лиона Фейхтвангера – можно, в этот раз он скажет вместо меня?
Советский читатель. Писателю доставляет истинную радость сознание того, что его книги находятся в библиотеках этих молодых советских людей. Почти во всех странах мира имеются заинтересованные читатели, обращающиеся с любознательными вопросами к автору. Однако на Западе в большинстве случаев книги являются только культурным времяпрепровождением, роскошью. Но для читателя Советского Союза как будто не существует границ между действительностью, в которой он живет, и миром его книг. Он относится к персонажам своих книг, как к живым людям, окружающим его, спорит с ними, отчитывает их, видит реальность в событиях книги и в ее людях. Я неоднократно имел возможность обсуждать на фабриках с коллективами читателей свои книги. Там были инженеры, рабочие, служащие. Они прекрасно знали мои книги, некоторые места даже лучше, чем я сам. Отвечать им было не всегда легко. Они, эти молодые крестьянские и рабочие интеллигенты, задают весьма неожиданные вопросы, защищают свою точку зрения почтительно, но упорно и решительно. Они лишают автора возможности спрятаться за законы эстетики и рассуждений о литературной технике и поэтической свободе.
«Москва, 1937»
Далее же, думаю, все всем известно. В том смысле, что писатели с каждым днем все более и более антисоветизировались, а читатели – все менее и менее были готовы воспринимать созданные этими писателями «нетленки». (Кстати, вставлять в книги «антисоветчинку» было еще и выгодным потому, что этим им придавалась некая скандальность. Что хоть как-то позволяло повысить спрос.) Ну, а советское руководство, разумеется, не понимало: что нужно делать со всем этим.
Куда ж ему, «совэтишэ» руководству! Между тем, если уроженцу СССР всё же снять сильно замутняющие видимость его же родины и его же детства советологические очки, то можно рассмотреть, как тонко «советское руководство» работало с писателями, как буквально нянчилось там, где надо было действовать категоричнее. Потом назовут это сусловщиной. Из этого самого гуманизма произрастает самый косноязычный и искусственный «в том смысле, что» писатель Солженицын. Хамелеон и хитрец, он пытался казаться в начале «оттепели» верным ленинцем (чтобы получить Ленинскую премию) – на самом деле ненавидя социализм как таковой и желая СССР полного и безвозвратного распада. И вот с ним… нет, с ним знали что делать в ЦК КПСС, но не знали – как. И потому выслали всего лишь из СССР, а он-то уже в Переделкино надел свою телагу для фотосессий, ожидал посадки. Однако пришлось переодеться в костюм для приёма иностранными господами… Это только один пример.
Поскольку признать, что «большая литература» просто закончилась, было бы слишком радикальным. Это даже сейчас – когда признаки «конца боллитры» видны даже самым слепым – никак не удается сделать. (Поэтому и существуют «зомби-тусовочки», на которых авторы, ни читаемые за пределами этих тусовок, награждают друг друга «литературными премиями». Да еще и требуют государственного содержания для себя.) Что же говорить про 1970 или 1980 годы – когда еще считалось, что культура является неизменной и «извечной»?
Вот тут уже ближе к теме. Но всё равно забубённый дилетантизм доминирует. Я специально «пропустил» ранее упоминание Пелевина и Проханова через запятую. Проханов в 1990-х постмодернистом ни разу не был – а это, напомню, годы становления этого стиля в России, и Пелевин оттуда родом. А Проханов – нет. Он как раз и был одним из «совписов» 1980-х, тех самых «продолжателей великой русской литературной традции», реалистов, которых наш эксперт ни в грош не ставит и считает инкубаторной выдумкой сталинистов и Горького… Первая постмодернистская (что тоже натяжка – стремление быть модным) книга Проханова вышла в 2002-м, «Господин Гексоген». До того – и в «Дереве в центре Кабула», и в «Чеченском блюзе», и в «Красно-коричневом» он был хоть и фантазирующим, но реалистом. Его постмодернистское эпигонство читать противно – «Виртуоза», например. Его ностальгический реализм с примесью полит-детектива, «Надпись» — читать приятно и завлекательно.
Но мы набрали достаточно существенных ошибок чтобы составить потрет автора. Это полюбивший ещё в 80-х фантастику типичный «технарь», грубо и, откровеннее говоря, плохо владеющий печатным словом, с изобилием запевов-паразитов наподобие нервных тиков в устной речи – что выдаёт очень низкий уровень собственной литературной грамотности (не путать с эрудицией). Таких тогда, искренне ненавидящих официозный марксизм-ленинизм и соцреализм, но любящих Стругацких и Ефремова, — было много интеллигентов-мэнээсов, все они радостно влились в контрреволюцию 1991-го. Они считали ниже своего интеллекта «соцдействительность» и выбирали выдумку. Если из всех постсоветских писателей он знает Пелевина и «постмодерниста» Проханова, он не знает о новом реализме вообще ничего, как, впрочем, и о соцреализме и его лучших романах ХХ века, а это романы написанные на русском языке – о чём тут говорить?
О каких периодах отечественной литературы? Автор не ведает ни о Романе Сенчине, ни об Ильдаре Абузярове, ни о Василине Орловой, ни, наконец, о Шаргунове с Прилепиным. Да, они девальвировались как писатели, пытаясь стать системными политиками-путинистами, но всё же до того кое-что стоящее написали. И уж точно суммарно упомянутые составят конкуренцию как полувизионеру Проханову, так и фантастическому реалисту Пелевину, художественным словом владеющему с грехом пополам, но умеющему громоздить бред на концепции и концепции на нарко-бред.
Ну, а о выводах отсюда надо говорить уже отдельно.
P.S. Ну, и конечно же, не стоит забывать о том, что вместо умирающей – по объективным причинам – «большой литературы», советский и постсоветский период породил новый феномен. Который, ИМХО, по значимости сравним со «старым» — но при этом может существовать в «естественной среде», без виртуальных подпорок в виде Союза писателей и современных «литтусовок». Это – литература фантастическая.
Да-да, лучшее что было в период соцреализма – это фантастика, то есть бегство от этого соцреализма. Это мы тоже читали у антисоветчиков-критиков – то ли у Рассадина, то ли у Быкова того самого. Который ремесленник, а не реалист – раз уж был к ночи помянут.
Касаемо же главного вопроса: как «искусственно созданные реалисты» предали СССР, вспоминаем две формулы из двух очень разных классиков 19 века. «Бытие определяет сознание» + «Горе от ума». Пока растущее в направлении коммунизма советское общество давало писателям тот самый социальный заказ, имело «зону ближайшего развития», и соцреалисты осваивали, «вспахивали» эту целину (в том числе и в форме фантастики – тот же Чингиз Айтматов в романе «Буранный полустанок» показал, как это может не нарушать былинного стиля, и это кстати «скучные 1980-е») – некогда было оглядываться назад, в капитализм. А вот когда произошло торможение (застой), тогда ориентиры сменились, и антисоветчина как приятная и модная фронда – заменила советским писателям их изначальное поприще, проектировать души (характеры) Нового человека, который войдёт в коммунизм.
Дмитрий Чёрный, реалист
Антон Лазарев об искусственности реализма в СССР: 1 комментарий