15–17 октября 1941 года Москва переживала самые тревожные дни в своей истории. «И когда кто-нибудь в его присутствии с ядом и горечью заговаривал о 16 октября, Синцов упорно молчал: ему было невыносимо вспоминать Москву этого дня, как бывает невыносимо видеть дорогое тебе лицо, искаженное страхом», — написал об этих событиях спустя 20 лет Константин Симонов в романе «Живые и мертвые». Красная армия уже полгода терпела одно поражение за другим. Битва за Москву тоже началась неудачно. Под Вязьмой в плену оказались почти 688 тыс. советских бойцов. 13 октября пала Калуга. Немецкие войска подошли к Можайской линии обороны. Казалось, еще немного, и враг ворвется в столицу. 15 октября 1941 года Сталин подписал секретное постановление Государственного комитета обороны «Об эвакуации столицы СССР». Согласно ему иностранные миссии, Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с Вячеславом Молотовым переезжали в Куйбышев. Александру Щербакову и Лаврентию Берии поручалось, как только немцы окажутся «у ворот Москвы», организовать взрыв метро, предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать. Сам Сталин должен был покинуть город на следующий день после подписания постановления. Утром 16 октября — единственный раз в истории — не открылись двери московского метро. В соответствии с приказом наркома путей сообщения Лазаря Кагановича его готовили к уничтожению. Москвичи, пришедшие к проходным заводов, обнаружили их закрытыми. Люди толпились в ожидании зарплаты, но ее не выдавали, потому что Госбанк уже эвакуировался. Не работали магазины. Населению никто ничего не объяснял. Поползли слухи, что руководство страны приняло решение сдать город. Шептались, что немцы уже в Филях и даже на Белорусском вокзале. «Что делать? Немцы не сегодня-завтра должны взять Москву. Ужасное настроение. Все едут, едут. Боже мой! Все плачут», — написала в тот день в своем дневнике московская школьница Ирина Никонова. Десятки тысяч человек пытались любыми способами вырваться из города на восток. В первых рядах оказались многие руководители, бросившиеся спасаться вместе с имуществом. Художник-иллюстратор Владимир Голицын писал: «Начальство всякое и жены великосветского общества бегут в зависимости от занимаемой должности кто на ЗИСах, а кто на клячах и грузовиках. У нас уже много сбежало». Сохранились свидетельства, как чиновники бросали секретные директивы и переписку. Кипы таких документов находили на вокзалах и в опустевших учреждениях. В рапорте старшего майора госбезопасности Шадрина от 21 октября говорится, что в результате осмотра здания ЦК им не было обнаружено ни одного работника ЦК ВКП(б), который мог бы сжечь секретную переписку. А в кабинете члена Главного военного совета РККА Андрея Жданова было обнаружено пять совершенно секретных пакетов. Бежали из Москвы и представители интеллигенции. Секретарь Союза писателей Александр Фадеев докладывал, что автор песни «Вставай, страна огромная» поэт Василий Лебедев-Кумач пытался бежать из города и помешался рассудком, потому что не смог погрузить все свои вещи в поезд (у этих литераторов были довольно напряженные отношения: по другим свидетельствам, Фадеев сам назначил Лебедева-Кумача начальником последнего эвакуационного эшелона писателей, а тот отказывался уезжать и рвался на фронт. — «Москвич Mag»). Об эвакуации населения никто не думал. Система государственной власти, казалось, поползла по швам. Москва и москвичи были предоставлены сами себе. Ни милиция, ни сотрудники ЧК не вмешивались в происходящее. У населения драпающее начальство вызывало не самые добрые чувства. Зенитчица Антонина Котлярова вспоминала: «Когда паника была, во дворе сжигали книги Ленина, Сталина. Паника была ужасной. 17 или 18 октября я видела, как по мосту везут на санях мешками сахар, конфеты. Всю фабрику “Красный Октябрь” обокрали. Мы ходили на Калужскую заставу и дальше, кидались камнями в машины, на которых начальники уезжали. Возмущались, что они оставляли Москву». Тащили с заводов и фабрик все, что могли, и простые служащие. Физик Владимир Сперантов, бывший в 1941-м подростком, впоследствии вспоминал: «Народ сообразил, что дело плохо и, поняв, что начальству ни до кого и ни до чего нет дела, начал — где потихоньку, а где была возможность, то и всерьез — тащить все, что под руку попадется». Конечно, особенно привлекательными были места, где делали еду. С «Красного Октября» волокли конфеты и плитки шоколада, с фабрики «Ударница» — пакеты с мармеладом и пастилой, а попутно и бочонки с патокой и мешки с сахаром. Казалось, наступают последние дни. Но конца света не произошло. По одной из легенд, 16 октября Сталин приехал на вокзал, где для него был подготовлен поезд. На заседании Политбюро он уже сказал, что собирается эвакуироваться. Вождь якобы долго ходил по платформе, думал. И в последний момент передумал. Журналист Николай Вержбицкий 19 октября записал в своем дневнике: «Да, 16 октября 1941 г. войдет позорнейшей датой, датой трусости, растерянности и предательства в историю Москвы. И кто навязал нам эту дату, этот позор? Люди, которые первые трубили о героизме, несгибаемости, долге, чести… » Авторитет власти висел на волоске. И ей пришлось исправлять собственные ошибки. Вечером 16 октября Моссовет приказал всем учреждениям, предприятиям и магазинам возобновить работу по установленному порядку. Милиция должна была следить за исполнением. На следующее утро рабочие вернулись на свои заводы. Один день московского безвластия остался позади. Но на улицах и в очередях люди продолжали роптать. Многих злило, что власти не удосужились ничего объяснить. «Пусть бы сказал хоть что-нибудь… Худо ли, хорошо ли — все равно… А то мы совсем в тумане, и каждый думает по-своему… » Были и те, кто продолжал сохранять спокойствие и мужество посреди творившейся неразберихи. Музыкальный театр Немировича-Данченко отказался от эвакуации и уже 19 октября, под звуки обстрелов, открыл новый сезон. Продолжалась запись в народное ополчение. На улицах возводили баррикады из булыжников, рельсов и мешков с песком. Спустя десять дней после московских событий Илья Эренбург написал: «Народ понял, что эта война надолго, что нельзя ее мерить месяцами, что впереди годы испытаний. Народ помрачнел, но не поддался. Он готов к пещерной жизни, к кочевью, к самым страшным лишениям». 17 октября по радио выступил глава московской партийной организации Александр Щербаков, попытавшийся объяснить происходящее и уверить граждан в том, что оборонять столицу будут до последней капли крови. Москва начала приобретать черты сурового прифронтового города. На улицах появились военные патрули. Начались расстрелы паникеров, дезертиров и мародеров. Под суд попали заведующие горисполкомом Фрумкин и Пасечный и еще несколько второстепенных руководителей, сбежавших в роковой день. По городу поползли слухи о «железном кольце» укреплений, которые воздвигают жители вокруг Москвы. На самом деле это были окопы простейшего типа, которые копали посреди картофельных полей женщины в городских платьях и туфлях, отправлявшиеся туда целыми сменами прямо с заводов. 19 октября Моссовет выпустил постановление о том, что по шоссе Энтузиастов будут пропускать только машины с топливом и продовольствием по спецпропускам. За два дня до этого именно шоссе Энтузиастов было главной дорогой беглецов. В Москве официально объявили осадное положение. За допущенную сверху позорную панику, чуть было не дезорганизовавшую оборону столицы, никто из высокого начальства не понес ответственности. Страшные дни предпочли просто вычеркнуть из истории и народной памяти.Это пишет Лиза Смирнова, член РСД, вполне уважаемый мной товарищ и поэт, и вроде бы цитаты и легенды подобраны убедительно… Особенно бросилась мне в глаза фраза «Об эвакуации населения никто не думал. Система государственной власти, казалось, поползла по швам. Москва и москвичи были предоставлены сами себе. Ни милиция, ни сотрудники ЧК не вмешивались в происходящее. » Как же это — никто не думал? Когда это — никто не думал?!
Помните эти звёзды в кругу, товарищи, на фонарных столбах? Они дожили до 1980-х! Потому что Москва тогда не сдалась, потому что стальная и заботливая о массах была власть. Кстати, кто на этих столбах оказался бы в случае взятия Москвы фашистами, и как раз (они это любили) специально под звёздами — тоже не так сложно догадаться… Однако звёзды ушли с московского небосклона сами, в 2000-х, даже 90-е продержались.
Наша семья была эвакуирована ещё в августе. Дед мой, Михаил Фёдорович Таборко остался в Москве готовить бойцов-лыжников, а с бабушкой, Людмилой Васильевной Былеевой поехали в Куйбышев-Спасский её и не её дети. Эвакуация шла строго по плану — так, многие предприятия к октябрю 1941-го уже не только были перевезены, но и начали работу на новом месте.
Но дорого ли господам либералам, которым святое дело троцкистам подпеть — такое в истории обороны города-героя Москвы? Нет, не дорого! Потому что Сталин априорно плохой, и в этой истории фигурирует только как «подрывник» метро и задумчивый стоялец на перроне. Легенда эта конечно же бред от начала до конца — как вы себе представляете такой выезд вождя партии и главы ГКО на вокзал и организацию движения поездов? Литерный стоял под парами уже? В расписании эвакуации граждан и предприятий, где учитывались уже секунды (!), такие минуты промедления-размышления Сталина были как-то уже учтены?
В общем, товарищи троцкисты, как им исторически всегда и полагалось, сеют воспеваемую ими панику — даже сейчас! Уж, казалось бы, сейчас-то зачем? Наверное, чтобы памятников убивцу Троцкого Сталину не ставили… Ибо — слаб духом был, струсил…
Не он, а Щербаков по радио выступил, не он, а кто-то ещё решил. И только некая абстрактная «власть» начала работу над ошибками — Сталин опять где-то сбоку от «власти» оказался, на перроне стоял, трубку курил, а сопровождавшие чины НКВД — ожидали решения царя, ехать или не ехать. Подобные мифы тиражировала наша перекрасившаяся в антисоветскую, триколорная интеллигенция в 1990-х — настоящий бронированный ЗиМ Лаврентия Берии они снимали в кино под легенду о том, как машине приделывали колёса поезда, «чтобы Сталин от немцев драпал» — сильна, крепка антисоветская мифология! Эльдар Рязанов и тут «добивал гадину», в «Старых клячах»…
Не Путину ли и всему правящему классу в очередной раз подбросили козырей наши товарищи?
«Красный Октябрь», говорите, был разграблен? А где же тогда производился шоколад для пайков разведчиков — необходимый для фронта?!
Ни оставшаяся в Москве индустрия, ни прочие инфраструктурно значимые объекты не останавливались ни на минуту — да, метро минировали. И, раз уж мы и тут ищем признаки «паники Сталина», паники большевиков — давайте расскажем, как под руководством всё того же универсального и бесценного солдата партии Лаврентия Берия чекисты минировали гостиницу «Москва» и Совнарком! «Москва» была заминирована так надёжно, что разминировали её только в 2004-м году, перед подлым сносом в интересах американского застройщика. Да, минировали, да, готовились к любым поворотам войны — но это не паники признак, а высочайшей организации (самоорганизации — но не снизу, тут либералам негде разгуляться) общества! Это признак работы плановой экономики и самого принципа управления обществом — в самые отчаянные моменты. Никто не дрогнул из большевиков — а кто побежал, тот сам себя и развенчал, их имён и не вспомнят теперь…
Иллюстрация к критикуемой статье, «Сокольники» — судя по портретам Сталина, Кагановича и лозунгам, это вовсе не 1941-й, а день открытия новой станции — 1935-й год. Но много ли нужно Москвичмагу, чтобы навести тень на плетень?
Не пустили в метро разок? На то были весомые причины. Не пропустили немца в Москву тем же самым порядком. Зато после, даже в самые тяжёлые и голодные дни — московское метро не останавливалось ни на миг, а в 1943-м уже открылась «Новокузнецкая», новая станция, мозаики к которой, как и для новой «Комсомольской»-кольцевой делали в блокадном Ленинграде. Немцы уже везли в обозах своих гранит для стелы Победы рейха — не видали дом 11 на улице Горького? Вот им он и облицован от Газетного переулка до Моссовета.
Ну, а теперь о фактическом положении в Москве 1941-42 годов.
Вот, найденный Лизой же Смирновой, Борис Слуцкий:
Та линия, которую мы гнули,
Дорога, по которой юность шла,
Была прямою от стиха до пули —
Кратчайшим расстоянием была.
Недаром за полгода до начала
Войны
мы написали по стиху
На смерть друг друга.
Это означало,
Что знали мы.
И вот — земля в пуху,
Морозы лужи накрепко стеклят,
Трещат, искрятся, как в печи поленья:
Настали дни проверки исполненья,
Проверки исполненья наших клятв.
Не ждите льгот, в спасение не верьте:
Стучит судьба, как молотком бочар,
И Ленин учит нас презренью к смерти,
Как прежде воле к жизни обучал.
«Трещат, искрятся, как в печи поленья»
Кстати, как же в запаниковавшей Москве обстояло дело с теплом в домах в морознейшую зиму, которая помогала отразить наступление фашистов? Ничто лучше фотосвидетельств не расскажет о том, как Советская цивилизация, которую нацисты шли заменять Германской — работала. Как часы!
Большая Дмитровка нынешняя, в советские годы маршрут троллейбуса 3
Дрова развозили на грузовых троллейбусах (да, центрального отопления ещё не было, вплоть до 1950-х строили дома со своими котельными — для троцкистских эльфов информация) и централизованно распределяли на той самой улице Горького — которая поныне позорно разыменована, декоммунизирована, хотя в её архитектурном облике она создавалась именно улицей Горького.
Это — двор дома 6 по улице Горького, примыкающий к МХТ Чехова, слева видны ворота модернового дома 6 строение 6
Так и одолевали. А что «не вмешивавшиеся сотрудники ЦК» делали с паникёрами, Лиза — если не доводилось смотреть фильм «Рождённая революцией», я напомню.
Да-да, в этой же самой 7-й серии замечательной киноэпопеи показаны и случаи мародёрства — но они тотчас жёстко пресекались милицией и чекистами, расстрелами на месте. И это было по-сталински. И потому победили.
Но вы взгляните на потрясающую чистоту улицы Горького. Никакого смятения народа даже в этом, малом — не заметно. Взгляните-взгляните, как спокойно, почти буднично шагают мимо грузовых троллейбусов по центральной улице москвичи — это, вероятно, уже 1942-й, когда начали возвращаться из эвакуации — моя семья только в 1943-м вернулась. Эвакуированная трёхлетней, мама заболела там, в Татарстане нынешнем, в деревне Лаишево (колхоз имени Тельмана) туберкулёзом, заразилась от жившего в соседней комнате местного мальчика — болела тяжело, но и тут не было паники, потому что знали партийные и беспартийные большевики (бабушку только в 1946 приняли в партию, дворянское происхождение мешало) — в Москве вылечат!
Пролетарская столица, в которой не останавливаются троллейбусы — не только грузовые, но и пассажирские — непобедима. Потому что внутри стальных машинных конструкций у неё — человеческий, большевистский костяк, деморализовать, рассеять, распугать который не могли ни вредители-фракционеры до войны (в 1937-м им дали отпор — «репрессия» и означает отпор, ответный прессинг), ни непосредственно прущая на город сталь империализма в его крайне агрессивной фашистской форме.
Стоит, стоит Москва! (Прабабушка моя Анна Георгиевна Буланова стапливает дореволюционную библиотеку в печке-буржуйке в Лёвшинском переулке, дом пять.) И где-то в этой Москве 1942-го неподалёку от улицы Горького шагает мой дед, бабушка с детьми своими и сестёр-братьев ещё не вернулась. А как она перевозила на переполненном теплоходе этих детей, прижимая их обеими руками к надстройкам палубы, чтобы в воду не упали!.. В общем, было тяжело — но в строго разделённой на всех доле, в строго организованном, не деморализованном обществе.
Кстати, на ту легенду о стоящем у поезда в сомнениях Сталине — ответил давно Феликс Чуев (на эти стихи есть замечательная песня Анатолия Беляева, лауреата конкурсов «Песни сопротивления»)
Уже послы живут в тылу глубоком,
Уже в Москве наркомов не видать,
И панцырные армии фон Бока
На Химки продолжают наступать.
Решают в штабе Западного фронта –
Поставить штаб восточнее Москвы,
И солнце раной русского народа
Горит среди осенней синевы …
Уже в Москве ответственные лица
Не понимают только одного:
Когда же Сам уедет из столицы –
Но как спросить об этом Самого?
Да, как спросить? Вопрос предельно важен,
Такой, что не отложишь на потом:
– Когда отправить полк охраны Вашей
На Куйбышев? Состав уже готов.
Дрожали стекла в грохоте воздушном,
Сверкало в Александровском саду …
Сказал спокойно: – Если будет нужно,
Я этот полк в атаку поведу.
Белорусский (Смоленский) вокзал, общественная укладка поленниц, 1942-й
Проходя у Никитских ворот в свой Спорткомитет к Мерзляковскому переулку, дед видал однажды, как памятник Тимирязеву от взрывной волны (бомбой асы люфтвафе почти в него попали, рядом разорвалась) взлетел на крышу углового дома. Потом, в наши дни в нём, надстроенном, был магазин «Ткани», сейчас Спёрбанк… На основании памятника остались повреждения — угловые сколы, которые можно разглядеть невооружённым глазом. Но и его вернули на место! И на территорию Кремля попала раз бомба, но в хорошо замаскированный Мавзолей, в Большой театр (самый большой на тот момент зал, где проходили съезды большевиков и где был объявлен СССР) — ни разу!
Это у Белорусского вокзала доставленные поездами дрова уже разгружают
Это вот они-то, Лиза, москвичи-то бежали и паниковали? Они роптали на «власть», то есть на Сталина, Щербакова, Берию? Что-то не верится!
Дмитрий Чёрный, москвич в 8-м поколении
Подборка фотографий Андрея Кондрашова