Пожалуй, самая опасная как для пролетариев, так и для трудовой интеллигенции иллюзия, посеянная за годы царствования Путина, это иллюзия стабильности. Он входил в Кремль на настроениях умиротворения после озлобления и неудач оппозиции (1998-й, попытка военного переворота, приписываемая Льву Рохлину и «разруленная» как раз Путиным) – а тут забрезжил «гражданский мир», смена лиц президентов, а значит и «сброс» недовольства масс. На фоне иллюзии, а точнее навязанного сверху настроения стабильности и декларированной Путиным «равноудалённости бизнеса от власти» как раз его-то дружки из питерской мэрии и заполучали крупнейший «бизнес». Сечин — нефть, Миллер — газ, а либеральный олигархат частично пошёл по этапу, частично эмигрировал, на радость наивную масс. Грамотная работа в области пиара – уже половина успеха.
Вот точно так же примерно с 2001 года начали править и местечковые начальнички, я наблюдал это ещё работая школьным психологом в родной 91-й школе. Как преобразился, «под Путиным чистился» зять предыдущей директрисы Забродиной, директор Дюкарев, как огромный «чёрный нал», получаемый из экстерната, пытался он легализовать, давая по своему усмотрению учителям надбавки… «Чёрный нал», налогонеоблагаемый, подстатейный – а вроде бы на благое дело шёл. Ведь именно этого, что там скрывать, хотели и обездоленные, но политическим и классовым самосознанием истощавшие массы: чёрт с ней, с социальной иерархией, трогать её нет сил, так пусть же за наше смирение хоть крошки, хоть чёрный, хоть нал, но нам сверху сбросят, а там и мы успокоимся… Вот какова была схема «классового мира», который тогда наставал и назывался стабилизацией.
Методы такого двусмысленного (укрепляющего прежде всего правящий клан) управления как страной, так и отдельными её учреждениями, получили как бы моральную амнистию – а что не осуждается, то становится нормой. Вся страна видела, как Сечин «отжимает» ЮКОС («да, мы конечно же за социалистическую неделимую собственность, против частной собственности и олигархии как таковой, но пусть и буржуи играют меж собой по правилам, а не по понятиям!» – думали самые сознательные, чью нефть они делили), но возражения поступали разве что от тех, кого «подогрел» ЮКОС, от «демократической» профессуры РГГУ, например, в чьём попечительском совете был юкосовский миллиардер Леонид Невзлин (нынешний счастливый израильтянин). Кадры ЮКОСа я вспомнил тут неслучайно, и их коснёмся. Все хотели «укрепления государства» любой ценой, забывая, какое оно, это государство, что это давно не СССР, а его осколок, по Марксу – аппарат насилия, работающий в пользу и в интересах конкретного класса.
***
Всё что я напишу далее — воспоминания, впечатления, размышления, конечно же, моё личное мнение, с которым вряд ли согласится какая-либо условная редакция. Но не написать этого я просто не могу, потому что повод есть и повод очень серьёзный. Дворец пионеров (да-да, постсоветское его административное название, где упоминаются не Ленинские, а Воробьёвы горы, для меня и не только для меня — не существует) планируют реконструировать. Но не в виду его обветшалости (здание сдано в эксплуатацию в 1962 году, молодое и молодо выглядящее поныне здание), а потому что около него прикупил себе участочек земли и уже снёс на нём гостиницу «Орлёнок» транснациональный магнат (в юрисдикции Нидерландов находящийся) по имени Яндекс.
Как-то всё это очень странно совпало — снос «Орлёнка» и внезапный ремонт Дворца (а кто их знает? — может, и точно такой же снос из соображений экономии средств). И кто гарантирует работникам и воспитанникам Дворца, что в процессе «реконструкции» большущая зелёная территория Дворца с его стадионами и лощинами — останется в том же виде? Не захочет ли хитромудрый Яндекс именно так реконструировать соседнюю территорию, чтоб детишкам досталось поменьше, а господам буржуям — побольше? Под буржуями я тут понимаю, конечно, и тех, кого поселят в новой гостинице-небоскрёбе на месте «Орлёнка» и самих реконструкторов, с которыми у Депобраза, очевидно, уже есть какие-то негласные договорённости.
Это как бы внешняя канва событий, это внешнее наступление капитала на исторически советскую детскую территорию. Этот внешний враг, однако, не проявлял бы такой активности и инициативности, будь коллектив Дворца граждански активен, монолитен, и если бы коллектив этот бил уже во все колокола по поводу неминуемой «оптимизации», которая наступает на прекрасно спланированные, удивительно гармоничные территории Дворца. Оптимизация, уже без кавычек, конечно, коснётся и коллектива, то есть конкретно рабочих мест в период реконструкции (минимум два года) — но занимающие эти места затаились, опасаясь спугнуть стабилизацию. Коллектив молчит, коллектив покорен судьбе — то есть начальству и буржуям. Об этой покорности вы много узнаете далее, а пока я всё же припомню первые свои визиты во Дворец, поскольку я не просто москвич в 8-м поколении, я из того поколения, которое входило ещё во Дворец пионеров на Ленгорах, а не на Воробьёвы горы.
Неделя игры и игрушки
Да-да, бабушка приносила мне почти как новогодний подарок этот красивый «билетик книжечкой» из плотной бумаги с жёлтым изображением Дворца, и по нему я впервые входил сюда. Отдел Игры и игрушки — был в какой-то степени бабушкиным детищем, и Минскина она туда собственноручно привела. Но тот, кто не знает во Дворце Людмилы Васильевны Былеевой, ученицы и сотрудницы Владимира Георгиевича Марца — не знает и истории этого отдела (кстати, во «дворцовой книге» в соответствующей главе нет о ней ни слова — ну да нам не привыкать оставаться в тени). Неделя игры и игрушки выглядела как праздник подвижных игр и аттракционов, извлечённых откуда-то из глубин Дворца и теперь доступных всем. Заглядывал я, наверное, и в Планетарий, но наиболее яркие впечатления оставили механизмы подготовки космонавтов, а они стояли не там и на эти «вертушки» пускали далеко не всех. В целом Неделя выглядела как дни открытых дверей для всех москвичей-дошколят и младшего школьного возраста — и я далеко не каждый день туда ездил, поскольку ещё нуждался в сопровождении, и самой же бабушке иногда приходилось меня возить на Ленгоры. Или маме — ей было проще, из ГЕОХИ, что стоит напротив Дворца через проспект Вернадского, — привести на часок-другой-третий, а потом забрать всё в том же Отделе игры и игрушки, где всегда улыбались нам бабушкины ученики, товарищи, коллеги.
Дворец тогда казался весёлым бесконечным коридором игр и затейников, от которых порой хотелось даже укрыться за каким-либо спокойным занятием вроде настольных игр, в которых я был докой, и нынче дочкам передал этот интерес. Однако праздники не длятся бесконечно — не только те ежегодные Недели, но вскоре и Советский век закончился ранее календарного. Августовская контрреволюция, убийство СССР в Беловежской пуще — годы 1991-й и 92-й прошли как во сне. Вроде бы в той же, но конечно уже другой Москве и стране. Я закончил школу, но на Геофак МГУ не поступил, хотя три года в Школе юного географа готовился именно туда. За год работы лаборантом в 91-й начитался соответствующих книг, решил стать психологом, и на следующий год стал (но это история иная, проходящая тут по касательной). У мамы в ГЕОХИ тоже настали перемены к худшему — очевидно, что в ельцинские времена о космосе забыли в первую очередь, зарплаты были скромны, но главное — не было стоящей работы. Мама сконцентрировалась тогда на создании Музея внеземного вещества и — о чудо! — как раз для этого всё тут было готово, включая помещение.
Да-да, новое здание, пристройку к ГЕОХИ (со стороны проспекта Вернадского) со скульптурой модного тогда Сидура в глубине, проектировали с учётом помещений этого музея — причём сразу же на новом входе. Как рудимент и доказательство тех поздне-советских планов на углу кубического входа в это здание можно увидеть довольно большую выпуклую планету. Я тихо гордился — мама привела меня в новое здание, показала лестницу (справа от входных дверей) отдельного входа в музей, где она будет работать, куда я теперь буду часто ходить…
Но конечно капитализм наступал на мозги везде — не миновала пята его и ГЕОХИ. Маме оттуда же, из дирекции, откуда ранее торопили формировать экспозицию музея, велели срочно её сворачивать и освободить музей — помещение с отдельным входом передали в субаренду банку «Русский кредит», чтобы как-то сводить концы с концами в ГЕОХИ АН уже не СССР (какая, к чёрту, наука, когда на повестке вырисовывается приватизация?). Космические полёты закончились, новых фотографий в мамин отел не поступало. Год стоял 1993-й. Причём бесценные для знатоков (а именно сюда впервые привезли лунный грунт с эскортом мотоциклистов) породы, включая метеориты, что привозили и мы сами в рюкзаках из институтских экспедиций (я побывал в трёх: на Чинге в Туве, на Алтае, в Сычёвке на Дальнем Востоке, где метеорита не нашли) — требовали убрать неизвестно куда, лишь бы подальше. Что-то спустили в подвал института, где оно лежит поныне, но всё там не поместилось бы.
По ту сторону проспекта Вернадского
Тут-то мама и пошла во Дворец пионеров к Борису Григорьевичу Пшеничнеру, который несколько лет добивался перехода её на работу во Дворец. Сообразительный, рачительный и в меру романтичный Пшеничнер конечно же дал команду всё ненужное ГЕОХИ нести сюда. Понимая, что эта унизительная эвакуация связана непосредственно с маминой работой — Пшеничнер предложил переходить на работу во Дворец, и конкретно — заведовать Планетарием. Мама согласилась, хотя от педагогики тогда была далека, никогда не планировала быть лектором, но была активным членом общества «Знание», ещё с университетских лет, где и познакомилась с Пшеничнером. Решающим был ещё и материальный фактор: мизерность зарплаты в федеральном ГЕОХИ, а Москва при Лужкове всё же содержала образование получше.
Став внезапно для себя заведующей планетарием, мама начала формировать ту же самую экспозицию уже в педагогических целях, что было даже лучше и интереснее. Базальты, метеориты, вулканические бомбы (это уже из нашей домашней коллекции — с Камчатки), даже искусственные кристаллы — всё переехало из дому и ГЕОХИ сюда, чему были все рады (мы разгребли склады под шкафами — невидимое и поневоле индивидуальное теперь стало достоянием многих глаз). Везде шла приватизация — тут же шло обобществление многолетних архивных накоплений, личных и геохишных. Пустой до того в фойе планетарий — преобразился. Пригодились даже большие фотографии планет, жившие дома в рулонах, в тубусах — они украсили имевшиеся тут стенные светильники. Наша фамильная научная бережливость праздновала победу — «и стоило жить, и работать стоило».
Тут уже я прибавляю воспоминания личные, поскольку на дворе был 1994-й, и свою первую, институтскую любовь Машу Звереву — я привёл сюда. Елена Григорьевна Кононенко, представшая мне в числе новых маминых друзей и сотрудниц отдела, оказалась близка литературе и поэзии, а я-то только что закончил литературный экспериментальный класс в 91-й школе (на нас обкатывали программу в рамках системы Эльконина-Давыдова «Литература как предмет эстетического цикла») — и что-то начинал писать своё белыми стихами. Елена Григорьевна пригласила участвовать в её кружке — непосредственно участвовать голосом в литературно-музыкальной композиции «Зов». Этот «Зов» я понял ещё и как второй шанс залучить пока хладную ко мне и недоверчивую Машу — во Дворец. Она тоже, по-своему (потом эта линия дойдёт до православия) тянулась к духовному, к поэзии. И неожиданно, в ходе визита сперва в классы отдела, а потом в Планетарий, Машин голос, до того тихий, скупой и скромный, как-то не по возрасту женственно раскрылся в композиции, подошёл Елене Григорьевне и стихам Алескандра Блока. «Кто ты?» — говорила Маша, и этот вопрос совпадал с реальным этапом нашего знакомства… Там были непростые смыслы в ответе: «Снова я мальчик… и снова любовник» — это произносил я, на самом деле, конечно, мечтая о Маше во тьме. Под это чтение запускались на сферу планетария и слайды, и звёзды.
Да: в то время в планетарии ещё существовал «пульт управления космического корабля» напротив пульта нынешнего, позже его как ненужную декорацию времён «Гостьи из будущего» убрали, чем значительно увеличили аудиторию… Это я просто фиксирую, в какой планетарий мы входили. Лекции и работа лишь частично тогда функционировавшего аппарата, который запускал для нас Анатолий Анатольевич Коханов — пока у нас не ассоциировались, не объединялись все эти эелементы, мы были в своих мирах, но чтение это в акустике планетария чем-то обогащало всех нас, а с Машей меня непосредственно духовно сближало.
Фото сделал Гари Боул, американский психолог: в 1995-м летом вы возили иностранную делегацию с Психологического Конгресса в Сергиев Посад на экскурсию…
Мы были лишь частью того потока юности, который хлынул в этот единственный в тот момент рабочий планетарий (большой, близ площади Восстания, не работал — а иногда использовался как дискотека «Гагарин», да-да, и такое было в 90-х) Москвы. Поневоле угасающая и даже выселенная из ГЕОХИ наука — воспрянула в прямом обращении к новым поколениям. Тут было бы странно только маму хвалить, поскольку лекции в планетарии пошли на «ура» в исполнении тогда многих (очень разных по мировоззрению — хватало и «хиромантов», астрологов и прочей наносной мути, сейчас снова берущей реванш) сотрудников отдела и приглашаемых мамой лекторов из ГАИШ. Но процесс — лекции, — был организован ею. Подремонтировали и аппарат — позже заменили на новый вообще. Оказалось, что астрономические просветительские лекции — дело прибыльное. А когда очередная группа дожидается своего часа в фойе, разглядывая коллекцию внеземного и земного вулканического вещества — то сразу настраивается на нужный лад, научный и космический…
В конце концов маме стало сложно сочетать функции лектора (а фактически и научного руководителя юных астрономов вообще, которых она воспитала на этом механизме общественного производства — более пятидесяти работающих в настоящее время в обсерваториях разных континентов профессиональных астрономов, в астрономических учреждениях многих стран) и заведующей планетарием, и пришлось отделить административные функции. Билеты, планы и отчётность отделили от науки, что было правильно теоретически, однако не практически. Приглашённая на эту работу мамой Дмитриева (из мистиков отдела, которых я до сих пор называю «рерихнутыми» — в 1994-м познакомились в экспедиции на Алтай с этим направлением) — впала в такое головокружение от должности, что наделала массу непростительных глупостей. Повыбрасывала часть стендов, проводила политику невежественного головотяпства, в основном. Впрочем, всё познаётся в сравнении — это был ещё не край, не дно! И Дмитриева теперь в числе пострадавших от пришлых кадров, которые решают всё настолько извне и враждебно к старым дворцовских кадрам, что «лучше» и Яндекс не сыщет.
За хронологией следите? Бессменно в планетарии мама работает почти тридцать лет — и, возможно, не пришлось бы писать «почти»…
Да, вот эти фотографии планет, наклеенные на светильники и немного даже отражающие лежащие за окнами второго этажа газоны территории Дворца, — из той самой домашней коллекции, жившие в тубусе…
Год назад, когда грянула пандемия, Дворец в числе первых учреждений, подлежащих закрытию — перевёл сотрудников на удалёнку. Я помню, какие тогда раздавались со стороны министров-федералов и из правительства Москвы гуманистические заверения: главное сохранить кадры! А поскольку кадры-то в основном советской школы и пенсионного возраста, которые самоотверженно работают даже не денег ради, а высокими ведомые целями (передавая вопреки общим регрессным тенденциям знания и научные дерзания — молодёжи) — то эти, самые подверженные заболеваемости и смертности от коронавируса возрастА оставались дома. Для мамы это было страшнейшим наказанием — домашняя изоляция от учеников, от уже давно ставших астрономами и лекторами воспитанников Планетария и тех, что ещё учатся. Спасали лекции в зуме разок в неделю. Но, казалось бы, если капиталистическому государству-мутанту действительно нужны эти кадры — надо и организовать им «сносную жизнь», как писал Маяковский другому, Советскому государству, точнее «товарищу правительству».
А вот тут, как ни странно, кадры, которые решают — начальство, и отнюдь уже не Дмитриева, — решили всё в сторону урезания. Нет, пока это были условно-больничные — то есть как раз государство, Фонд социального страхования (федералы), а не фонд зарплат самого Дворца (Москва, Депобраз), — тут всё было более-менее. Но потом под шумок удалёнки и при возможности решать кадровые вопросы за глаза, — началось чистое издевательство, которое вполне задокументировано. Я не знаю, верите ли вы в среднюю зарплату учителя по Москве более ста тысяч (это собянинская пропаганда нас убеждает), но даже 50 тысяч это, как полагает дворцово-новое начальство, таким специалистам, как мама — многовато. Конечно, нет лекций — нет прибыли…
Срезать количество учебных часов, лишить учеников и оплачиваемых педагогических часов, устроить чехарду с должностями, и как итог – идиотическая должность «инструктор по труду», что запечатлено на почётнейшей грамоте, официально вручённой маме на день рождения от имени директора Дворца…
Хоть и расплывчато (съёмка на мобильный), но ниже видно в правой графе, как всего за месяц педагог дополнительного образования с и без того низкой реальной зарплатой в 26 тысяч рублей (зависит от количества отработанных учебных часов) стал инструктором по труду с номинальным окладом 36 тысяч рублей, из которых в виду карантина выплачен ОДИН РУБЛЬ. На эти гроши (на фоне того что врут собянинские СМИ про стотысячные зарплаты московских педагогов) и смотреть-то стыдно — но всё же смотрите, как работает Салмина, изучайте в деталях её многоходовочки!
Впрочем, что я всё о своём? Давайте почитаем, послушаем и других.
Елену Григорьевну Кононенко, работника тоже уникальной, советской школы, которая с самим Смоктуновским записывала радиоспектакли на «Мелодии» — исполняющая обязанности директора отдела Салмина — «ушла». Точнее, создала такие условия, чтобы оставаться не было возможности. Это Елену-то Григорьевну, приводившую в планетарий слепых детишек, и они на слух и наощупь по глобусам планет, по маминым образцам пород знакомились с космосом! Нет, это не перспективно, это абсурд, сочла Салмина — и указала Елене Григорьевне на дверь…
На фото мамины ученики и коллеги (в том-то и смысл работы, чтоб из учеников воспитались коллеги, преемники), а мы как раз с Еленой Григорьевной слева внизу. Мама сидит на стуле и скептически смотрит в глаза оптимизаторам «очень космического» или даже от оптимизации «всё более космического» образования…
И если бы одной Елене Григорьевне создавались Салминой такие условия, чтобы увольнение стало насущной необходимостью!..
Вот пишет Николай Николаевич Николаев:
Не знаю, чем помогла педагогам Отдела статья в «Учительской газете», где главредом сидит Арслан Хасавов, мой старый знакомый писатель, некогда пытавшийся мыслить свободно и мятежно, и тогда я с удовольствием (работая в «Литературной России») редактировал как корректор его книгу очерков, — ну, а теперь этот системная единица. Его, например, нисколько не смутило бы наличие в Попечительском совете Дворца (это что ещё за буржуазные традиции? это что за господа-попечители?!) того самого Волошина, что был при Ельцине наподобие Суркова при Путине… Нынче Арслан всецело за «многоходовочки» и прочую путинщину. (Кстати, созданный при Дворце отдельный бюрократический отдел, который занимается отчётностью, показывает начальству всех уровней всевозможные красивые презентации и получает совершенно иного уровня зарплаты — возглавляет бывший руководитель одной из финансировавшихся ЮКОСом структур, лидеров они там готовили, фамилия его Павлов, то есть старые кадры именно что либеральной бюрократии — никуда не делись, пригодились при Путине и Собянине).
Но мы подошли к самой печальной странице истории оптимизации кадров Отдела Астрономического и космического образования.
Виталий Александрович Ромейко, сам воспитанник и педагог Дворца, попавший тоже под метлу Салминой, был из педагогов переведён в «специалисты». Это после того как был он преподавателем дополнительного образования (по астрономии), более двадцати пяти раз вывозил детские экспедиции Дворца на место Тунгусской катастрофы (1908), заведовал загородной астрономической базой под Звенигородом, стал в ходе этой работы с детьми автором многих книг о Тунгусском явлении! И вот Ромейко стал для «ИО» простым специалистом, то есть был резко понижен в должности. В период локаутов и роста безработицы, напомню. В соответствии с новым статусом, он был лишён ещё и организованного им кабинета астрофотографии.
Переживая такие свалившиеся на него перемены к худшему, Ромейко поехал весной в Крым с товарищами. И во время одного из маршрутов, на восьмой день похода по горному Крыму, на одном из привалов его настигла внезапная смерть: сердечная недостаточность. Со словами «Что-то кружится голова» он безжизненно упал. К этому вели все те оскорбительные кадровые перемены, что, казалось, остались так далеко от Крыма, но в сознании погибшего педагога всё это громоздилось, преследовало его. Кадровые «эксперименты» Салминой превратились для Ромейко в душераздирающие думы.
«Многоходовка», очевидно, сработала.
Что особенно поражает в таком подходе к старым кадрам Дворца, в такой откровенной и изощрённой травле – это что удары наносились точно по наиболее авторитетным и высоко квалифицированным сотрудникам Отдела Астрономии и космонавтики. Некоторые удары оказались смертельными… Зато какой красивый некролог висел на первом этаже Дворца!.. По которому скоро тоже будут писать некрологи, когда Яндекс возьмёт его в оборот…
Возможно, кажущаяся сложной и даже необъяснимой нам, эта изощрённость имеет простое объяснение. Не надо забывать, что даже на столь малых участках деятельности постсоветских индивидов бытие определяет сознание. А вот чего в СССР, в отличие от РФ, точно не было и быть не могло – это такого разрыва в доходах в пределах одного учреждения. И получающая как «ИО» не только этого отдела суммарно более 400 тысяч рублей в месяц манипуляторша осознала себя подлинной вершительницей судеб «малых сих» — а малыми оказались как раз те педагоги, на ком держался Отдел и планетарий. Теперь уже не держится, рушится, от них «дворцовые» богатеи, осознающие свою причастность к правящему классу (побольше депутатов Госдумы получают), сперва секвестировав до предела фонд зарплат и урезав до позорно-унизительных ставки, — избавляются уже нисколько не скрывая своих намерений, поскольку грядёт ремонт, а оптимизированные кадры расквартируют где-то на «Молодёжной»…
Прощальный педсовет в пустеющем планетарии
На педсовете в планетарии я оказался случайно, поскольку до того помогал маминым ученикам упаковывать и эвакуировать из зоны нарастающего бедствия (а закрытие планетария именно бедствие – не известно, что тут сотворит Яндекс) учебные пособия и экспонаты того самого «передвижного» поневоле Музея внеземного вещества. Выслушал, сидя спиной к говорящим, как вроде бы серенько и буднично подводятся Салминой итоги учебного года.
«Сколько мы открыли звёзд за квартал?» — буквально так звучал бухгалтерский вопрос, на который сотрудник Денисенко называл в ответ цифру в районе за сорок. Учитывая, что звёзды эти открываются сугубо математически среди невидимых мириад, и точно так же в любой другой точке Земли могут открываться и по-своему называться кем угодно, — можно себе представить уровень, к которому стремится Отдел под таким командованием. Отчего-то на фоне человеческих, кадровых потерь Отдела эти умозрительные звёздочки как-то не выглядели…
Когда зашла речь об Астрофесте (Космическом патруле), прозвучала фраза Салминой о том, что отдел неплохо заработал, и прошёл, не смотря на пандемию и удалёнку, Космический патруль неплохо… В ответ на эти странные самовосхваления мама упомянула «мёртвые души» — то есть участников, которые были в списках, но не были физически. Участники педсовета притихли, поскольку прекрасно понимали, о чём идёт речь.
Это и был момент истины для данного педсовета. Салмина подождала первой реакции, и увидев оторопь «руководимых», пошла в наступление: «так мы признаём или не признаём итоги Космического патруля?» Понятно, что если итоги не признать или оспорить, то никаких новых астрофестов проводить уже нельзя будет. А если сознаться и в приписках «мёртвых душ», то…
О «мёртвых душах» знали и говорили до педсовета многие, более того – и мамины ученики, уже ставшие сотрудниками отдела. Говорили, что унизительно участвовать в надувательстве государства и вообще, что выродилась замечательная олимпиада… Однако в минуту икс они предпочли отмолчаться – как потом выяснилось, один из учеников, Володя получил прямое предупреждение и указание молчать, иначе на любимого учителя обрушится очередная «многоходовочка»…
Но тут спасла девьчьими слезами положение невидимая мне сотрудница отдела: «Ну, как же не признать итогов Астрофеста? Я же так готовилась, ночи не спала!»
Одно тут совершенно не исключало другое – и понятно, что как и подкорректированные итоги Астрофеста, так и сами «мёртвые души» тут на совести далеко не всех, всё делалось немногими «по звонку»… Но на этих слезах и удалось выскользнуть из неприятного положения – большинство-то безмолвствует. Кому тут нужна такая правда? В ком ещё есть отвага признать недобросовестность? Кто-то готов здесь мгновенно отказаться от завоёванного правдами и неправдами материального положения, от своей «дольки»? Всё это очень напомнило мне фильм-спектакль «Премия» с Олегом Янковским в главной роли…
Я тем временем складывал для перевозки уникальные фото, что сюда переехали из ГЕОХИ вместе с мамой… Вот некоторые из них — полагаю, не собери их я лично, ушло бы в макулатуру.
…Однако когда во имя такой вот стабильности нужно поступаться принципами, заключать сделки с совестью – возможно, это говорит о длительном движении в неверном направлении. И если движение это было коллективным, тем хуже для коллектива. И если коллектив уже не способен на самокритику, то грош ему цена. Тем, кто должен сеять разумное, доброе, вечное, а воспитывает в итоге «мёртвые души».
Мама заявила прямо, что при таком «молчании ягнят» не считает долее возможным работать в Отделе. Тем более что планетарий Дворца, основной механизм производства астрономически образованных индивидов, будет закрыт на длительный срок – то есть не только желающий помалкивать (а не воспитывать высоко образованных и высоко нравственных людей коллектив), но и само учебное пространство оставляет желать лучшего. Хотя, что тут может быть вообще хорошего? При таком-то управлении? При такой негативной кадровой политике?
Это был момент, когда я гордился мамой. Тихо, молча, оставаясь к происходящему спиной. Это был важный жизненный урок из тех, которые, как казалось нам, остались где-то в книжках «Пионеры-герои»… В детстве такое бывает часто, мы гордимся родителями просто потому что они красивые, умные, сильные, смелые, авторитетные перед нашими сверстниками… Здесь был иной и редкий случай – случай, который и сорокалетним осознать удаётся не сразу. Случай, когда переход количества управленческой подлости в коллективное качество «одобрямса» требует самоудаления из побеждающей – увы, побеждающей! – среды.
Нет ничего хуже для педагога, как оставлять глубоко эшелонированное и хорошо укреплённое поле боя за Нового Человека — не выращенным поколениям последователей, а по сути-то классовому врагу. Который упиваясь фактом своего материального, но не ментального превосходства, вершит судьбы людей, что останутся для него в иной вселенной, останутся тёмной непостижимой материей (впрочем, не это интересует поколение путинских «многоходевочек» — управленцев, не имеющих к астрономии никакого отношения). Но, увы, здесь нельзя было поступить иначе.
Педсовет завершили кое-как после маминого заявления об уходе, почтили память Ромейко (вспомнила об этом не Салмина, а нижестоящая в табели о рангах, но не табели товарищества Елена Башлий) вставанием и минутой молчания. Кто-то спрашивал из коллектива о грядущем выселении и реконструкции — на это Салмина ответила деловым, но неосведомлённым манером: «Ну, заключим с Яндексом договор…»
После педсовета мы продолжили складывать пособия для перевозки. Но тут нас ждал невероятный каминг-аут «мудрого руководства» уже за пределами всякой порядочности и приличий…
Позорное прощание
Упаковывали мы, в том числе, и метеориты – которые, само собой, должны быть доступны интересующимся детям хотя бы где-то, если планетарий закрывают. Это «где-то» определялось как ГАИШ и лицей, в который мы вскоре и повезли почти все пособия. Ну, то есть не надо даже уточнять здесь, что всё, включая метеориты (которые я когда-то сюда на собственном горбу переносил из дому), отправлялось явно не к кому-то домой (не дай бог! наоборот, я был счастлив когда под шкафами стало свободнее)…
Однако «ИО» Салмина поняла всё по-своему, по-буржуйски, как покушение на священную частную собственность: впопыхах забежав и бросив взгляд в область, где экспонировались два осколка метеорита, она тотчас отправилась куда-то. И, вскоре, мы увидели её на первом этаже, куда пока складывали перед погрузкой коробки с эвакуируемым от Яндекса подальше Музеем внеземного вещества. Она и здесь организовала если не многоходовочку, то многоголосие – вот уж что-что, а талант дирижёра у неё имеется.
«Караул, грабють!» — вот что следовало исполнить в данном случае голосом самой Салминой, но эту партию она поручила наивному на вид юноше Д.Насонову, который читает лекции в большом планетарии. «Мы гарантируем сохранность всего имущества Дворца» — повторял он наподобие мантр, очень напоминая православного дьячка. Момент, где мама даёт отповедь Насонову и запечатлён был мной на видео – при показном спокойствии «дирижёра». Тут же стояли те самые упитанные, прикормленные до свинорылости «ягнята»-заместители, которые должны были просто кивать – и ещё подошли по зову «ИО» охранники территории Дворца.
Большего позорища на прощание и выдумать было нельзя – доказывать теперь что это всё мы же сюда и натаскали? «А у вас есть доказательства, а у вас есть свидетельства о собственности?» — звучали плоховато отрепетированные ввиду спешки фразы канцелярских…
Какие тут могут быть свидетельства? Какие бирки? Инвентарные номера ещё, может? Я рассказал прямым текстом охранникам, оказавшимся куда разумнее и понятливее канцеляристок, – как с 1993 года всё сюда постепенно носили мы и не только мы. Причём путь этот был очень долгим – например, путь позвонка мамонта с берегов реки Яны (Мус-Хая), всё это чаще всего ехало в маминых рюкзаках, на её спине. Без маминой коллекции, собранной за десятилетия экспедиций, планетарий Дворца остался бы с одними глобусами. Мужики-охранники всё поняли и препятствовать перевозке пособий не стали. Поняв, что идёт всё не по её сценарию, Салмина поспешила отказаться от атакующей линии, однако «прощальная» агрессия никуда не делась.
Вот тут и выразилось то самое, классовое. Новый собственник – «собственник» того что принципиально было, как и весь Дворец социалистическим, коллективным, детским, новый Хозяин, желающий присвоить неприсвоимое, объять необъятное, — вот кто стоял на пороге Дворца, не выпуская «богатства» за его границы… Что замышлялось как агрессивное – выглядело комично и унизительно, демонстрируя тот уровень достоинства, что теперь стал нормой при «ИО».
На фото — те самые метеориты преткновения, метеориты раздора…
После этого инцидента Салмина поспешила удалиться на длительный отдых. Уже другие в Отделе устроили приличное прощание в день рождения, с дружеским столом, с визитом на последнюю лекцию в планетарии всех желающих маминых учеников… Ума и совести хватило хотя бы на это, правда, эта «почётная» грамота – ну, что тут прибавишь?.. Каковы почтившие – таков и почёт.
«Инструктору по труду»! (почётный работник народного образования, преподаватель высшей квалификации с 30-летним педагогическим стажем и 30-процентной надбавкой к любой ставке в образовательном учреждении) — тут документально и добровольно запечатлён весь вышеизложенный кунштюк, так сказать апогей «стабилизации путём оптимизации». До «инструктора по труду» лично Салминой, административной единицей, не имеющей к астрономии НИКАКОГО онтологического (образовательного) отношения, — низведена увековеченная в именах кратеров на Луне и Венере участница Лунной программы, педагог, участвовавшая в воспитании профессоров и кандидатов наук – их у мамы более пятидесяти. Например, доктора наук Иван Золотухин, Игорь Чилингарян и др.
На фото диркетор Дворца вручает эту самую салмИнкину грамоту, видимо, не вчитавшись (как пока и мама) в содержание…
На фото дружеского прощального вечера не видно маминых обид и реплик в адрес тех, кто пытался сохранить приличные лица при отвратительной игре в период «молчания ягнят». Не видно Насонова, который с тортиком в руках и невинной улыбкой, словно и не был марионеткой Хозяйки недавно, произнёс: «Мы на самом деле вас любим!»
Такой молодой, а уже фарисей, — подумал я… и про себя прибавил: да разве иначе в других коллективах? Пролетарий, кем бы он ни был, хоть педагогом, хоть работягой физического труда, помалкивает ягнёнком, боясь попасть под сокращение – какие профсоюзы, какая солидарность?
На этом пассивном фоне свершается, на этой почве и зиждется социальный регресс, его вершат не всесильные драконы, а такие серые мышки.
Вот был и в Пензе уникальный планетарий – и его срыли. Не защитил его даже памятник Ленину, стоявший у входа. Да, после, то есть уже дав снести народное, социалистическое завоевание, вышли коммунисты и их беспартийные коллеги на перформанс – показать какие мы стали теперь нагие, какие мы бессильные вообще, сами вместо планет, сами вместо Солнца…
«Но это ПОТОМ, слышишь, ПОТОМ!» – как говорил Андрею Рублёву Феофан Грек в кинофильме «Страсти по Андрею».
Сейчас и с Московским Дворцом Пионеров, изъеденным уже изнутри такими вот салмиными, — произойдёт нечто аналогичное. Его наверняка, как переданный в частную собственность «Олимпийский» и пензенский планетарий 1928 года постройки (ещё и памятник деревянного зодчества) – сперва снесут, а потом будут «восстанавливать» с иной планировкой и отделкой, чтоб поменьше «коммунизьмы», поменьше пропаганды «совковой» науки. Кстати, зимний сад Дворца уже ликвидирован. Видимо, началась жизнь «по договору с Яндексом»…
Не допустить всего этого мог бы только коллектив педагогов Дворца и родители выпускников и учащихся – и я знаю, что есть уже инициативная группа, есть петиция на Change.org, но только в защиту парка Дворца… Однако и этого мало!
Дмитрий Чёрный, гражданин СССР