Странная вещь все-таки. Я рос, и вместе со мной «росло» искусство. Я переходил из одной его залы в следующую. От «Паровозика из Ромашкова», «Ушастика» и «Катерка» к «Приключениям Электроника», к «Гостье из будущего», «Выше радуги», а дальше «Не покидай».
С чтением то же. От серии «Мои первые книжки» к вычурным повестям Медведева, высокой романтике Крапивина, странного, но притягательного Вильяма Козлова до… Не до чего.
1991-м годом все оборвалось, мы стали расти вне и в отрыве от искусства. Нас, взрослеющих, перестали ждать и встречать. Кто-то пытался имитировать дальнейшее движение по залам, поколенческие переходы, цепляясь за все, что попадалось под руку: русский рок, литпорнуху от Миллера, Пелевина. Кто-то, побрел по бездорожью, наощупь, понимая, что вот этой четкой возрастной связи, вырастания одного из другого нет. Ну, не рос «Аквариум» из «Но ты человек, ты и сильный и смелый». Не та эстетика. Как не рос и Генри Миллер из «Моих первых книжек». Целое поколение потеряло дорогу, оборвалась та самая времен связующая нить.
У папы была музыка. «В парке Чаир распускаются розы», или «а у нас во дворе все пластинка поет». Был потом Макарыч — в телевизоре и книгой. Стопки журнала «Человек и закон», которые он носил из библиотеки. Культура 40-летнего мужика, логично выросшая из послевоенного детства к советскому культурному продукту конца 70-начала 80-х. Оригинальная, и в чем-то в самых абстрактных моментах, такая же как у всех.
Есть ли что-нибудь подобное у меня и мне подобных? Ни книг, ни музыки, ни любимых фильмов, совпадающих с моим возрастом, никакого искусства. Ничего для меня, ничего такого из того, что отождествлялось бы с моим ощущением возраста.
Я расту в одиночестве. Иду козьими тропами вдали от того, что нынче называется культурой. Пишут и снимают не для меня. Я слишком стар для зрителя и читателя, но слишком молод, чтобы умереть.
Стены культурных залов рухнули, ты оказался под открытым небом. Живешь охотой и собирательством одновременно. И целые толпы тебе подобных рядом, бродят, сами не осознавая того, что произошло.
«Расти вместе со мной» — это звучит архаично.
Куда, зачем, для чего?
Да и зачем ты нужен, растущий?
От редакции: Есть тут, помимо справедливого и актуального (на момент 2015 года, когда писаны строки) исторического пессимизма, нечто спорное, на чём спотыкаешься в этой убедительной «фирменной» печали товарища Морозова. Преемственность и даже логичность нарастания масштабов, «лестница смыслов» в культуре — явление вообще редкое. Без диалектического, то есть марксистского подхода, без исторического материализма — тут и шагу не сделаешь в анализе.
Да, «Аквариум» не растёт из «Электроника» — он, Гребенщиков, наверное, горд этим. «Серебро Господа моего» — гордо. Ему отвратителен СССР, соцреализм, атеизм, советское кино, советская фантастика — он не раз засвидетельствовал это и в своих чёрно-белых киноподелках, где, помнится, запускаемые советскими инженерами дирижабли (использовал редкие документальные кадры) протыкала стрела архаичного лучника, и в песнях, конечно. Кстати, вот не самого Б.Г., но похожий по фактуре и настроению «док»фильм, отчасти дополняющий «Ассу», «Иглу», «Взломщика», а так же начинающийся радостно с радио-сводки о кончине Сталина и кончающийся крещением юнца фантасмагорический фильм Сергея Соловьёва «Чёрная роза эмблема печали, красная роза эмблема любви».
Год не 1991-й, а ещё 1988-й — однако всё вполне ясно. Деконструкция, какофонии, коллажи, ментальный бедлам. Цайтгайст уже ощутим: эти не собираются жить при социализме, они давно, с начала 1980-х грызут его, проедают ржавчиной. Нельзя сказать, что у них есть чёткая цель, — у них есть ниша, ими расширяемая по мере возможностей и социальной восприимчивости. И в ней они романтически исходят желчью, возвышенно ненавидят окружающую их «соцдействительность», и постараются из своей ниши перерасти в новое общество сообразно своему пониманию целей человеческого бытия.
Что противопоставить ей — этой действительности СССР? Ну, нечто ею же и отвергнутое в ходе революции — по принципу отрицания отрицателей. Низвергнувших богов — надо вытравливать богами. Причём не так важно, какими именно. У Б.Г. для этого годен и буддизм, и кришнаизм и прочая тряхомудия-астролябия — важно чтоб поритуальнее, помузыкальнее и повеселее. Атеизм — бить верой. Коммунизм — капитализмом. Аскетизм строителей коммунизма — сексуальной контрреволюцией, хиппизмом, тунеядством пополам с православием. Коллективизму противопоставить индивидуализм…
Видеозапись этого концерта — август 1991-го, уже после контрреволюции, Москва. Песню данную принёс Гребенщикову мой недавний, ныне покойный сосед Липницкий, приёмный сын Суходрева…
Это сейчас кажется ясно, почти как в формуле, из чего это зрело и как это делалось, — а мы-то этот процесс «изживания» культурных завоеваний СССР наблюдали в оторопи десятилетиями. Но если с антисоветской антитезой Б.Г. мне вполне ясно всё, то вот с Генри Миллером — уже нет. Очевидно, что как продукт американского общества, он прежде всего об этом обществе и вещает, его и критикует, причём как никто извне — правдиво, безжалостно и даже свирепо. И ставить его рядом с Пелевиным — ошибочно. Пелевина надо ставить следом за Б.Г. Вот тут он будет понятен и логичен, в РУ-зоне. Та же наркота как путь «просветления», деятельное низвержение «идолов» — использование прежней героики «красных» в постмодернистских построениях, в той же деконструкции по сути. Это гораздо хуже порнографии. Половой материализм Миллера на фоне буддийской бредятины Пелевина — ангельские рулады. Да-да, товарищ Морозов.
Не спорю с тем, что Миллер не произрастает из Шолохова, Кочетова или Фадеева — потому что он их современник и культурный антипод. А вот с «Таис Афинской» некоторые абзацики Миллера вполне сходны — с прозой советского фантаста Ефремова (правда, не фантастической). Да, нестыковок в том богатом противоречиями литературном мире, что заполучили мы взамен Советской родины после 1991-го (а кто-то и заранее до того) — больше чем преемственности. Кстати, сам Генри Миллер был в восторге от Достоевского, рекомендую для просмотра по данной узкой теме вот этот фильм (хотя уверен, что он попадался — и был лишним доказательством чужеродности и отсутствия роста).
Но, изгнанные из рая преемственности смыслов и масштабов в 1991-м, мы всё же быстро начали разбираться, где пепел, а где алмазы буржуазной (и неизбежно там же АНТИбуржуазной, как Миллер) культуры, таковые имеются и в ней. И вот тут Пелевин — точно наносной, легко уже с успешных для него 90-х развеянный к 20-м годам мусор на фоне Миллера. Шокировать Миллер может лишь сперва и лишь «сексусом», который и стал использовать для донесения иных идей. В том же «Сексусе» в невероятном соседстве с его затянувшимся прощанием-разводом с женой (причём более чем с женой — с семьёй, со своим чадом) возникают библейские мотивы, построения, философские мытарства и даже мучения. Они не учат, но они ставят Миллера безусловно выше того «полового реализма», с которым его обычно связывают, и в котором он далеко не первое перо.
Писателя необходимо оценивать вместе с эпохой и обществом, которое является его знаменателем. Своё знаменательное, то есть США — Миллер основательно растоптал уже в 1930-х, и хоть иронически, но с интересом следил за друзьями, ориентировавшимися на СССР. Индивидуалист и точно такой же социальный пессимист, как автор заголовка, Миллер — не выпрыгнул за рамки своего общества, за узкопрофильную цель шокировать и без того пресыщенное и развращённое американское культурное пространство. Но и ядом для нас, советских, он уже не был. Наш же русскоязычный и более утончённый, но в «Лолите» и «Аде» туда же устремлённый Набоков вполне мог считаться прививкой, чтобы не умереть от «вируса» Миллера, а заодно и ото всех нанесённых 90-ми «штаммов из Штатов».
Без социально ясной задачи — даже сужу формулировку, — без классово чёткой задачи свержения гегемонии (в том числе и культурной — возможно, в первую очередь) буржуазии, любая «бунтарская»литература становится товаром на полке этой буржуазии. Одно не в состоянии продавать буржуазное общество — теорию и практику своего истребления пролетариатом. А вот таких откровенных книг не написали ни Миллер, ни Лимонов, ни кто-либо из «шокинг райтеров», побывавших в США. Ощущая во всей полноте (и трагизме обрыва пути) коммунистической перспективы, для чего нас растили, постепенно и нежно воспитывали, возвышали до смыслов собственного вклада-кирпичика в общую лестницу к бесклассовому обществу — что мы действительно были очень правильно изолированы в школьных программах от мусора и ерунды, — мы теперь должны чётко сами уже, ибо в учительском возрасте, по полкам расставить набросанное нам в хаосе 90-х, 00-х и 10-х. Впрочем, и это делать бессмысленно без цели, без ответа на вопрос — ради Второй социалистической революции работаем или просто ради абстрактного просвещения?
Вот этим, товарищ Морозов, и предлагаю заняться, с этим — определиться. И уверяю, что каждой книге отыщется место, не на первом уровне, так на «закнижном» — так я на свои полки ставлю то, что не буду читать ближайшие лет пять…
Дмитрий Чёрный, писатель